Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Дмитрий Дашко

Кисти рук с тонкими пальцами тоже измазаны уже подсохшей кровью, которую молодая медичка стерла не очень тщательно.

Бойцы глядели на нее с нескрываемым любопытством.

Девушка выглядела уставшей. Не обращала внимания на откровенные взгляды изголодавшихся мужиков, что даже в такой критической ситуации не прочь были побалагурить, ни на что, впрочем, не рассчитывая.

На вопрос, где прежний санитар, девушка, назвавшаяся Олесей, ответила односложно: убит.

Для всех это прозвучало настолько буднично, словно человек на время вышел в ларек за хлебом или сигаретами. Что поделаешь, война.

Говорят, к смерти привыкнуть нельзя. Это верно лишь отчасти. На войне люди перестают реагировать на чужую смерть слишком эмоционально. Насильственная смерть становится постоянным спутником живущих, щерясь страшной пастью, держа наготове отточенную косу. Стоит только зазеваться — р-раз! И все, покатилась буйная головушка, полетела похоронка родным, ждущим близкого им человека целым и невредимым, молящим бога об этом. Но, видимо, Господь занят другими делами, тогда как костлявая с литовкой свою работу выполняет с безукоризненной точностью, и только ей известен последний час каждого живущего. Она придет вовремя. Она никогда не опаздывает и не ошибается. И если кто-то говорит, что смерть прошла мимо, он не прав. Просто его час еще не настал…

Гусев сумел приподняться и подойти.

Девушка в этот момент была занята — осматривала раненых, ей помогал один из загрядотрядовцев, уставший, с посеревшим лицом. Павел знал, что заградотрядам тоже достается и потери у них ничуть не меньше, чем в штрафбате.

Санитарка время от времени говорила:

— Потерпи, миленький, потерпи. Тебе в медсанбат нужно. Там помогут, на ноги поставят.

Кто-то вздыхал:

— Какой медсанбат, сестричка? Кому до нас дело есть?

— Что ты, родной! Видишь, я тут. Значит, есть, кому о тебе позаботиться. Не говори больше так, пожалуйста.

Почувствовав за спиной чужое присутствие, она обернулась, спросила у Гусева:

— Что тебе, солдатик? Тоже ранен? Потерпи, я сейчас.

Лютый посмотрел на девушку, и сердце его тревожно и сладостно забилось.

С Олесей Анциферовой они когда-то учились в одном классе, даже были влюблены. Потом Павел поступил в военное училище, а Олеська — в медуху. Какое-то время они переписывались, перезванивались, но потом… все изменилось: после училища в жизнь Гусева вошла другая женщина, и он, как думал, совсем забыл старые чувства.

И вот — на тебе! Олеська! И ее судьба занесла сюда!

— Пашка?! Гусев?! Ты?! — Удивлению девушки не было предела.

— Я, Олесь. Вот уж не ожидал, так не ожидал!

— И я не ожидала! — радостно ответила девушка и тут же смутилась. — Но… как же ты… в штрафниках?

— Жизнь такая, Олеся. Всякое бывает.

— Ой, что это я? — спохватилась девушка. — Давай, осмотрю. Что там у тебя? Пулевое? Осколочное?

— Не, колото-резаное под ключицу. Меня уж перебинтовали.

— Снимай-снимай, — потребовала Олеся. — Я сама решу, что мне с тобой делать.

— Ты сначала бойцами моими займись, а я потерплю. Ты ж знаешь, на мне, как на собаке, все заживает.

— Твоими бойцами? Так ты все же не штрафник? — обрадованно произнесла она.

— Штрафник. Командовать некому, поставили меня.

— Вот и командуй своими, а я сама буду решать, что мне делать. Снимай куртку без разговоров.

— Не могу я, — поморщился Гусев.

— Ничего, я тебе помогу. А что глаза такие красные? Обкуренный, что ли?

Гусев промолчал, а девушка осуждающе покачала головой.

Откуда ей было знать, что он не спит уже которые сутки.

Бабах! На разрушенных верхних этажах один за другим, почти сливаясь, грохнули три взрыва. Вниз полетели куски размолоченного бетона, посыпалась лавина мусора, осела тяжелая туча пыли, повалил дым, а с улицы донеслась бешеная стрельба.

— Опозеры в атаку пошли! — крикнул Клык.

Он прильнул к углу оконного проема и, умело отсекая по два выстрела, открыл огонь из автомата. Двигающийся затвор выбрасывал в сторону вращающиеся гильзы. Они падали на пол, замирая в пыли и мусоре.

В ответ с улицы залетали редкие стремительные трассеры, впиваясь в потолок, стены, выбивая мелкую крошку и пыль, попадая в металлические каркасы колонн, высекая искры и рикошетя.

По первому этажу работал пулемет БТРа.

Лютый, стиснув зубы от боли, пополз на четвереньках к оконному проему.

Грохнул разрыв гранаты, выпущенной из подствольника, кто-то из штрафников, нашпигованный осколками, истошно заорал, катаясь по полу.

Олеся, пригнувшись, поспешила к нему, на ходу расстегивая медицинскую сумку.

Грешок надрывно заорал, непонятно кому и зачем:

— Пулемет стреляет!!! Пулемет стреляет!!!

Гусев дополз до разбитого оконного проема, встал на колени, чуть высунув голову, быстро сориентировался.

Опозеры, числом с роту, пошли на штурм ЦУМа.

Фигурки солдат, прячась за всевозможными укрытиями, упорно продвигались вперед, ведя интенсивный огонь.

Оборону держала изрядно поредевшая рота Никулишина, стянувшего основные силы на первый этаж. Все понимали: стоит только опозерам прорваться в здание — песенка штрафников спета. В плен никого не возьмут, особенно после недавнего боя и проведенной зачистки, опозерам есть, что припомнить.

Лютый, стараясь не тревожить ноющую левую часть грудной клетки и руку, перевел автомат на одиночный огонь, пристроил «калаш» таким образом, чтобы вести прицельный огонь.

В прорезь прицела попал какой-то опозер. Укрывшись в неглубокой воронке с торчащим из нее куском ржавой трубы, он в горячке боя вел злую стрельбу по первому этажу универмага.

Враг был как на ладони. Их разделяли какие-то сто метров.

В подобные моменты Гусев всегда испытывал странное ощущение, которое не мог внятно объяснить. С одной стороны, чувствовал себя вершителем судьбы попавшего на мушку, с другой — понимал, его мишень еще не догадывается о том, что костлявая замахнулась своей косой. Еще секунда — и жизнь оборвется. Грань, отделяющая жизнь от смерти, и вызывала то самое странное ощущение.

Привычно дернулся автомат, звук выстрела потонул в общем грохоте и трескотне. Голова опозера взорвалась красным, тело сползло на дно воронки.

«Мой», — со злым удовлетворением подумал Лютый.

Быстро поймал в прицел следующего. Тот, низко пригнувшись, бежал к укрытию.

Автомат дернулся, затвор выбросил гильзу. Словно с размаху наткнувшись на невидимую преграду, опозер нелепо взмахнул руками, роняя автомат, сел на задницу, медленно завалился на бок, скрючился, болезненно засучил ногами.

«Обратно мой», — подумал Лютый, зло стиснув челюсти.

Следующая цель.

Этот, стоя на коленях, менял магазин. Пуля попала ему в грудь, выбила неизменную тучку пыли из одежды. Удар опрокинул опозера на спину; он так и затих с поджатыми под себя ногами.

«Третий», — мысленно вел свой счет бывший старлей.

Поймав в прицел следующего, Павел нажал на спусковой крючок. Пуля, взметнув мусор под ногами опозера, ушла в землю. Боец торопливо откатился в сторону. Павел опять нажал на спуск. Снова мимо.

— Везет! — со злым удивлением пробормотал Лютый, ловя в прицел живучего врага.

Минометы продолжали обрабатывать этот участок улицы. Взрывы то и дело взметали вверх многострадальную землю.

Мина угодила прямиком в «везунчика». Исковерканное тело подбросило взрывом, на миг скрыв вставшей на дыбы почвой, вперемешку с кусками асфальта. То, что осталось от еще секунду назад живого человека, упало в дымящуюся воронку.

Гусев удовлетворенно сплюнул вязкую скупую слюну.

Бой продолжался.

В поле зрения попал Клык — сосредоточенный, спокойный, хладнокровно жмущий на спусковой крючок. Неподалеку от него пристроился Наумыч, в его глазах застыла отчаянная решимость. И рядом, живой тенью, вел огонь Грешок. На лице парня лежала печать страха, но пока Огрешков перебарывал свою боязнь.

Внезапно он почувствовал взгляд Гусева и обернулся.

Глава XVI

Грешок

Эта весна для Игоря Огрешкова была особенной — он оканчивал среднюю школу. Его буквально захлестнуло дотоле неведомое ощущение новизны и близких больших перемен, кружа голову, оставляя чувство безграничного, необъяснимого счастья.

Последний звонок, по традиции, отмечали всем классом. Днем на заказанном родителями вскладчину автобусе ездили по всяким памятным городским местам. Откровенная скука мероприятия скрашивалась безудержным весельем, смехом, непривычным видом девчонок. В школьной форме, с бантами они выглядели, как неожиданно повзрослевшие первоклассницы.