Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко

сам не свой.

О, как страдало ты, благородное и чистое женское сердце! Если то, что делаешь ты ради этого юноши, — всего лишь дань признательности человеку, который спас жизнь твоему отцу, сколь редкостной ты наделена добродетелью! Если ты любишь его, если ради того, чтобы облегчить его муки, ты сама торишь ему путь, по которому он навсегда уйдет от тебя, какое имя дам я твоей самоотверженности! Какие силы небесные наделили твое сердце святостью для этого мученичества, о котором никто никогда не узнает!

— Я готова, — сказала Мариана.

— Вот письмо, добрый друг мой. Постарайтесь привезти ответ, — сказал Симан, вручая девушке письмо и сверток с деньгами.

— А деньги тоже для барышни? — спросила Мариана.

— Нет, они для вас, Мариана: купите себе колечко.

Мариана взяла только письмо и быстро отвернулась, чтобы Симан не успел прочесть у нее на лице досаду, а то и презрение.

Студент не решился настаивать, а девушка меж тем уже спустилась во двор, где кузнец взнуздывал кобылку.

— Не слишком нахлестывай, — предупредил Жоан да Круз, когда дочь его вскочила в седло, покрытое красной попоною. — Да на тебе лица нет, девушка! — вскричал он, заметя ее бледность. — Что с тобою?

— Ничего, что мне может сделаться? Дайте-ка хлыст, отец.

Кобылка поскакала галопом, а кузнец, стоя посреди дороги, любовался дочерью и лошадкой и говорил сам себе, но достаточно громко, так что Симану было слышно:

— Тебе, девушка, все дворянские барышни, сколько есть их в Визеу, в подметки не годятся! Лучшей всадницы для моей кобылки во всем свете не сыскать! Да посватайся к моей дочке хоть сам султан турецкий, черта с два я бы ее отдал! Вот женщина так женщина, а прочие все — одно только звание!

X

Мариана спешилась около монастыря и подошла к привратницкой, чтобы вызвать свою приятельницу Жоакину Брито.

— Какая видная девица! — проговорил отец капеллан, который, стоя в проеме боковой двери, беседовал с настоятельницей о спасении души, а также о нескольких бочоночках доброго вина, которые он в тот день получил из Пиньяна и уже почал, разлив по бутылям не менее алмуда[39], дабы улучшить пищеварение настоятельницы.

— Какая видная девица! — повторил священнослужитель, косясь одним глазом на Мариану, а другим — на ревнивую настоятельницу, маявшуюся рядом.

— Оставьте девицу в покое, скажите лучше, когда человеку зайти за вином.

— Когда угодно, сеньора настоятельница, вы только заметьте, какие глаза, какое сложение, вся девица какова!

— А вы, сеньор отец Жоан, заметьте, что у меня есть дела поважнее.

И она удалилась: сердце ее истекало кровью, а с верхней губы скатывались слезинки... слишком крепок был нюхательный табак.

— Откуда вы, душенька? — осведомился нежно капеллан.

— Из деревни, — отвечала Мариана.

— Сам вижу, что из деревни; но из какой?

— Я не на исповеди.

— А не мешало бы вам, барышня, исповедаться мне, я как-никак священник...

— Сама вижу.

— Какая злюка!..

— Сами видите.

— Что надобно вам здесь в монастыре?

— Я уж сказала там, кого мне надобно.

— Мариана, ты? Иди сюда!

Девушка холодно кивнула отцу капеллану и направилась к монастырской приемной, откуда донесся голос.

— Мне хотелось бы поговорить с тобою с глазу на глаз, Жоакина, — проговорила кузнецова дочь.

— Попробую получить разрешение; подожди меня здесь.

Капеллан ушел, и Мариана в ожидании приятельницы стала вглядываться в монастырские окна. У одного окна сквозь железную решетку она разглядела сеньору, одетую по-мирски.

«Не она ли? — спросила девушка у своего трепещущего сердца. — Быть бы мне любимой так, как любима она...»

— Поднимись по ступенькам, Мариана, и войди в первую дверь справа, сейчас я там буду, — сказала Жоакина.

Мариана сделала несколько шагов, снова поглядела в окно, где увидела только что сеньору в мирском, и повторила еще раз:

— Быть бы мне любимой так, как она!..

Войдя в приемную, она спросила приятельницу:

— Послушай, Жоакина, кто эта барышня, беленькая такая, кожа как молоко, я только что в окне ее увидела?

— Послушница, должно быть, есть тут две пригоженькие.

— Она одета не по-монашески.

— А, тогда знаю: это дона Терезинья Албукерке.

— Стало быть, не ошиблась я, — молвила Мариана задумчиво.

— Знаешь ее?

— Нет; но пришла потолковать с тобою ради нее.

— Как же так? Какое у тебя дело к этой барышне?

— У меня никакого; но я знаю одного человека, и он очень ее любит.

— Коррежидоров сын?

— Он самый.

— Да ведь он в Коимбре.

— Не знаю, там он либо где еще. Окажешь мне милость?

— Коли смогу...

— Сможешь. Мне б хотелось поговорить с нею.

— Ничего себе! Не знаю, удастся ли: монахини глаз с нее не сводят, а завтра она отбывает.

— Куда?

— В другой монастырь, то ли в Лиссабон, то ли в Порто. Вещи-то уже уложены, а она сама не своя оттого, что должна уехать. Чего тебе от нее надо?

— Не могу тебе сказать, сама не знаю... Хотела передать ей письмецо... Добейся, чтобы она сюда пришла, подарю тебе ситцу на платье...

— Ишь какая ты богачка, Мариана! — смеясь, прервала ее подруга. — Не нужен мне твой ситец, товарка. Коли сумею потолковать с ней так, чтоб никто не услышал, скажу все, что надо. Час как раз подходящий, звонили на молитву... Жди меня здесь...

Жоакина успешно справилась с нелегким поручением. Тереза сидела одна, задумавшись и не сводя глаз с того места, на котором несколько минут назад видела Мариану.

— Окажите милость, менина, пойдемте со мною, да не мешкая, — проговорила служанка.

Тереза последовала за ней и вошла в приемную для свиданий с глазу на глаз; Жоакина вышла в коридор и заперла дверь, проговорив:

— Как только кончите, постучите в дверь, да постарайтесь кончить поскорее. Ежели спросят, где ваша светлость, скажу,