Смерть Артемио Круса - Карлос Фуэнтес

Помечтай о своей невиновности,

Скажи, что старался и еще постараешься; помни, что однажды насилие отплатит тебе той же монетой, обернется другой своей стороной, когда ты, как молодой, захочешь оскорбить то, что должен был бы, как старик, благодарить. Наступит день, когда ты кое-что поймешь, поймешь, что наступил конец чего-то. Однажды утром ты встанешь — Я заставляю тебя вспоминать, — встанешь, посмотришь в зеркало и увидишь наконец, что кое-что осталось позади. Ты припомнишь этот первый день наступившей старости, первый день нового времени — отметь его. И ты отметишь, окаменев, как статуя, и отныне по-новому глядя на все вокруг себя. Ты поднимешь жалюзи, чтобы ворвался в комнату утренний ветерок. Ах, он наполнит тебя, заставит забыть запах ладана, этот преследующий тебя запах; ах, как освежит тебя ветер развеет сомнение в самом себе, поможет отбросить это первое страшное сомнение.

* * *

(11 сентября 1947 г.)

Он поднял жалюзи и глубоко вдохнул чистый воздух. Утренний ветерок, ворвавшийся в комнату, игриво качнул шторы. Он выглянул наружу. Эти ясные рассветные часы не сравнимы ни с чем: весна дня. Их скоро задушат цепкие лучи солнца. Но в семь утра морской пляж перед балконом объят прохладной дремотной тишиной. Чуть урчит прибой, поглаживая песок; голоса редких купальщиков не мешают молчаливой встрече восходящего солнца с умиротворенным океаном. Он поднял жалюзи и вдохнул чистый воздух. Трое мальчишек идут вдоль берега с ведерками, собирая сокровища, которые разбросала ночь: морские звезды, ракушки, отполированные кусочки дерева. Невдалеке покачивается на волнах парусник. Прозрачное небо освещает землю, словно сквозь зеленоватое стекло. По дороге от отеля до пляжа не видно еще ни одной автомашины.

Он снова опустил жалюзи и направился в ванну, выложенную мавританскими изразцами. Увидел в зеркале свое лицо, опухшее от сна, короткого и беспокойного. Мягко прикрыл за собой дверь. Открыл краны и заткнул затычкой отверстие в раковине. Бросил пижаму на крышку унитаза. Взял новое лезвие, снял с него восковую обертку и вставил в золоченую бритву; положил бритву в горячую воду, смочил полотенце и похлопал им себя по лицу. Пар затуманил зеркало. Он протер рукой стекло и зажег торчавшую над ним неоновую лампу-трубочку. Выдавил из тюбика крем для бритья — новое североамериканское изобретение — и обмазал белой прохладной массой щеки, подбородок и шею. Вытаскивая бритву из воды, обжег пальцы. Сморщился от боли и, растягивая щеку левой рукой, начал бриться — снизу вверх, старательно скобля подбородок, кривя рот. От пара стало жарко, по ребрам поползли капли пота. Он медленно водил бритвой по лицу, время от времени нежно потрагивая кожу — не колется ли. Снова открыл краны, смочил полотенце, прижал к щекам. Промыл уши и обдал лицо освежающим лосьоном, крякнув от удовольствия. Сполоснул лезвие, снова вставил в бритву и спрятал ее в кожаный футляр. Вынул затычку в раковине и минуту смотрел на водоворот, круживший серые хлопья мыла и волоски. Потом испытующе обозрел свое лицо: хотелось видеть себя все таким же. Но, снова протерев запотевшее зеркало, невольно подумал, что, хотя и смотрел на свою физиономию каждое утро, уже очень — очень давно не видел себя. Этот вот четырехугольник из покрытого ртутью стекла — единственный правдивый портрет лица с зелеными глазами и энергичным ртом, широким лбом и большими скулами. Он открыл рот и высунул обложенный язык; скосил глаза на зияющие в зубах прогалины. Открыл аптечку и взял протезы, покоившиеся на дне стакана с водой. Быстро вытер их и, повернувшись к зеркалу спиной, вставил в рот. Намазал на щетку зеленоватую пасту и почистил зубы. Пополоскал горло и скинул пижамные брюки. Открыл кран душа, попробовал рукой воду — не холодна ли. Душевой дождь щекотал затылок, пока Он намыливал свое тощее тело с выпирающими ребрами и обвислым животом. Мускулы еще не утратили способности нервно напрягаться, но так и норовили расслабиться, обмякнуть — противно, до смешного! — если Он не заставлял себя подтягиваться и приосаниваться. А это хотелось делать лишь тогда, когда его нагло оглядывали, как теперь в отеле и на пляже. Он подставил лицо под душ, закрыл кран и растерся полотенцем. Протерев лавандовой водой грудь и под мышками, снова пришел в хорошее расположение духа и пригладил гребешком завитки волос. Надел голубые шорты, белую спортивную рубашку и итальянские парусиновые туфли на мягкой подошве и тихо открыл дверь ванной комнаты.

Ветерок продолжал шевелить шторы, а солнце еще не разгорелось. Жаль, очень жаль, если день испортится. Сентябрь страшно неустойчив. Он обернулся к супружескому ложу. Лилия все еще спала в непринужденной свободной позе: голова на вытянутой вдоль подушки руке, спина обнажена, коленка согнутой ноги выглядывает из-под простыни. Он подошел к юному телу, по которому легко скользил первый солнечный луч, освещая золотистый пушок рук и рыжие волосы под мышкой, влажные уголки глаз, губы. Он склонился, чтобы ближе увидеть капельки пота над губой и ощутить тепло, исходящее от этого спящего зверька, маленького животного, потемневшего от солнца, с бессознательным бесстыдством распластавшегося на постели. Он протянул руки, охваченный желанием перевернуть ее на спину и посмотреть на тело спереди. Полуоткрытые губы сомкнулись, и девушка вздохнула во сне. Он пошел завтракать.

Выпив кофе, Он вытер губы салфеткой и огляделся вокруг. В эти часы, по-видимому, всегда завтракают дети вместе со своими нянями. У многих мокрые прилизанные волосы — у тех, кто не устоял перед искушением поплескаться до завтрака в море. А теперь они снова возвращаются, захватив мокрые купальники, на берег моря, где теряется всякий счет времени, которое в своем беге — быстром или медленном — подчиняется только прихоти малышей, строящих песочные замки, затевающих веселые похороны, шлепающих по воде, резвящихся и без конца жарящихся на солнце, визжащих в живых пеленках моря. Странно смотреть на них — такие еще дети, а каждый уже ищет в этом приволье убежище только для себя одного: в игрушечной могиле или в песочном дворце. Но вот дети уходят, и пляж заполняют взрослые обитатели отеля.

Он зажег сигарету, закурил и почувствовал легкое головокружение, которое уже несколько месяцев вдруг появляется у него после первой утренней затяжки. Взгляд его устремился далеко за пределы ресторана, к извилистым очертаниям берега, змеившегося пенистой полоской прибоя от самого горизонта сюда, к крутому изгибу бухты. Вся бухта усеяна парусами. На пляже нарастает шум. Мимо идет знакомая чета. В ответ на приветствие Он наклонил голову и снова затянулся дымом.

В ресторане заметно возросло оживление. Звякали ножи и вилки, звенели ложечки в чашках, с треском вылетали пробки из бутылок, и минеральная вода, шипя и булькая, лилась в стаканы. Гремели стулья, разговаривали парочки и многочисленные туристы. И все сильнее погрохатывал прибой, не желавший уступать шумам человеческим. Из-за столика была видна вся эспланада нового модернизированного фасада курорта Акапулько, спешно перестроенного для привлечения североамериканских туристов, которых война лишила Биаррица, Уайки или Портофино. Надо было загородить невзрачный, грязный пригород — нищие рыбацкие хижины, кишащие рахитичными детьми и облезлыми собаками, канавы с мутной водой, с отбросами и всякой заразой. В современном обществе, похожем на двуликого Януса, всегда сочетаются два времени — очень далекое оттого, что было, и очень далекое от того, что должно быть.

Он сидел и курил, а ноги сводило легкой судорогой — уже трудно, даже в одиннадцать утра, красоваться в такой легкой одежде. Он незаметно потер коленку. Это, наверное, от внутреннего холода, потому что утро залило все вокруг ярким светом и солнечный череп украсился жарким оранжевым плюмажем. Вошла Лилия, спрятав глаза за темными очками. Он встал и подвинул ей стул. Подозвал официанта. И уловил шепоток знакомой четы. Лилия попросила принести папайю и кофе.

— Хорошо спала?

Девушка кивнула, улыбнулась, не размыкая губ, и ласково погладила темневшую на скатерти руку мужчины.

— Газеты из Мехико еще не пришли? — спросила она, разламывая на кусочки ломтик папайи. — Почему ты не читаешь?

— Нет еще. Поторопись, в двенадцать нас ждет яхта.

— Где мы будем обедать?

— В клубе.

Он зашел к администратору за газетами. Да, нынешний день будет подобен вчерашнему — вымученные разговоры, пустые вопросы и ответы. Вот ночь, безмолвная, — другое дело. Но, впрочем, надо ли искать большего? Молчаливо заключенный договор не требует настоящей любви, ни даже видимости личного интереса. Ему нужна девочка на время отпуска. Он ее имеет. В понедельник все кончится, и Он ее никогда не увидит. Кто будет просить большего? Он купил газеты и поднялся в номер надеть фланелевые брюки.