Элоиза и Абеляр - Режин Перну

Фульбер и его друзья тотчас же поспешили объявить во всеуслышание новость о заключении брачного союза. Конечно, оскорбление было публичным, публичным должен быть и акт «возмещения ущерба»; такова была, несомненно, отговорка, служившая оправданием канонику, весьма мало заботившемуся о соблюдении данного слова. «Элоиза, напротив, громко возражала и клялась и божилась, что все эти слухи лживы. Поэтому дядя, приходя от ее поведения в отчаяние, дурно с ней обращался».

Тогда Абеляр задумал прибегнуть к обману, и этот его поступок трудно не подвергнуть суровому осуждению. Допустим, что одна из его целей была вполне благородна: он, быть может, хотел избавить Элоизу от жестокого обращения со стороны Фульбера, пусть так, это вполне понятно, но вообще-то похоже на то, что принятое им решение было продиктовано скорее заботой о сохранении собственной славы, желанием заставить умолкнуть все злые языки и положить конец всем кривотолкам: «Узнав о сем положении дел, я отправил ее в один из женских монастырей неподалеку от Парижа, Аржантейль, где она была воспитана и где она обучалась в детстве; я распорядился, чтобы она надела монашеское одеяние, подобающее для монастырской жизни, за исключением покрывала». Читая описание этого поступка, трудно не разделить возмущение Фульбера и его друзей. Если Абеляр заставил Элоизу пойти в монастырь, сделал он это только для того, чтобы скрыть их брак, поскольку в глазах всех окружающих Элоиза вошла в монастырь не как воспитанница-пансионерка, а как послушница — ведь она надела монашеское одеяние, за исключением покрывала, которое надевали, когда давали обет. Самоотверженность Элоизы была возвышенна, но результатами ее жертвенности мог воспользоваться к своему благу один Абеляр… «Ее дядя и ее родные, — пишет он, — подумали, что я обманул их и что поместил Элоизу в монастырь, чтобы от нее отделаться».

Действительно, все, кто окружал Элоизу и Абеляра, могли так подумать, и кто сумеет когда-нибудь доказать, что намерения Абеляра были иными? О, несомненно, он еще любил Элоизу, он даже сам свидетельствует об этом, ибо вспоминает о своих чувствах и довольно точно описывает их в одном из писем:

«Вам известно, что после нашей свадьбы, в то время, когда вы находились в монастыре в Аржантейле, я тайно нанес вам визит, и вы помните, до чего меня довела моя чрезмерно пылкая страсть, когда я набросился на вас и заключил в объятия прямо в углу трапезной за неимением другого места, куда мы могли бы удалиться; вам известно, что нашему бесстыдному поведению не помешало то почтение, каковое должно было нам испытывать к месту, посвященному служению Богоматери».

Итак, монашеское одеяние, в которое Абеляр облачил Элоизу, вовсе не означало, что он собирался лишить себя ее тела, однако оно означало, что он лишил Элоизу свободы.

Абеляр, несомненно, был уверен в том, что Элоиза согласится на все, чего бы он от нее ни потребовал; то, что философ, пылко влюбленный не только в соблазненную им девицу, но и в собственную славу, выбрал столь двусмысленный способ положить конец слухам и спасти свою славу, то, что он прибег к такому «средству», всю тяжесть которого должна была нести только Элоиза, — все это бросает на него очень мрачную тень.

А далее разыгралась драма, о которой сам Абеляр повествует весьма сдержанно. По его словам, члены клана Фульбера, то есть сам каноник, его родственники и друзья, «придя в негодование от возмущения», составили против него заговор. «Однажды ночью, когда я спал у себя дома в отдаленном покое, один из моих слуг, подкупленный золотом, впустил их в мое жилище и в мои покои, и они отомстили мне самым жестоким и самым позорным образом, о чем все узнали с великим изумлением: они отрезали мне те части тела, коими я совершил то, в чем меня обвиняли, а затем обратились в бегство».

Абеляр более чем кто-либо заботился о сохранении и приумножении своей славы, и вот теперь он обрел… не славу, нет, а отвратительное, жуткое ее подобие! «Настало утро, и весь город собрался у моего дома». Можно себе представить эту сцену! Драма произошла на рассвете, люди услышали пронзительные крики, приглушенные звуки шагов, перешедшие потом в топот ног преследуемых и преследователей, вопли и стоны. Разумеется, разбуженные этим шумом соседи сбежались со всех сторон, они позаботились об изуродованном философе. Весть об этом происшествии передавалась из уст в уста, и к утру все клирики, все ученики Абеляра, все, кто слышал о нем, короче говоря, весь Париж, — все теснились в самой обители, либо на близлежащих улочках. Повсюду только и говорили о том, как именно был изуродован прославленный преподаватель. «Трудно, невозможно описать всеобщее изумление, все сетования, сожаления, крики и стоны, коими меня утомляли и мучили».

Не будем обвинять Абеляра в преувеличении. В письме одного из друзей Абеляра, Фулькона (Фульхерия), приора монастыря в Дейле, мы находим примерно такое же описание происшедших событий, а ведь письмо это написано человеком, пытавшимся как-то успокоить Абеляра и погасить его жажду мести. Картина, которую рисует Фулькон, еще более захватывающа и волнующа, чем та, что нарисовал сам Абеляр: «Почти все жители Сите страдали, разделяя с тобой твою боль. Она рыдала, эта толпа, состоявшая из каноников и благородных клириков; они, твои сограждане, проливали слезы вместе с тобой; ведь это бесчестье, это позор для их города; они скорбели от того, что их город был осквернен пролитием твоей крови. Что мне сказать о жалобных стенаниях всех женщин, проливших столько же слез (таков уж их женский способ выражать свое горе) из-за того, что они тебя потеряли, тебя, их рыцаря, ведь они вели себя так, словно каждая из них узнала о гибели своего супруга или возлюбленного!» Каковы бы ни были личные недостатки Абеляра, какими бы громкими ни были связанные с его именем скандалы (а быть может, отчасти именно из-за этих скандалов), Абеляр был для парижской толпы героем, настоящим кумиром, идолом школяров, которые широко распространили его славу, так что она вышла за пределы узкого мирка школ; его славу, как это ни парадоксально, можно сравнить со славой современных великих писателей, художников, артистов. Таким образом, удар, поразивший Абеляра, никого не оставил равнодушным. Женщины, тайком вздыхавшие по нему, девушки, завидовавшие счастью Элоизы, все те, у кого его стихи и песни были на устах, — все они ощутили как бы собственной кожей ту жестокость, жертвой которой он стал; о его участи сожалели, о ней скорбели так, словно какое-то бедствие обрушилось на город. У порогов своих жилищ, на улочках, где располагались лавчонки-мастерские ремесленников, на рынках, на папертях церквей, — повсюду говорили только об Абеляре. Молва «бежала» по дорогам вместе с паломниками, торговцами, бродячими клириками-вагантами; она распространялась с поразительной быстротой, и вскоре о несчастье Абеляра знали во всех странах Запада, по крайней мере всех тех центрах, где люди учились и преподавали, взращивая ученую премудрость.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});