Не от мира сего - Александр Бруссуев

Удалось выяснить, поговорив с людьми, что вполне возможно под конец недели отправится подвода в неблизкое Виелярви, а Илейко пристроят на правах охранника. На него с интересом поглядывали все: и мужчины, и женщины. Первые — оценивая силу и втайне соизмеряя со своей, вторые — потому что выделялся он своим ростом и чуть ли не блаженной улыбкой, практически не сходившей с его лица. Не так уж часто встречались люди с подобной комплекцией и не зверской физиономией.

На ночевку лив определился у бортника, жившего в ближней с Тулоксой деревне Верхний Конец. Как-то так сложилось, что это был первый человек, с кем он встретился и разговорился, добравшись, наконец-то, до места своего вероятного отдыха.

Растерянный и опечаленный, ровесник Илейки сидел на берегу реки и бросал в нее мелкие камешки. На приветствие он ответил не сразу, словно иные звуки пролетали мимо его слуха. Чего-то с ним было не того, поэтому Илейко решил не докучать человека расспросами, а двигать дальше.

— Куда, говоришь, идешь? — вдруг переспросил чем-то озабоченный незнакомец, повернув к нему голову, при этом продолжая долгим взором смотреть на воду. И, не давая возможности что-то сказать, добавил. — В деревню можно через кладбище попасть.

— В какую деревню? — не понял Илейко.

— В нашу, в Юляяпяя (ylaapaa — верхний конец, по-фински, примечание автора).

— Не, мне в Тулоксу надо.

Человек, наконец, сумел оторвать свой взгляд от бурной, впитавшей в себя все талые воды, реки. Назвавшись Лаури, он поведал Илейке, что промышляет заготовкой меда, домашнего и дикого. В урочище Чучу-Юрка много медведей, и пасутся они там неспроста. Во-первых, на одноименной порожистой речке рыбы много, в том числе и лосося. Во-вторых, диких пчел тоже хватает. А что еще нужно медведю, чтобы чувствовать себя счастливым? На какой-нибудь большой щепке, торчащей из пня, мелодию наиграть, рыбу съесть и медом закусить.

— И что? — спросил Илейко.

— Напарник у меня есть, пошел он как раз в эту Чучу-Юрку проведать, не сгинули ли за зиму дупла наши приметные, где пчелы-то сидят. Да потерялся. Только шапка осталась. Как раз на повороте за кладбищем, у реки. Стало быть, не дошел. Или туда, или оттуда.

— Давно? — поинтересовался Илейко.

Лаури дернул щекой, словно подмигивая кому-то.

— Еще до Пасхи, в Страстную пятницу, — проговорил он. — Хватились, искали, но — ничего. Канул человек, только вот сегодня шапку обнаружил. Старики говорят, тропа там черная за кладбищем проходит. Плохое место, но обойти — никак.

Так бывает иногда, что случается доверить некие тревоги и беспокойства совсем незнакомому человеку, словно для того, чтобы отследить потом реакцию на слова. И ответное отношение помогает выработать дальнейшую манеру поведения. Пусть не явно, но на уровне подсознания.

— Что же поделать, добрый человек, — вздохнул Илейко. — Мир не всегда познается таким, какой он есть на самом деле. Можно жить дальше, смирившись с утратой, ну, или попробовать узнать причины этой утраты. От этого не станет легче, но, по крайней мере, хоть потребность в истине не будет досаждать душу. Кто какой путь выбирает, тот такую ношу и способен вынести.

В Тулоксе Илейко отправился к старосте, как к человеку, обладающему всей, ну, или — почти всей, информацией. Подвода в Ведлозеро, конечно, будет. Пойдет урхо сопровождающим — соберут ее быстрее. Но все равно, в конце недели.

Искать ночлег — дело нехитрое. Спросил — отказ, спросил — дорого, забрался в чужой сеновал, да и заснул себе, пока хозяева не обнаружили и бока не намяли. Переговорив с людьми, Илейко все-таки, удивляясь сам себе, отправился в близкую деревеньку Верхний Конец, нашел там дом бортника Лаури и попросился на ночлег. Тот не удивился и не отказал: в добротном доме было место, где бы мог скоротать ночь большой человек, не стеснив при этом хозяев. В конуре с собакой, например.

Однако едва начало смеркаться, как хозяин засобирался куда-то.

— Куда это ты, на ночь глядя? — поинтересовался Илейко.

— Как это — куда? — хмыкнул в ответ Лаури. — Пойду погляжу на эту черную тропу. Если действительно черти там шалят, хоть знать буду. Предупрежден — значит, вооружен. Всю жизнь рядом прожил, только байки слыхал. А вот ведь как случилось: приятель сгинул именно в это месте. Как же по соседству злодейство терпеть? Мне не убудет.

— А если убудет? — спросил Илейко. — Возьми меня с собой, я могу пригодиться. Одна пара глаз — хорошо, а две — лучше.

Лаури не заставил себя уговаривать. В лесу с медведями он всегда находил общий язык, рогатину в бок — и будьте любезны. А тут могло сложиться и так, что привычный разговор не прокатит: увидел лихо, да и ходу оттуда, чтобы не порвали на части. Пес его знает, что на этой черной тропе делается. Вдвоем легче, всегда можно посоветоваться. Или, положим, выведать, какая судьба уготована. Начнут товарищу голову отрывать — знать, не ко двору пришлись, извиняйте, в другой раз зайдем.

Добрались они до места в лучшем виде, ничто не тревожило и не пугало. Миновали тихое кладбище, перешли по дровням ручей, дорога привела почти к берегу реки. Спуск к воде густо пророс кустами, в которых копошились сойки. Птицы прыгали с ветки на ветку, временами трещали что-то на своем птичьем языке и прекрасно довольствовались обществом исключительно самих себя.

— Вон, это и есть черная тропа, — Лаури указал на неширокую полоску суши, свободную от любой растительности, которая пересекала дорогу и упиралась прямо в реку. — Там у воды я и нашел шапку.

Если не считать того, что кусты как-то неестественно категорично не росли на этой "тропе", то все выглядело обыденно и по-земному. Никаких следов потусторонних сил. Просто неизвестно было, что искать. Илейко пожал плечами, прошелся по этой стежке взад-вперед, но ничего не почувствовал. Начиналась она с леса и спускалась прямо к воде. Может быть, какой-нибудь звериный водопой?

А Лаури в это время оборудовал лежку под ближайшей осиной: натаскал лапнику, установил упоры, и получился шалаш. Для двоих было места предостаточно. Они перекусили захваченными с дому продуктами, Илейко забрался внутрь хижины, якобы проверить, как она подойдет под его размер и потерял сознание. Вообще-то он просто заснул, но это случилось так внезапно, что сам и не заметил. Только что сгущался вечер, и он блаженно вытягивался на мягкой хвое после долгой дороги, а уже Лаури пихает его в бок, и вокруг — тьма, хоть глаз коли.

— Смотри, урхо, огни плывут, — прошипел бортник ему на ухо почти по-змеиному.

Действительно, со стороны леса над землей двигались огонечки. А от реки слышны были звуки неторопливых шлепков о воду — даже не шлепков, а такие звуки издают погружаемые весла, шипенье с бульканьем. Потом раздались голоса, вполне человеческие, только о чем был разговор — непонятно. Далековато, да и беседа велась вполголоса. Да, к тому же на незнакомом языке.

— Руотси (шведы, перевод, примечание автора)! — прошептал Лаури.

Ну, шведы — так шведы. Чего же они, гады, по ночам шляются! А когда же им ходить, если днем местные могут и не понять и пришибить невзначай. Отношения Ливонского ордена со шведами было натянутое, следовательно, и ливы относились к ним без особого доверия. Ободренные папскими буллами из Бати-ханства, призывающими к торговой блокаде Ливонии, крестовому походу против врагов веры, они могли позволить себе различные безобразия, основанные, как правило, на мелкошкурных интересах. Католичество, насаждаемое папскими легатами, было очень агрессивным. Впрочем, как и константинопольское православие. Старая вера, практикуемая повсеместно на северах, представлялось угрозой для могущества церквей, основой могущества которых были богатства. Вера, истинная Вера, в рассмотрение не бралась. Только обогащение, и, желательно, сиюминутное.

Илейко еще думал про шведов, а Лаури уже пополз из шалаша, толкая рядом с собою рогатину. Ночных старателей, если судить, по количеству огней, было пять человек. Да еще один в лодке. Но это, наверно, кто-то из местных, просто перевозчик. Его в расчет можно было не брать. Бортник в свои планы Илейку не посвящал, поэтому тому было трудно выработать стратегию поведения. Тем не менее, он двинулся следом, надеясь сориентироваться по ходу дела.

Лаури же не собирался выходить один на один с дубиной наперевес против целой банды, как сначала заподозрил Илейко. Рогатина в его руках ловко ужалила последнего человека в затылок, хорошо освещенный отставленным факелом. И одновременно сбила наземь горящую головню. Та, зашипев о влажную прошлогоднюю траву, вобравшую в себя всю сырость ночи, потухла. Не успел еще встревожиться предшествующий падающему лиходей, как бортник подхватил за ноги обмякающее тело и одним рывком сдвинул его назад, к Илейко. Тот ничего более придумать не мог, как отползать вместе с оглушенным пленником назад, к шалашу. Следовало делать это поскорее, потому как шведы всполошились и начали осматриваться по сторонам, вращая своими факелами из стороны в сторону.