Час перед рассветом - Татьяна Корсакова

— Копай! — Туча осушил свой бокал, в упор посмотрел на Дэна. — Мы не выяснили еще один вопрос, — сказал тихо.

Дэн усмехнулся. Не нужно было обладать даром предвидения, чтобы понять, куда он клонит.

— У меня нет никаких способностей. Я не умею находить потерянные вещи, на незнакомой местности ориентируюсь только с компасом или с навигатором, и я не вижу призраков.

— То есть совсем-совсем ничего экстраординарного? — Казалось, Гальяно ему не поверил.

— Ничего.

— Ну, хоть один нормальный человек в нашей компании суперменов! — Гальяно ободряюще похлопал его по плечу. — Не переживай, братан, суперменам живется несладко!

— Спасибо, утешил. — Дэн улыбнулся. — А то я уже начал было комплексовать.

Они просидели перед погасшим камином почти всю ночь, как в юности, обсуждая план дальнейших действий, прокручивая все возможные варианты. Ближе к рассвету уже изрядно захмелевший Туча покаялся в том, что тринадцать лет назад украл дневник. Его поругали, особенно усердствовал охочий до фактов Матвей, а потом простили. И уже на рассвете, когда в каминный зал заглянули робкие солнечные лучи, Туча отозвал Дэна в сторонку.

— Я должен тебе что-то сказать. Вернее, показать.

— Еще не все? — Почему-то Дэн совсем не удивился.

— Нет. Думаю, это должно быть у тебя. — На ладонь Дэна лег медальон в виде трилистника. Ксанкин медальон…

— Откуда? — В предрассветном сумраке ему показалось, что медальон светится зеленым. Только показалось…

— Я нашел его сегодня в лесу, на том самом месте, где Матвей видел мальчика. Наверное, он хотел, чтобы мы нашли медальон. Наверное, это важно.

Да, это было важно! Дэн не сомневался в этом ни секунды. Это было так же важно, как зачитанный до дыр томик Шекспира, как пожелтевшая от времени фотография женщины, которой больше нет и которая так похожа на Ксанку. Это память, которую отняли у него тринадцать лет назад.

— Спасибо, Туча! — Он, не раздумывая, надел медальон на шею. — Ты даже представить себе не можешь, что для меня это значит.

— Не могу. — Туча грустно улыбнулся. — Я даже не знаю, правильно ли поступил, отдав тебе медальон.

Александр. 1918 год

Они с дедом были в лесу, когда налетела свора. Свора — это дед их так назвал, а Саня согласился. Конный отряд до зубов вооруженных бандитов. Не солдат, а именно бандитов, грязных и шальных, внушающих страх пополам с отвращением. Сколько их точно было, Саня не знал, насчитал с полсотни и сбился со счету. Из своры выделялся один. Саня как-то сразу понял, что этот рослый черноволосый мужчина, гарцующий на горячем вороном скакуне, самый главный. По пронзительно внимательному взгляду, по аккуратной одежде, по небрежно засунутой за пояс нагайке с инкрустированной рукоятью, по испуганно-почтительным взглядам, которые бросали на него остальные.

Свора кралась по лесу в полной тишине, даже лошади не всхрапывали, лишь едва слышно поскрипывали колеса доверху груженной телеги. Телегу охраняли сразу четверо, похожие на своего предводителя, шалые, страшные.

— Это они, дед? — Сердце трепыхалось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. — Это красные?

— Это звери, Санька. — Дед смотрел вслед удаляющейся своре, и на его лице читалась тревога. — Нет, они хуже зверей.

— Они же в Макеевку идут! — Только сейчас до Саньки дошло. — Дед, они же к нам!

— Тихо! — На лицо легла шершавая, пахнущая табаком и полынью ладонь, заглушила рвущийся из горла крик. — Не поможем мы им сейчас ничем, даже предупредить не сможем. Пойдем!

Дед тащил его в глубь леса силой, почти волоком. Саня упирался, брыкался, но голоса не подавал, хорошо помнил взгляд красного командира.

В печке тихо потрескивали дрова, в чугунке томились щи, на припечке скворчала яичница. Саня любил простую, но неизменно вкусную еду деда, но сейчас есть совсем не хотелось.

— Давай-ка, Саня, к столу! — Дед заговорил впервые за несколько часов. — Незачем в окно пялиться, нет там ничего.

Дед был неправ, из окна был виден кусочек красного, подсвеченного не только закатным светом, но и огнем пожарища неба.

— Макеевка горит. — Саня отошел от окна. — Дед, они деревню подожгли!

— Не всю. — Дед поставил на стол сковороду с яичницей. — Пару хат сожгли для острастки.

— А наш дом?

— Нет, дом они не тронут. Они, Санька, звери, но не дураки. Да ты не горюй, — он потрепал Саню по вихрастой голове, — выручим мы твоих родителей. Веришь?

Саня верил, дед никогда его не обманывал, обращался с ним, как со взрослым. И отец с мамой деду доверяли, как самим себе.

Может, от данного дедом обещания, а может, в силу возраста к Сане вернулся аппетит. Яичницу он умолол всю, без остатка, запил душистым травяным чаем.

— Я пойду, ты чтобы из дому ни ногой. К утру вернусь…

Голос деда доносился словно издалека, становился все тише и тише. Какое-то время Саня еще боролся с тяжелой, как ватное одеяло, дремой, а потом провалился в глубокий сон.

Он проснулся от пробивающегося в избушку яркого света. Рассвет уже давно наступил, а дед так и не вернулся. Сердце сжалось от страха и дурного предчувствия. Саня как был, босиком, выскочил из хаты.

В лесу было непривычно тихо. Так тихо бывает перед грозой, но сейчас небо было совершенно чистым, если не считать поднимающегося над пожарищем столба дыма. Первым желанием было заорать во все горло, позвать деда, позвать хоть кого-нибудь, но здравый смысл взял верх над страхом. Кричать нельзя ни в коем случае, нужно отправляться на поиски. Если дед не вернулся, значит, с ним что-то случилось. Хотя что может случиться с дедом в лесу, который ему как дом родной?!

Леса Саня не боялся, дед многому его научил: как ориентироваться, как передвигаться почти бесшумно, как выжить, случись вдруг заблудиться. Но совсем в одиночестве он остался впервые. Наверное, от этого в коленках чувствовалась предательская дрожь, когда он, крадучись, пробирался через подлесок.

Деда Саня нашел там же, в подлеске, совсем близко от дома. Уткнувшийся лицом в землю, в окровавленной рубахе, он казался мертвым. Чтобы не закричать от страха и отчаяния, Саня до боли прикусил ладонь. Он долго не мог заставить себя подойти к телу, а потом решился: осторожно перевернул деда на спину, коснулся пальцами перепачканной землей и кровью щеки.