Дворцовые тайны - Евгений Анисимов

История убийства Ивана Антоновича вновь ставит извечную проблему соответствия морали и политики. Две правды — Божеская и государственная — сталкиваются тут в неразрешимом, страшном конфликте. Получается так, что смертный грех убийства невинного человека может быть оправдан, если это предусматривает инструкция, если грех этот совершается во имя государственной безопасности. Но, справедливости ради, мы не можем игнорировать и слова Екатерины, которая писала, что Власьев и Чекин сумели «пресечь пресечением жизни одного, к несчастью рожденного» неизбежные бесчисленные жертвы, которые несомненно воспоследовали бы в случае удачи мятежа Мировича. Действительно, трудно представить, какие реки крови потекли бы по улицам Петербурга, если бы Мирович привез Ивана Антоновича (как он предполагал) в Литейную слободу, захватил там пушки, поднял на мятеж солдат, мастеровых… И это в центре огромного, густонаселенного города.

«Руководство Божие чудное»

Смерть Иванушки не огорчила Екатерину и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии: «Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Екатерина отвечала: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!» Получается, что государыня была довольна и даже обрадовалась. Зная Екатерину как человека гуманного и либерального, даже веря, что она не была причастна к драме на острове, все-таки согласимся, что объективно смерть Ивана была выгодна ей: нет человека — нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года, в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что он никогда раньше не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, шутить так уже никто не будет.

Расследование по делу Мировича было недолгим, а главное — необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода кажется странным. Екатерина запретила пытать Мировича, не позволила допросить многих его знакомых и даже брата арестанта, отделавшись шуткой: «Брат мой, а ум свой». Обычно же на следствии в политической полиции родственники становились первыми подозреваемыми в пособничестве преступнику. Мирович дерл<ался невозмутимо и далее весело. Складывалось впечатление, что он получил какие-то заверения относительно своей безопасности. Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, возведенный на Обжорке, — грязной площади у нынешнего Сытного рынка. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют, — ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла…

Обычно в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как говорили в XVII веке, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы… (Сообщу в дополнение, что казнь должна была непременно состояться. Из документов известно: палачи накануне казни долго тренировались на бойне — вострили навык на баранах и телятах.) Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверкский крепостной ров. Истинно, концы были схоронены в воду… а также в землю. Ведь еще раньше казни Мировича Екатерина распорядилась закопать тело Иванушки тайно где-нибудь в крепости.

Прошли столетия, туристы гуляют по крепости, вокруг тихо и мирно. Но, идя дорожками среди развалин по густой, цветущей траве обширного и пустого двора Шлиссельбургской крепости, невольно думаешь, что где-то здесь, под нашими ногами, лежат останки настоящего мученика, который весь свой век прожил в клетке и, умирая, так и не понял, не узнал, во имя чего ему была дана Богом эта несчастнейшая из несчастных жизней.

Тайный муж императрицы: Алексей Разумовский

Знаки судьбы

XVIII век полон историй о счастье, которое вдруг падает к ногам самого обыкновенного человека из толпы, как сказочной красоты бриллиант. Нужно только наклониться и поднять его из дорожной пыли. История удачи одного из самых счастливых семейств XVIII столетия — графов Разумовских — началась в сказочный январский день нового 1731 года. Командированный из Петербурга на Украину полковник Федор Вишневский зашел погреться в маленькую церковь села Чемары, что на Черниговщине, и услышал необыкновенно красивый, чарующий тенор. Он принадлежал одному из местных хористов… Юношу представили полковнику. Статный хлопец в бедной одежде, сын пастуха из деревни Лемеши Олеша Розум понравился столичному гостю и внешностью, и скромными манерами. Уже на следующий день Олеша ехал с Вишневским в Петербург, где его тотчас взяли в придворную капеллу — в столице особо ценили голосистые таланты Украины.

А вскоре этот гибкий, смуглый, высокий парень с прекрасным голосом, черными глазами, в которых светились ум, покой и юмор, необычайно понравился цесаревне Елизавете Петровне. Она влюбилась в этого юношу, своего ровесника, и взяла Алексея Григорьева (так его записали в документах) в певчие капеллы своего маленького двора. И хотя Алексей вскоре простудился на петербургских ветрах и потерял голос, из сердца своей панночки он уже не выходил. Он стал для нее не просто фаворитом, но возлюбленным…

История сельского пастушка Олеши удивила многих, но только не его мать Наталью Демьяновну Розумиху, жену самого последнего в деревне бедняка и горького пьяницы Гришки Розума. Тот не раз поколачивал и ее и детей: дочку и двоих сыновей — Олешу и Кирюшу. Но говорят, что судьба — это характер, и отчаянная оптимистка Розумиха, несмотря ни на что, свято верила в счастье своих детей. Став потом камер-дамой двора императрицы Елизаветы Петровны, она не без удовольствия вспоминала в кругу придворных: «Сыновья мои родились счастливыми: когда Алеша хаживал с крестьянскими ребятишками по орехи и грибы, он их всегда набирал вдвое больше, чем товарищи, а волы, за которыми ходил Кирюша, никогда не заболевали и не сбегали со двора». В ночь под Рождество в декабре 1730 года, как она рассказывала смеявшимся над ней соседям, ей привиделся волшебный сон. Под низким потолком их бедной хаты вдруг засияли звезды и появились солнце и месяц — верные признаки грядущего счастья. Старая казачка чувствовала его приближение. А через несколько дней после этого полковник Вишневский вошел погреться в притвор церкви в Чемарах…

Друг сердечный

Постепенно казачий сын Алексей Розум стал первым человеком при дворе цесаревны, любившей его без ума. Это мы видим по форме и тону писем, которые писали придворные Алексею Григорьевичу Разумовскому (так теперь его называли в документах), по тому, с каким почтением относились к нему окружающие. Он ведал имениями цесаревны, благосклонно выслушивал приказчиков и просителей. У него вдруг появилось немало небескорыстных друзей, которые вились вокруг любимца синеокой красавицы. Разумовский сладко ел и пил, мягко спал в покоях Елизаветы, а она была только рада этому: он был ее надежной опорой в весьма неспокойные времена императрицы Анны Иоанновны. Он всегда был рядом с цесаревной и только раз — по ее просьбе — не сел с ней в экипаж, когда ночью 25 ноября 1741 года Елизавета поехала поднимать на мятеж гвардейцев, вместе с ними счастливо штурмовала Зимний дворец и захватила трон. Олеша, человек нетрусливого десятка, ушел в тень и не появился в гвардейской казарме. В ту ночь наследница и дочь Петра Великого принадлежала не ему, а гвардии, Отечеству, и его присутствие было бы плохо понято гвардейцами, обожавшими свою прелестную «куму».

А когда настало утро виктории и его панночка уселась на золоченый трон великого своего отца, он привычно встал за ее спиной — не просто бывший певчий, а первый человек империи. На него обрушился поток наград, пожалований, чинов… 25 апреля 1742 года, в день коронации Елизаветы Петровны, на церемонии в Кремле Разумовский нес шлейф за государыней и был пожалован чином обер-егермейстера (руководителя царской охоты) и высшим орденом Святого Андрея Первозванного. А потом он стал командиром Лейб-компании — привилегированного воинского соединения, охранявшего покой государыни, графом, владельцем тысяч крепостных душ, генерал-фельдмаршалом… Той же весной в дни пребывания двора в Москве Разумовский выехал далеко за заставу навстречу экипажу, в котором из Лемешей везли его мать.

Это событие надолго запомнилось землякам Разумовского. Рассказывали, что однажды в Лемеши прибыла блестящая кавалькада всадников и несколько карет. Придворные разыскивали дом госпожи Разумовской. Крестьяне с удивлением отвечали: «В нас с роду не було такой пани, а есть удова Розумиха, шинкарка!» Оказывается, ее-то и разыскивало посольство из Петербурга. А когда Розумиху нашли, то прибывшие низко ей поклонились, вручили соболью шубу с царского плеча и от имени императрицы пригласили ее ко двору. Шинкарка восприняла это как шутку и все твердила: «Люди добре, не глазуйте з меня, що я вам подияла?» Потом, поверив происходящему, она расстелила подаренную царскую шубу на дороге, уселась на нее со всей родней, выпила чарку горилки («погладить дорожку, щоб ровна була»), села в карету и помчалась на свидание с Олешей и его панночкой.