Кошмарный принц - Денис Шулепов

спасибо, сердце, что ты умеешь так…

заставив Виктора Ильича рефлекторно вздохнуть. Механически он отряхнул брюки, топнул пару раз и, опасливо взглянув на дверь спальни, пошёл от неё прочь.

Виктор Ильич был не в себе, но понимал, что бредёт по самому краю утёса с названием Вменяемость, и стоило только чуть оступиться, чтобы ухнуть в бездну Безумия. Он шёл по лучу-коридору к лестнице, забыв, для чего вообще выходил из кабинета-студии. Обогнув лестницу, прошёл дальше. Вернулся к бузиновому столу. Смотритель помнил сейчас лишь то, что ему нужно дописать главу.

Глава 42

Девчонка Таня — та, что посоветовала Яше размазать Егора по стенке, — была помечена Егором, и в этом случае не нужно даже пяти минут, чтобы у Дива появилась энергетическая с ней связь. В первую же ночь он послал ей сон, в котором её отец, облитый с ног до головы едкими химикатами, гонялся за ней по заброшенному монастырю, пытаясь изнасиловать. Даже будучи на расстоянии Див наслаждался её кошмаром, впитывая в себя её эмоциональную энергию.

В тот же день после школы, когда Таня спустилась в подземку, Див решил забрать её душу так же, как забрал душу у Егоркиного друга.

Выталкиваемый поездом воздух из туннеля показался Тане несколько тошнотворным, но она не придала этому значения. Всем известно, что коммуникации метро — излюбленное обиталище бомжей. Появился поезд. Сердце девушки недобро кольнуло — поезд был не привычного синего цвета, а чёрный. Она оглянулась на людей, но никто из пассажиров не проявлял какой-либо нервозности или недоумения. Наверное, новый поезд или перекрашенный старый в честь чего-то, типа «Красной стрелы», подумала Таня, да к тому же он полон народа, чего трусить? Она вошла… вернее, её внесли в открывшиеся двери.

Ударивший в нос смрад заставил вслед идущих за ней пассажиров ретироваться назад, из вагона. Таня тоже хотела выскочить, но

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…»

двери как назло захлопнулись перед носом. Весь народ, по неведению попавший в вагон, теснился в первой его половине, внимательно разглядывая источник вони, смеясь, морщась, чертыхаясь и нетерпеливо словесно подгоняя поезд до следующей станции. Таня хотела примкнуть к людям, но взгляд словно примагнитился к женщине, молодой бомжихе, источающей невообразимый амбре-букет из мочи, кислейшего пота, свежих испражнений, отбросов и незнамо ещё чего. Глаза бомжихи ненавистно сверлили людей, губы с кровавыми трещинами были искривлены в едкой самодовольной ухмылке, будто молодая женщина испытывала наслаждение от принесённых ею этой безличностной толпе неудобств. Она стояла, как злая хозяйка целой половины вагона. И вздумай пойти на толпу — люди сжались бы ещё плотнее, давили бы друг друга, лишь бы сохранять дистанцию от прокажённой. А она бы шла и шла, протянув руки… Таня словно почувствовала в бомжихе это желание и неожиданно для себя преградила той путь, встав прямо напротив. Женщина… а вернее, псевдоженщина переместила взгляд на девушку. Тане сделалось жутко под тяжестью взора чёрных ненавидящих мир глаз, она попятилась. Пятилась, жалея, что не послушалась внутреннего голоса и не села в этот поезд. А сделала даже то, что до этого мига считала невежественностью и глупостью древних старух: Таня взмолилась Богу, чтобы поезд поскорее прибыл на станцию. Перегон казался безумно долгим. Таня, не отдавая себе отчёта, подняла руку для крестного знамения — такая жуть пробрала от вида и особенно взгляда метрополитеновской бомжихи. Присутствовало в ней нечто первобытно-шаманское, животно-притягательное, чёрно-магическое…

В сознании Тани вертелись и другие эпические сочетания, но они вместе с мыслями, как испуганные птицы, разлетелись в стороны, когда бомжиха прыгнула на девушку.

Таня лишилась чувств.

Сидящая рядом бабулька всполошилась, едва успев подставить руки, смягчая падение девушки:

— Ой, да что ж енто! Дочка! Да помогите ж, люди! — Сперва никто не шевельнулся, будто всех заклинило от зловонных волн, потом принял девчонку из рук бабульки плешивый мужичок, лысина которого сплошь, как росой, была покрыта испариной. Ему помог молодой парень. Кто-то ещё продолжал коситься на обездвиженным пугалом стоящую у междувагонных дверей бомжиху, вонь которой буквально сшибла с ног девушку, но большинство внимания было приковано к последней.

Девушка никак не приходила в себя.

Когда поезд, наконец, подъехал к станции и двери открылись, плешивый и парень на руках вынесли девушку на платформу.

Таню госпитализировали в коматозном состоянии.

Глава 43

Глубоко в голове ухнуло и из неведомых штольней подсознания наружу эхом вырвалось что-то забытое, прошив молнией мозг и выводя сознание из оков оцепенения. Преломленный и искаженный отголоском субъективного эха образ битого стекла реанимировал память и его — эха — хватило, чтобы смотритель опомнился и шарахнулся

как от ладана черт

от бузинового стола.

«Может, это был сон?», — подумал он, и непонятно, что подразумевал вопрос. Так хотелось обобщить. Так хотелось скомкать… Виктор Ильич посмотрел на стол, на лист, на котором он только что написал новую главу. Собственноручно. Именно собственноручно! Пусть и не весь текст, но он не был настолько слеп, чтобы не различить свой почерк, перемежающийся с почерком чуждым, каллиграфическим. Дерганые вензеля напомнили смотрителю гороховые всходы на ровных грядках окученного молодого картофеля. Да, так. Посему выходило, что шоковое состояние оказалось неподконтрольно силе и чарам бузинового стола и его демонические рассказчики были не готовы к подобному повороту, а желание Виктора Ильича писать оказалось сильнее чёртовой магии… И что теперь? Бумага снова подвергнется самосожжению? Виктор Ильич сплёл пальцы рук и приложил их ко рту, будто готовился к молитве, но не смог долго держать ладони сцепленными: высоким напряжением от кончиков пальцев к локтям стрельнула боль. И как внезапный дождь лицо оросили жгучие слёзы.

«Он мстит за самоволку, — подумал смотритель. — Но почему мне захотелось так сильно писать!?». И вопрос этот прозвучал, как стенание. Лицо искривилось в болезненной гримасе. Виктор Ильич поднялся со стула, откатив его пинком к этажерке, и направился к выходу: откуда-то взялась уверенность, что боль непременно спадёт, стоит лишь подальше уйти от треклятого стола, будто стол являлся прямым регулятором артритной боли, то снимая её, то наоборот… В дверях Виктор Ильич запнулся о невидимое препятствие, яко бумеранг, в мысли вернулся вопрос: почему ему вдруг захотелось так сильно писать? Выброшенный в пространство вопрос словно впитал в себя смысл и вернулся к хозяину уже не в качестве стенания, а понимания. Нужно только изловчиться и поймать бумеранг! Но как это сделать скрюченными пальцами? Смотритель перешагнул через порог, мысль сорвалась, и сознание подсунуло первое, что попалось. Шок, потрясение, окутавшее сознание пылью неведомого происхождения. Виктора Ильича удовлетворила придуманная причина. Он просто боялся сойти с ума. Боялся сойти с ума раньше времени. Для одинокого человека борьба с чертовщиной неравна, один в поле не воин, говорят.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});