Тропы Алтая - Сергей Залыгин

Но человек не может повторить свою жизнь, даже если она прожита им вопреки его желаниям и здравому смыслу, а вместе с ним не может и земля пережить все сначала. Зато там, где люди задумывают сформировать еще одну страну, они должны начинать, глядя далекодалеко вперед, угадывая жизнь своих потомков.

В Горном Алтае человек начинает сегодня, он еще только создает здесь обетованную землю, а начало уже определяет конец — вот о чем говорил Рязанцев. Он говорил, мысли его увлекали, а в то же время какая-то беседа продолжалась у него с самим собой, какие-то рассуждения шли у него своим чередом, и спустя некоторое время он определил, что к женщинам у него другое отношение, не такое, как к мужчинам, — женщины с первой встречи тоже ни в чем не могли его убедить, но привлечь к себе его внимание они могли. И судить он их, и понимать шаг за шагом, последовательно не умел. Судил, а каким образом — этого не знал.

Когда кончили беседу, Михаил Михайлович тихонько, но, кажется, одобрительно крякнул. Парамонов долго сидел неподвижно и улыбался неподвижными глазами, а Елена Семеновна помолчала-помолчала и вдруг проговорила:

— Времени-то еще немного, отвез бы ты, Леша, Николая Ивановича прямо к Шарову. А?

— К Шарову? Почему? Люди им незнакомые! — Парамонов пожал плечами. — Опять же как машина… Кабы не рессоры… Дорога-то, сама знаешь…

Рязанцев хотел спросить, что это за Шаров, к которому надо ехать, и зачем к нему ехать, Михаил Михайлович тоже озадаченно и с недоумением посмотрел на хозяйку дома, а она совершенно тем же тоном, никому ничего не объясняя, повторила:

— Отвез бы ты, Леша, Николая Иваныча к Шаровым…

И Рязанцев тоже подумал: «Нужно поехать!» Сказал Парамонову:

— Едемте, Алексей Петрович! Едемте!

— Ну что же… Пожалуй, можно и поехать… Что же… — согласился тотчас Парамонов. — Рессоры поди-ка стерпят…

Блестели камни на вершинах гор и по обеим сторонам дороги, блестели травы, блестело небо. Все блестело, как в доме Елены Семеновны, все на ее дом было похоже: небо — прозрачной синевой, вершины гор — темной, как бы начищенной медью, камни у дороги — блеском слюдяных крапинок.

«Козлик» со слабыми рессорами подкатил к реке со стороны высокого обрывистого берега…

И река тоже блестела зелеными, голубыми и еще какими-то необыкновенными красками. Она была глубока, прозрачна, ее краски как бы излучались пестрыми камнями со дна реки, так что казалось, словно там, в самой глубине, воды и вовсе нет, что вода течет и журчит лишь на поверхности, а глубже все русло заполнено плотным и ярким светом…

Узкая дорога, может быть, всего на десяток сантиметров шире, чем кузов машины, поднималась все выше и выше.

Выехали на маленькую площадку, здесь шофер затормозил, сказал, чтобы все вышли, распахнул дверцу кабины и один осторожно поехал еще выше, а потом круто стал спускаться вниз.

Все, кроме шофера, с километр шли пешком, и, пока шли, Рязанцев спросил Елену Семеновну, очень ли нравятся ей здешние места, хотя он уже знал об этом, не спрашивая.

— Здешняя я, — ответила она, — алтайская. Вон за тем самым дальним хребтом рожденная. Другого не знаю, не видела. Что же мне и любить тогда, как не это?

Идя по краю обрыва, она вдруг остановилась, показала вниз на реку, потом подняла розовую руку в коротком рукаве. На руке ее при свете солнца ясно проступали тончайшие, очень короткие волоски, такие же, какие были на листьях трав кругом.

Поднятой светящейся рукой она показала на вершины:

— Можно их не любить?

Рязанцев не ответил — смотрел на горы, на небо и на нее.

Ома вдруг покраснела и руку опустила…

Он же не опустил взгляда, смотрел па нее, какова она в смущении — порозовела так, что солнце просвечивало теперь ее лицо справа, а левая щека была едва зеленоватой по розовому: отражала свет от листьев жимолости, рядом с которой Елена Семеновна остановилась.

— А знаете ли, — сказал Рязанцев наконец, — очень вы похожи на одну женщину, о которой я часто думаю… Только та далеко, в степях, в городе Красный Кут. Вас я еще не видел, только слышал, как вы разговаривали в соседней комнате с Алексеем Петровичем, но сразу догадался о вашем сходстве…

Она несколько оправилась от своего смущения и кивнула:

— Так бывает. По голосу можно человека представить всего и не ошибиться. Верно, верно! Так может быть!

— Но я ту женщину, на которую вы похожи, никогда ведь не видел!

— Только слышали? Может, по радио?

— И не слышал никогда…

Тут Елена Семеновна задумалась. В это время они с камня на камень перешагивали через ручей. Елена Семеновна в ручей заглянула, увидела себя в прозрачной воде и остановилась, будто разгадывая что-то в своем отражении. Очень легкой казалась она, стоя на камне, на котором едва-едва умещались ее белые, сплетенные из узких ремешков босоножки.

— И так, значит, тоже может быть?! — не то спросила, не то согласилась она. — Не видели, даже не слышали, а все-таки представили себе человека… Всего… Можно ли так? Не знаю, не знаю. — Встрепенулась, шагнула на следующий камень. — Пойдемте! Отстали мы с вами…

Парамонов и Лопарев шли впереди, шагах в ста. Рязанцев поглядел на них из-под руки.

— Отстали, да… Пойдемте. — Но сам шагу не прибавил.

— Так пойдемте же скорее!

— Пойдемте…

И опять она вышла вперед и должна была потом приотстать, чтобы идти с ним рядом, а он спросил:

— Ну, а тяжело, наверно, Алексею Петровичу руководить совхозом? Трудно? Вы ему помогаете?

Елена Семеновна пошла не в йогу и скользнула по его лицу коротким, внимательным взглядом, в котором промелькнул испуг, потом ответила строго:

— Руководит не первый год… Учился этому… Да пойдемте же догоним их!

— Они и сами, если захотят, нас обождут… Алексей Петрович уже оглядывается.

— А если ждут, пойдемте скорее.

— Сколько же всего рабочих и служащих в совхозе?

— На первое января было триста восемьдесят восемь… Да вы бы в самом деле спросили у Алексея Петровича, он же лучше знает!

— И бы знаете. — Рязанцев догадался, что именно в этот момент Елена Семеновна совершенно точно поняла: как Парамонов был для него слабым учеником, так им и остался до сих пор. Сделалась еще строже, глаза прикрыла ресницами, щеки у нее как будто вытянулись, исчезла с них добрая припухлость… — Так приходится вам помогать мужу? Вникать в дела?

Шагов десять она прошла молча, будто не расслышала вопроса, потом сказала тихо:

— Я ему жена…

Теперь замолчал Рязанцев. Не хотел кончить с нею разговор и не знал, можно ли его продолжить. Удивился, с каким значением Елена Семеновна произнесла эти слова, и тут же заметил совсем новое выражение на ее лице: она торжествовала и широко распахнувшимися глазами, и неожиданно лукавой улыбкой. Думала, что обезоружила его своим ответом.

— Вот что, — сказал он, — а ведь Алексей Петрович, верно, шагу не шагнет в своих делах без вас. Или мне так кажется?

— Не я его учила делу. Учитель — вы! — Снова она поглядела на него сначала серьезно, потом — лукаво, но тут же сказала еще: — А я что? Я в жизни своей ничего не видела, не знаю!

Вот это было совсем напрасно ею сказано, если она хотела еще полукавить. Не надо было этого говорить.

Догнали Парамонова с Лопаревым, и Рязанцев позвал:

— Алексей Петрович!

— Ась?! — торопливо отозвался Парамонов. Должно быть, Парамонову хотелось закончить разговор с Лопаревым, и он очень радостно произнес это свое «ась».

— Алексей Петрович, ведь вы же на Всесоюзной сельскохозяйственной бывали?

— А как же! В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом — широким показом.

— Ну, а жену с собой брали? Чтобы она посмотрела Москву?

Елена Семеновна не дала ответить. Обидевшись, что о ней спрашивают у мужа, сказала:

— Конечно! Ездила! Все видела!

— Она-то, — спустя долгое время подтвердил Парамонов, — она-то ездила. Все-все я ей показывал там!

— Ну вот, — снова обращаясь к Елене Семеновне, сказал Рязанцев. — Значит, не только эти горы вы знаете…

Его ничуть не озадачило выражение досады на лице Елены Семеновны. Он уже видел на нем и внимание, и радость, и смущение, и лукавство, видел его строгим, а теперь смотрел в ее обиженное и какое-то недоумевающее лицо и думал, что все-таки она не будет обижаться. В самом деле, тихо она заговорила:

— Так вы что же думали — вот так совсем ничего-то я и не видела? Только ведь в Москве-то разве рассмотришься за неделю какую или за две? Я больше удивлялась там. А мало этого — одного удивления…

Таким было примирение между ними.

Паром оказался на той стороне реки. Алексей Петрович поглядел внимательно.

— Здесь Меркурий. Во-он за ветлой — удочки закинуты. Погуди-ка, Гриша!

Шофер, только что подъехавший к переправе круговой дорогой, стал звать паромщика сипловатыми гудками «козлика», и вскоре на том берегу показался человек в бурой войлочной шляпе, с бурой же бородой, с ножом в больших деревянных ножнах на поясе. Крикнул: «Сейчас я! Сей-час!» — и, приложив руку к шляпе, стал рассматривать, кто это незнакомый едет с директором. Не торопясь взошел на паром, а потом снова шагнул на берег.