Арена - Никки Каллен

— Я не вру.

— Я знаю. Но было как-то… по-другому… ты рассказываешь, как триллер, как старый фильм типа «Омена», а это жизнь… Дэймон, Син, друг мой.

Он впервые назвал его другом. Взял его за руку. Син дрожал. Губы у него тряслись, словно на холоде. Как мой Руди, подумал Кай, когда мы пришли в тот странный дом с витражами и змеями на гербах, с кучей книг и платьев, Венера хотела там остаться, а Руди испугался. Точно что-то увидел, точно дом сказал ему: я не для маленьких мальчиков, скажи это родителям. Пусть везут тебя за город, где цветы. А у Сина цветок — из стекла, синяя роза, синих роз не бывает.

— …я сидел и читал, я правда читал, я помню каждое слово, я не знаю почему, словно эту книгу мне нужно было запомнить, рассказать потом под запись, а потом наступила тишина — так тихо-тихо, не слышно ни шагов, ничего; я всем говорю, что он орал и ломал мне дверь, но ничего не было: он просто стоял под дверью и слушал меня, а я слушал его; еще чуть-чуть — и я бы вышел, и мы бы сели пить чай, потому что я тоже плохой; он знал; и только потом, когда нам начала полиция ломать Дверь входную, железную, распиливать и кричать на него, он забился, заорал тоже, заколотил в мою дверь… полотенца дрожали, одно упало, я поднял и вытер себе лоб, мне стало жарко, ванная такая маленькая, я бы вышел только потому, что у меня уже начинался приступ клаустрофобии…

Сина вырвало: «извини, о боже»; Кай взял его за лицо и посмотрел в глаза — синие, прекрасные.

— Син, ты теперь сильнее всех. Сильнее темноты, города, газет, этой квартиры. Люби парней, спи в клубе, делай, что хочешь. Теперь тебе не страшно. Ты живой. Понимаешь? Нам кажется часто, что мы умерли, что нам ничего не нужно, мы живем как автомат с кофе: ну, есть у меня внутри только эспрессо и двойной со сливками — что я сделаю? Я же не мастер. Я не Бог. Что есть, то есть; большего не дано. Дано, Син, тебе дана жизнь, это дар сродни дарам волхвов; цени, иначе скажут: ах, уже не надо, не ценишь; и убьют, Син, накажут, отправят в другой мир и лишат всего.

Я не знаю, за что я попал сюда, наверное, чтобы просто помочь тебе, но я подумаю: что не так во мне? Может, я просто слишком счастлив, самодоволен, а в жизни нужно немного боли, страха… Чтобы не растерять лучших качеств — смелости, гордости, радости, нежности; каждый день доказывать, что ты достоин даров… Может, я перестал подавать ей в постель чай с целым букетом запахов: гвоздикой, корицей, апельсином, яблоком, бергамотом; перестал переживать каждое ее слово, движение, как великолепное новое впечатление, как от прогулки по новому городу; перестал думать, как она прекрасна, перестал помогать на кухне, когда она делает салат; это так разрушает — думать, что все есть…

— … Я уберу, — сказал потом Кай, — где у тебя тряпочка?

— Думаешь, у меня есть тряпочка, — засмеялся сквозь слезы Син. — Я белоручка. На кухне есть какие-то губки. Для посуды. Прости, я просто встать не могу, у меня ноги не идут. А ты еще чаю поставь, ладно?

Кай включил свет в кухне. Кухня была красивая: стол и стулья — легкие, белые, на столе тарелки на кружевных салфетках; шкафчики тоже белые, дверцы из стекла с серебряной резьбой; и белая и серебристая посуда; и чайник, и холодильник, и тостер, и плита — белоснежные, крутые, немецкие. Какие тут губки — тут никто не жил, не готовил никогда; да, Син уничтожил квартиру по максимуму. Кай завернул за холодильник к раковине и оцепенел, будто его укусила пестрая змея и яд подействовал мгновенно. Стена между холодильником и раковиной осталась старой: коричнево-бежевые обои проступали между картинками, распечатанными на черно-белом принтере, на листах формата А4; какие-то уже пожелтели, выгорели, скотч посерел. Много-много фотографий — маяков…

Маяк, радиостанция «Туман», откуда начался путь. Когда город строили, этот маяк там уже был — и уже был старым. Именно по нему нашли хорошее место для города — о, как давно это случилось; Кай любил историю, Венера любила книги, поэтому они знали про маяк. Маяк остался от какого-то прежнего города, названия которого не найти, а теперь их город гибнет, зарастает, гаснет, люди уходят, а маяк остается, и, быть может, здесь через тысячу лет построят еще один новый город. В сильный шторм, когда волны разбивались прямо о стекло студии, они в эфире ловили странные сигналы азбукой Морзе — рваные слова; словно с кораблей, которых уже нет; отразились от чего-то зеркального в космосе. А еще есть Темная Башня, в которой соединяются все миры; можно найти ее и посмотреть, на каком ты этаже, и что-нибудь исправить, как починить кран, — если твой мир сломался и движется в никуда. Правда, при условии, что ты чист душой и умеешь стрелять не рукой, а сердцем. Один этаж за другим, лифт или лестница, библиотека или ванная, но все миры друг за другом, словно тонкие переливы цвета, — поэтому-то есть несколько Джастин, Люэсов, Синов… Каев? Венер? Если вернуться на маяк, на радиостанцию, — вдруг там ответ? Вдруг там дверь? Предмет, который держит миры, лежит — незаметный для всех… Кай налил воды в чайник, включил его, взял губку, набрал в глубокую тарелку воды и вернулся. Хотя ему хотелось бежать — быстрее, быстрее; там внизу машина, а ночь уже заканчивается, и, если наступит рассвет, вдруг окажется поздно — как для вампира? Син лежал на диване и дремал; Кай вытер лужу, отнес опять все на кухню, остановился у стены: здесь был и Александрийский маяк, копия с древней гравюры, и сахалинские — почти полная коллекция, и декоративные европейские, и северные, источенные ледяным морем, больше похожие на крепости, и городские, которые превратили в рестораны; только маяка из города Кая не было.

— Син, чай пить… — Син встал неохотно, будто Кай разбудил его в середине интересного сна, полного приключений: веревочные лестницы, парусные корабли, драгоценности, — мне нужно спросить тебя про маяки. Это твои картинки в кухне?

— Да, я оставил, я люблю маяки. Я все покупаю — принты от IKEA, игрушки, модели, фотографии… но все в клубе, а это так, я еще маленький был, мне мама на работе, в Интернете, искала, и распечатывала, и дарила каждый вечер новый… я так радовался.

— А у вас в городе есть маяк?

— Да, целых два; один маленький, на косе в море, красный, он для кораблей; и еще второй, на вершине горы, — о, он недавно сломался, его чинят, но вряд ли сделают: дорого; он такой красивый, разноцветный, в дождь было сказочно… А что?

— А радиостанции ни на одном нет?

— Нет.

Что же делать? Кай сел на пол. Син лег на подушку, смотрел беспокойно, вдруг вздрогнул — на кухне засвистел чайник.

— Вспомнил, есть еще один, — крикнул Каю на кухню, и у Кая дрогнули руки, он чуть не пролил кипяток. — Но он далеко, за городом, по трассе междугородней и в лес сворачивать, туда никто не ездит, все заросло. Он прямо старый, полуразрушенный. И с моря не подберешься: там скала и прямо глубина страшная, камни торчат острые. Я с корабля видел… Ты куда? — Кай выбежал из кухни, схватился за ручку двери, потянул на себя, не поддалась, где тут замок? — Ты не останешься со мной? Что там, на маяке?

— Не могу, — сказал Кай, — я не могу сказать, я сам не знаю. Но мне нужно туда, хотя бы туда, потому что больше надежды никакой, а до рассвета полчаса.

— За полчаса — только на машине. Я подвезу.

— Нет, у меня своя, здесь, у подъезда.

Син посмотрел в его безумное бледное лицо, открыл резко дверь:

— Ну, пока.

— Прости, — Кай обернулся у порога. — Боишься оставаться?

— Нет, я же взрослый, — Син улыбнулся, а делал он это чудесно, он был очень красивым. — У меня есть горячий чай и новая книга. Ты прав, я жив, и этому надо радоваться. Я вообще радостный человек. И это всего лишь квартира, что теперь поделаешь. В квартирах привидения не живут, не развернешься.

— Мы увидимся, — шагнул и поцеловал его в щеку, Син коснулся щеки, будто кожа стала новой, излечился от проказы, как в Средние века от прикосновения короля; а Кай уже побежал, в лифт, вниз, из подъезда, машина на месте. И шахматы, и книги. И пахло слабо виноградом. Кай включил радио — что будет? ерунда? или что-то значимое, знакомое? Играл Моби, «Every you end», это было знакомое; «надеюсь, дорога тоже»; Кай вывел машину из города на трассу — все пока одинаково; пошел на предпоследней — ветер разбивал о стекло белых, словно напудренных, мотыльков. Он помнил поворот — они так ехали на работу, но здесь, Син был прав, все заросло; и машина застряла, забуксовала, потом двинулась еле-еле, ветки царапали бока. Бесполезно. Кай вылез, тяжело дыша, будто не ехал, бежал всю дорогу; достал рюкзак, погладил машину по боку и пошел вперед, сквозь кустарник. Ему казалось, что придется идти целую вечность: на машине дорога до маяка, по нормальной гравийке, занимала пятнадцать минут, а здесь, по этому лесу Спящей красавицы, — как минимум ползти до одиннадцати утра. Но на обрыв он вышел резко и за те же пятнадцать минут; весь ободранный, по щеке сочилась кровь. Маяк стоял во всей красе — огромный, обвалившийся со стороны моря, черный, Кай почувствовал пропасть под ногами — «глубина страшная и острые камни» — и запах моря, соленый, холодный, Ледяная Дева только и ждет на дне; Кай уцепился за ветку, поймал равновесие, подождал, пока глаза привыкнут к этой темноте, не лесной, и пошел, осторожно, как канатоходец над площадью Звезды.