«Господь да благословит решение мое...» - Петр Мультатули

При поездках Царя на фронт следовало два литерных поезда. «Их нельзя было отличить одного от другого, — писал современник, — восемь вагонов голубого цвета с монограммами и гербами. В одном ехал Император, второй служил для камуфляжа. Он шел пустой впереди или сзади настоящего поезда. Даже начальники железнодорожного движения не могли знать, в каком именно из двух поездов находится Император и его семья. В первом вагоне находился конвой. Как только поезд останавливался, часовые бегом занимали свои места у вагонов Их Величеств. Во втором вагоне находилась кухня, третий представлял собой столовую, отделанную красным деревом, четвертый вагон предназначался для Их Величеств: рабочий кабинет, библиотека, ванна, спальня. В пятом вагоне находилась детская, шестой отводился свите, седьмой — для багажа, в восьмом — комендант, доктор, прислуга свиты»[239].

Заслуга Николая II как военного руководителя, как парадоксально это ни звучит, заключалась именно в отсутствии его «руководящей и направляющей воли» в принятии стратегических решений. Совещания под руководством Царя совершенно отличались от таковых под руководством великого князя. В отличии от последнего, Царь ни на кого не давил, всем давал возможность высказаться, даже спорить, но именно благодаря этому на таких совещаниях рождались верные и взвешенные решения. «В общем, я остался вполне доволен результатами нашего долгого совещания, — писал Николай II супруге. — Они много спорили между собой. Я просил всех высказаться, потому что в таких важных вопросах правда имеет исключительное значение. Я предпочитаю не писать на эту тему, но все тебе расскажу при свидании»[240].

В чем заключался труд Императора? Его критики любят часто приводить в доказательство несостоятельности Императора Николая II его дневники. На основе этих дневников делаются выводы о том, что Царь только ездил по войскам, пил чай, смотрел кинематограф, да играл в кости и домино. Однако, такие утверждения ложны. В своих дневниках Царь сухо заносил лишь основные вехи прожитого дня, наиболее ему запомнившиеся. В своих дневниках Николай II практически никогда, за редким исключением, не касается политических и государственных тем. Очень редко в них встречаются эмоции и оценки людей и событий. Но за сухими записями типа «принял такого-то», «выслушал доклад от такого-то», «говорил с таким-то» скрывается огромный многочасовой труд. Дневники Царя, в деловой их составляющей, полностью повторяют камер-фурьерский журнал. Из этих записей мы можем сделать выводы, сколь много приходилось Царю работать в Ставке. При этом необходимо учесть: чтобы правильно понимать текст дневниковых записей Государя, надо знать значение некоторых его слов и выражений. Так, флигель-адъютант Н. П. Саблин, который близко знал Николая II, писал: «После общего чая наступала тишина. Государь уходил „читать“, как он говорил, и постоянно упоминает в своем дневнике, и это было чтение не романов или книг, а государственных дел»[241]. Между тем, многие недобросовестные или несведущие исследователи трактуют слово «читать» именно в смысле развлечения.

Ежедневные длинные доклады, бесконечные многочасовые совещания, смотры войск, назначения командующих и, кроме того, вся внутренняя и внешняя политическая жизнь огромной империи. При этом никакой саморекламы, никаких жалоб или сетований на нелегкий труд ни страна, ни армия от царя не знали. О тяжком труде Верховного Главнокомандующего мы узнаем из писем Императрице Александре Федоровне, дневниковых записей, да из отдельных отрывков воспоминаний очевидцев. «Все эти дни здесь было очень много хлопот, — пишет Николай II Императрице Александре Федоровне 13 февраля 1916 года, — особенно для меня. Во-первых, совещание, которое продолжалось 6 часов. Одновременно мне пришлось серьезно поговорить с некоторыми из генералов, принять Сандро[242] с длинным докладом, Бориса[243] после его ревизии, Поливанова и адмирала Филимора, вернувшегося из Архангельска»[244]. В письме от 10 марта 1916 года: «Работа по утрам с Алексеевым занимает у меня все время до завтрака, но теперь она стала захватывающе интересной»[245].

Французский посол, наблюдавший Царя в действующей армии, вспоминал: «Тотчас после окончания завтрака, Император ведет меня в свой рабочий кабинет. Это продолговатая комната, занимающая всю ширину вагона, с темной мебелью и большими кожаными креслами. На столе возвышается груда больших пакетов.

Смотрите, — говорит мне Император, — вот мой ежедневный доклад. Совершенно необходимо, чтобы я прочел все это сегодня.

Я знаю от Сазонова, что он никогда не пропускает этой ежедневной работы, что он добросовестно исполняет свой тяжелый труд монарха»[246].

В свое время у советских официозных историков, писавших о конце монархии, была популярна книга некоей Белявской (Летягиной) «Ставка Верховного Главнокомандования в Могилеве. Личные воспоминания». Причина этой популярности книги Летягиной была очевидной, так как автор пишет о том, что с появлением в Могилеве Царя «сразу все изменилось. Приехала оперетка, которой не было при Николае Николаевиче, театр был до отказу набит дамами и ставочными офицерами, открылся новоявленный ресторан…» и так далее[247]. Царь и его окружение представали в книге маленькими никчемными людьми. Иных веских причин, кроме всяческого принижения Царя, для широкого цитирования этой крайне тенденциозной книги у советских историков не было, так как Белявская, как она сама о себе пишет, просто напросто «жила в Могилеве во время войны и в первые годы революции» и никакими достоверными сведениями о жизни и работе Ставки не обладала. Ее воспоминания могут представлять частичный интерес, как иллюстрация взглядов простого обывателя.

Первыми шагами Николая II стали решительные меры по восстановлению упавшей до критической черты дисциплины русской армии. 5 сентября 1915 года генерал Алексеев довел до сведения всех командующих фронтами, что «Государь Император повелел мне сообщить вам, что до Его Величества доходят многочисленные жалобы от разных слоев населения театра войны на чинимые войсками и особенно отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: нередки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызванные требованием военной обстановки. Его Величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародеров и поджигателей»[248].

Не менее решительно Николай II приказал прекратить искажения о потерях и успехах противника, чем грешили донесения многих генералов, опасавшихся «строгого» великого князя Николая Николаевича. От имени Императора генерал Алексеев разослал всем командующим следующую телеграмму: «Государь Император повелел поставить в известность всех начальников, что Он желает в их донесениях читать только истинную правду без умолчания о неудачах, потерях в людях и материальной части, без преувеличения некоторых фактов, особенно относительно силы неприятеля»[249].

Одновременно с этим Николай II проявил упорство и настойчивость в организации усилий по улучшению снабжения армии оружием и боеприпасами, а также уделял большое внимание перевооружению русской армии. Адмирал Бубнов писал: «Государь неустанно заботился и беспокоился о всем том, что могло способствовать успеху нашего оружия: часто посещал войска на фронте, обсуждал разные оперативные идеи и лично знакомился с новыми средствами вооруженной борьбы. Однажды, вскоре после того, как Государь принял верховное командование, ко мне пришел придворный камер-фурьер и, передав приглашение на обед к царскому столу, доложил, что Государь приказал мне явиться к нему в кабинет за полчаса до обеда. Государь приветливо меня встретил и, дав мне письмо, только что им полученное от английского короля, спросил мое мнение о новом средстве борьбы с подводными лодками, о котором ему король в этом письме сообщал. […] Я доложил Государю, что по кратким сведениям письма нельзя составить себе окончательного суждения и что я запрошу через Морской Генеральный Штаб нашего морского агента в Англии. Государь с этим согласился.

Другой раз, это было поздней осенью 1916 года, Государь пригласил всех нас, бывших у него на завтраке, поехать с ним испытывать новое изобретение, состоявшее в том, что политая жидкостью, составлявшею секрет изобретателя, любая поверхность воспламенялась в любую погоду от попадания в нее ружейной пули. Мы поехали в автомобилях за город на поле, где были сооружены различные предметы, покрытые этой жидкостью. Государь лично взял поданную ему винтовку и начал стрелять в эти предметы. Дул холодный ветер, шел дождь, смешанный со снегом, и на поле была большая грязь, так что Государь скоро промок. Мы все жались под защитой наших автомобилей, а Государь все стрелял и стрелял, пока не убедился в неприменимости для военных целей этого изобретения. Все это ясно показывает, как действительно было Государю близко к сердцу благо России, и как он неустанно о том радел»[250].