Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

заиграл торжественный марш отряда.

Четким шагом направился Эгамов к Бекову и взял под козырек.

— Товарищ командир! Первый отряд Бухарского народного полка готов для ваших проводов!

— Вольно! — приказал Беков и стал прощаться.

Первый, с кем он попрощался, был конь, арабский скакун, который делил с Вековым годы боев и походов.

Тяжко было воинам, бывшим крестьянам, смотреть, как уходит хозяин от коня.

Беков подходил к каждому, строго, по-отцовски оглядывал, поправляя ослабевшие ремни.

— Спасибо! — крикнул он, закончив обход. — До свидания!

И ушел, сел в машину.

Десяток шагов люди шли за машиной строем. Но женщины первыми не выдержали напряжения и с криками бросились вперед, нарушив ряды. Воины тоже побежали, несомые тоской и горечью расставания.

И бежали до тех пор, пока машина не переехала мост и не увезла командира в степь.

1

Сидя на постаменте обелиска рано утром весной 1962 года, Эгамов вспоминал то великое время.

Многое память потеряла навсегда, хотя и не должна была терять свои лучшие воспоминания.

Но старость… В старой голове путаются сны и реальность, и уже трудно их различить.

«А может, все это прекрасное было во сне?» — часто, не веря, думает Эгамов.

Раньше обычного пришел он сегодня к обелиску.

Еще только пролетали над белым острием птицы, разбуженные рассветом. Но скоро выйдет солнце, и лучи его побегут сверху вниз по длинному столбу, и тогда обелиск, ослепительно белый, будет радовать глаз. Весь Гаждиван, темные, сырые переулки его посветлеют от обелиска…

Старухи, оказывается, уже сидят вокруг обелиска и с надеждой смотрят на дорогу. Ждут, что какой-нибудь шофер купит у них редиски на завтрак.

— Сегодня здесь нельзя сидеть. Уходите, — строго сказал им Эгамов.

Торговки испугались. Давно уже не прогоняли их с излюбленного места. Одно время гаждиванская милиция запрещала торговать на площади Обелиска, но и она махнула рукой, не в силах справиться со стихией.

— Отец наш, Кулихан, неужто не узнали? Мы ведь свои, гаждиванские…

— Знаю я вас, мелких торгашей-спекулянтов. Прочь с глаз! Что подумает командир Беков, увидев вас?

Старухи решили, что Эгамов просто выжил из ума и нет смысла спрашивать, кто такой этот командир Беков.

Эгамов прогнал их и пошел к газонам, где росли цветы.

От голодных птиц, что летают над Гаждиваном, спасения нет старику. Ночью они помяли много цветов, перерыли почву в поисках пищи, и Эгамову пришлось много повозиться, чтобы на газонах снова был порядок.

Потом взял он спрятанное в кустах терновника ведро с тряпкой и стал усердно натирать ступеньки. С четырех сторон поднимаются они к постаменту. За ночь ветер намел сюда много песка.

Вот уже много лет Эгамов протирает все те места обелиска, где накапливается песок. Моет, чистит. И каждую весну сажает цветы на площади, и все лето и осень подрезает гнилое и высохшее, чтобы вокруг обелиска сверкало и благоухало.

Кому же еще заниматься этим, как не Эгамову?

Остальные воины командира Бекова давно умерли. Многие покоятся здесь, на гаждиванском кладбище, а есть и такие, кто умер вдали от этой земли, куда привел их когда-то Беков. Войны и другие крупные события уводили их из Гаждивана, и те, кто ушел, так и не вернулись…

Зато возвращался сегодня их командир Беков.

Эгамов подметал ступеньки и думал: узнает ли меня командир?

И смотрел на свои руки, беспокоясь и думая, что осталось от того молодого, сильного Эгамова, каким его видел в последний раз Беков.

Голова бывшего адъютанта чисто выбрита, а шрам на щеке и возле губы почти не виден из-за седой бороды.

И китель у Эгамова не такой. Все долгие годы он носил его, и китель, сильно потертый, бесцветный, рвется теперь от неосторожного движения. И нет уже на нем места, где можно было бы поставить заплату. Вчера ночью, готовясь к встрече командира, он пришил последнюю заплату из мешковины.

Но каким бы он ни был дряхлым, этот китель, все равно в кителе Эгамов чувствовал себя намного увереннее. Словно на нем молодая, еще не остывшая от боев и ран кожа.

«Интересно, носит ли командир китель, который я сшил ему?» — Эгамов так увлекся своими мыслями, что забыл следить за дорогой.

Широкая, без ухабов, уходит она в обе стороны: одна в колхоз, другая к Бухаре, в ту сторону, откуда должен приехать Беков.

Дорога гудит. Мимо Гаждивана потоком идут машины, везут в Бухару хлопок из колхоза Нурова — ни одна из них не повернет в сторону Гаждивана.

Только дряхленький автобус приезжает раз в день из Бухары.

Медленно, словно боясь развалиться, подъезжает автобус к площади Обелиска. Шофер проходит мимо Эгамова, сидящего обычно в это время на постаменте, и молчит, не соизволив ответить на приветствие. Не поймет Эгамов, чем обижен он на гаждиванцев.

Угрюмо пьет шофер в чайхане, где к нему, как к жителю большого города, относятся с почтением, и снова уезжает в Бухару на пустом автобусе. Редко гаждиванцы едут в Бухару. Разве только в базарные дни или на ярмарку.

Отсюда, с площади Обелиска, и начинается Гаждиван — тянется одной широкой улицей к хлопковому полю, а от этого поля уже начинается колхоз Нурова.

Уверен Эгамов: с приездом командира все всколыхнется в Гаждиване, как от свежего ветра, жизнь перестанет топтаться на месте и, как белый скакун Бекова, помчится вдогонку за другими цветущими городами этой земли.

Ведь помнит же Эгамов: где бы ни был их отряд, командир всегда оставлял о себе добрую память…

К восьми часам утра за спиной Эгамова раздалось бренчание.

Это пришли к обелиску пионеры с музыкальными инструментами и с ними учитель в зеленой шляпе, бережно несущий дирижерскую палочку.

Поправляя китель и принимая внушительный вид, Эгамов спустился к ним. Жестом приказал пионерам остановиться возле газона.

Сегодня ребята были опрятно одеты, лица их сияли бодростью. Довольный Эгамов заметил, обращаясь к учителю:

— Хороших ребят подобрали, красавцы… Все знают, что играть?

— Не беспокойтесь, — заверил учитель.

— В таком случае постройте их слева от постамента.

Когда ребята выстроились, Эгамов заметил, что двое из них прячут за спиной букеты цветов, помятых, срезанных неделю назад.

Эгамов тут же отобрал у них цветы и выбросил.

— Что же вы, товарищ учитель? Как нехорошо. Командиру такие букеты…

— В школьном саду только такие, — стал оправдываться учитель.

— Вот, — говорит Эгамов, — вот какие цветы…

Вынув кривой бухарский нож из-за пояса, он стал срезать на газоне самые лучшие, самые большие гладиолусы для командира.

«Малейшая оплошность может все испортить, Кулихан, — внушал самому себе