Лингво. Языковой пейзаж Европы - Гастон Доррен

čyehi – лежащий непосредственно на земле твердый слой льда, который образовался в результате замерзания осеннего дождя;

kamadoh – твердая корка весеннего снега, которая треснет, если проехать по ней на санях;

kolšša – твердое и гладкое снежное поле;

lavkke – снег, выпавший поверх наледи, настолько гладкий, что копыта оленей скользят по нему;

muovla – очень мягкий снег, в который проваливаются лыжи;

purga – слабая метель;

rine – толстый слой снега на ветвях деревьев;

seeli – полностью мягкий снег – от самого верхнего слоя до самого низа;

senjes – чистый снег, который стал старым, ломким и крупнозернистым под слоем нового, твердого снега;

skälvi – высокий, твердый, крутой снежный сугроб;

syeyngis – снег, достаточно мягкий для того, чтобы пасущийся олень мог его раскопать;

šleätta – мокрый, тающий снег;

šohma – жижа поверх льда;

šolkka – утоптанный, твердый снег;

vasme – тонкий слой свежего снега;

vocca – свежий снег, настолько рыхлый, что его сносит ветер.

Так что на самом деле? Действительно ли kamodah означает твердую корку весеннего снега или это просто корка, независимо от того, на чем и из чего она образовалась? Аналогично, syeyngis – это действительно мягкий снег или просто любая пастообразная субстанция, будь то грязь или сметана? Короче говоря, являются ли определения Итконена, выписанные Хаарманном, более точными, чем те, что раскритиковал Пуллем?

Чтобы это узнать, нужен специалист по финно-угорским языкам, таким как финский, эстонский, саамский и венгерский. Великий Итконен был как раз таким специалистом, но его больше нет с нами, поэтому я послал запрос по электронной почте его известному ученику Пекке Самалахти из города Оулу, расположенного на севере Финляндии.

В одном отношении Самалахти меня успокоил: все двадцать слов действительно прямо связаны со снегом. Но затем, как и положено специалисту, он начал делать всяческие оговорки:

Какой термин следует считать снежным? Ведь есть бесчисленное базовое множество терминов, описывающих качество снега. Затем есть менее важная группа, которая описывает всяческие снежные образования, третья – снег в движении, четвертая – стадию перехода снега в лед, пятая – стадию перехода в воду и шестая – различные типы поверхностей, покрытых снегом.

Но ведь если так рассуждать, то и в английском куча слов связана с дождем. Например, puddle (лужа), drop (капля) и, возможно, даже mist (туман) и spray (брызги) можно считать дождевыми образованиями, splash (всплеск) и flood (поток) – это дождевая вода в движении, sleet (гололед) – переход дождя в снег, slush (шуга) – переход снега в воду, а pond (пруд), creek (бухта), canal (канал), lake (озеро) и lagoon (лагуна) – это все поверхности, покрытые дождем.

Можно сделать вывод, что существует большое сходство между наборами слов, которыми английский и инари-саамский описывают те явления, с которыми часто сталкиваются их носители. (Возможно, это верно и в отношении инуитских языков, но если вы собрались спорить с Пуллемом – флаг вам в руки.) Разница только в том, что у англичан речь идет о прохладных, мокрых и прозрачных объектах, а у саамов – о замерзших, белых и непрозрачных.

 Саамские языки дали миру одно слово – tundra (тундра), его проводником был русский.

 Наверное, заимствовать все двадцать саамских снежных слов было бы слишком опрометчиво, хотя лыжники бы обрадовались.

35

Расшифровка языка чисел

Бретонский

В бретонском – кельтском языке, на котором говорят в Бретани, – считать легко. Зато вычислять практически невозможно.

Для счета ведь не нужны реальные числа – нужны просто слова, которые называют числительными: начинаешь со слова один, потом идет два и т. д., пока не дойдешь до несчетного. Во всех европейских языках есть слова для обозначения сотни и тысячи, с которыми можно далеко уйти. Для понятия ноль донаучные языки использовали слова ничего или нисколько, а слово миллион, которое тоже появилось относительно недавно, буквально означает большая тысяча. Оно образовано от итальянского слова mille (тысяча) добавлением суффикса -one (большой). В конце XIII в. рассказ Марко Поло о его путешествиях называли Il Milione, возможно, намекая на склонность автора к преувеличениям. Некоторое время спустя это слово приобрело более точное значение тысячи, умноженной на тысячу. Потом потребовалось слово для описания еще большего числа, и родилось слово миллиард. Затем – триллион и множество других слов, которыми щеголяют ученые. Это был путь в сторону великого несчетного – бесконечности.

Менгиры в Бретани. Считать их лучше на французском, чем на бретонском.

В любом случае числительные – это ведь числа, записанные словами, верно? Три – это просто 3, а девять – 9? И разве в числительных не повторяется логика чисел, устремленных справа налево – от единиц к десяткам, сотням и т. д.? В конце концов, в числе семьдесят восемь явственно видны цифры 7 и 8. Правда, в английском есть исключения: eleven (11) и twelve (12), а слова от thirteen (13) до nineteen (19) вывернуты наизнанку, но в целом числительные полностью соответствуют числам. Однако во многих других языках этого соответствия нет, и числительные звучат совсем не так, как подсказывает их цифровая запись.

Взять хоть французский с его пресловутым quatre-vingt-dix-huit (четыре-двадцать-десять-восемь), означающим 98. Или датский с его загадочным otteoghalvfems (восемь-и-половина-пятой), которое нужно интерпретировать как восемь и пять без половины, умноженное на двадцать, чтобы получить 98, вот так: 8 + ((5 – ½) × 20). Причем это числительное нельзя даже назвать экзотическим – в датском они все такие.

Но из всех европейских языков, где числа и числительные не согласованы, бретонский, должно быть, самый трудный. Начнем с того, что в основе его системы лежат двадцатки: 45 – это не сорок пять, а пять и две двадцатки, а 77 – это семнадцать и три двадцатки. Причем не все так гладко: например, 35 – это просто пять и тридцать, а 50 – половина сотни.

Нам не так-то просто сложить в уме семьдесят семь и пятьдесят девять, но наши числительные, по крайней мере, помогают представить себе их цифровую запись. А бретонцам-то каково! Семнадцать и три двадцатки плюс девять и полсотни! И нельзя сказать, что это самый душераздирающий пример. Если вам захочется как следует помучить бретонца, попросите его сложить семьдесят восемь и пятьдесят девять. По-бретонски первое число – это три-шесть-и-три-двадцать. То есть вы просите бретонца вычислить (3 × 6 + 3 × 20) + (9 + ½ × 100) в уме без помощи таких чисел, как восемнадцать и шестьдесят, потому что в бретонском их нет. Вот почему в бретонском считать легко, а вычислять трудно.

Интересно сравнить бретонский с его кельтским кузеном – валлийским. В традиционной валлийской системе счета свои хитрости: 77 – это два-на-пятнадцать-и-три-двадцать, 78 – два-девять-и-три-двадцать, а 79 – четыре-двадцать-минус-один. Но в какой-то момент валлийцы приняли мудрое решение использовать эти числительные только для того, для чего они были придуманы: для обозначения чисел. А при вычислениях они используют другие слова. Если попросить валлийца сложить семьдесят семь и семьдесят девять, то он скажет (по-валлийски): семь-десять-семь (7 × 10 + 7) и семь-десять-девять (7 × 10 + 9). Логичней этой системы уже ничего не придумаешь. Так даже лучше, чем во втором для валлийцев языке – английском. Достойный пример для подражания. Последуют ли ему бретонцы? Я бы на это не рассчитывал.

 Bijou (безделушка) и menhir (менгир) попали в английский из французского, который заимствовал их из бретонского.

 Startijenn – всплеск энергии, который получаешь, например, от чашки кофе. Возможно, производное от английского start.

Часть 6

Как по писаному

Языки и их грамматики

Большинство языков в отличие от английского забиты разной грамматической заумью. Почти во всех есть понятие рода, которое может приводить к путанице (нидерландский), и во многих есть падежи (цыганский). Некоторые без конца спрягают глаголы (болгарский), а некоторые страдают от таких недугов, как мутации (валлийский) или эргативность (баскский). Но есть язык, у которого всем остальным стоило бы поучиться: это украинский, имеющий в запасе завидную грамматическую уловку.