Закон палаты - Владимир Лакшин

Севка уже не отвечал, будто не слышал. Он лежал, отвернувшись от ребят, крепко сжав губы и стиснув кулаки.

С этой минуты Ганшин будто отломился от всех, уткнулся в книжку и замолчал. Шли дни, он почти ни с кем не разговаривал. И странно: оказалось, и так жить можно. О Ленке он старался не думать. К тому же её переставили в дальний конец ряда, где они уже не могли видеть друг друга. И лишь когда случайно их койки встречались около гипсовальной или по пути на рентген, они молча взглядывали друг на друга, как будто их соединяла в прошлом какая-то тайна.

Глава шестнадцатая

ЧТО ТАМ — ЗА ДОРОГОЙ?

ётя Настя то и дело вынимала из кармана халата мятый платок и прикладывала его к покрасневшим уголкам глаз. Что, что случилось?

— Сироты теперь Лёнечка с Майкой, — сказала она, ни к кому не обращаясь, и яростно задвигала щёткой под кроватью. — Вчера извещенье принесли… пропал без вести, с февраля не числится в списках части…

И она некрасиво, потешно захлюпала, прижимая платок ко рту.

Ребята молчали. Видеть, как плачут взрослые, было непривычно.

— Тётя Настя, — насупившись, выдавил из себя Ганшин, — мы вырастем, тоже на фронт пойдём, отомстим…

Ещё продолжая хлюпать, тётя Настя улыбнулась, сунула мокрый платок в карман и провела ладонью по волосам Севки против ёжика.

— Эх, вояки, — сказала она уже обычным голосом. — У меня к вам кермендация… (Она хотела сказать «рекомендация», но ребята её поняли — тётя Настя любила редкие слова.) Лежите лучше, учитесь лишь на «хорошо» и «отлично». А то, знаю вас, в одно ухо впускаете, в другое выпускаете. Майка моя весной к переводным испытаниям готовилась, так я ей говорю: «Майка, по книжке учись!» — а она что? На крылечке сидит и шпангарки готовит…

Тётя Настя отошла к девчонкам и стала протирать влажной тряпкой гнутые жёлтые трубки кроватей. А ребята заговорили о войне.

— Рёбушки, а что, если па фронт удрать? — неожиданно бухнул Жаба.

— Как на фронт-то, если мы ходить не умеем? — рассудительно возразил Игорь.

— А чего, будто я не вставал! Ведь только до станции допереть, чтобы не поймали, факт! А там ночью в товарные вагоны заберёмся, спрячемся и в Москву покатим. А от Москвы до фронта — раз плюнуть.

Мысль эта в первую секунду показалась всем дикой, тем более что родилась она в шальной голове Жабы. Но прошла минута, другая, и соблазнительное мечтание, гуляя с одной постели на другую, пожаром воспламенило воображение мальчишек.

— Попробовать можно, рёбушки, — солидно, будто взвесив что-то про себя, сказал Костя. — Только без трёпа — подготовиться, припасов собрать, достать карту… Кто побежит?

— Я как Костя, — насупившись, сказал Гришка.

— И я! И я!

Поливанов, хоть и крикнул заодно со всеми, тут же и засомневался. Рассудок говорил ему, что из опасной затеи ничего не получится. Как-нибудь да лопнет, уж тысячу раз бывало — наутро рассыплется сама собой. Хорошо, если скандала не выйдет, а то ещё застукают, накажут… Но поделиться сомнениями вслух он ни за что бы не решился. Будь что будет! Важно, что сейчас он как все. Ну, Жаба дурак. Но ведь и Костя бежит, а ведь уж Костя — не дурак…

Волна воодушевления и смутных надежд поволокла за собой Игоря, и он сказал, что готов бежать.

Зацепа заныл что-то невнятное — о свищике, перевязках.

— Садани ему от меня десятка два щелбанов… Да покрепче, с оттяжечкой, с сальцем, — попросил Костя Жабу.

Придвинувшись к Зацепе бортом кровати, Жаба с готовностью стал выполнять приказ.

Зацепа слабо повизгивал. Его голова в шишках, замазанных зелёнкой, моталась над подушкой. Взглянув на него, Костя брезгливо ухмыльнулся и велел отставить.

— Фиг с ним, пусть не бежит. Слабак, его ещё зашатает по дороге, да перевязки ему делай…

— И я не побегу, — негромко, но так, что все слышали, сказал Ганшин.

— Ясненько, — повернулся к нему Костя. — Чего от бабника ждать? Ему батистовым платочком обмахиваться, а не на войну. Но помогать нам всё равно должен. Побег готовит вся палата. Иначе, как предателя…

И Костя угрожающе щёлкнул пальцами.

Если бы взрослые были чуть наблюдательнее, они, наверное, заметили бы две важные перемены, случившиеся в седьмой палате. Во-первых, у всех, решительно у всех мальчиков открылся вдруг волчий аппетит и даже самые равнодушные к еде стали выпрашивать на добавок горбушку. Во-вторых, у Юры Жабина и Кости Митрохина, презиравших прежде любые девчачьи занятия, обнаружился внезапный интерес к рукоделию. Им захотелось научиться шить, и они просили принести им иголку, нитки и куски холстины. Впрочем, что тут особенного? Девочки шили кисеты для бойцов, почему бы и мальчикам не попробовать готовить подарки для фронта?

Искололись, намучились, но в конце концов соорудили то, что требовалось. С этого дня в два грубо сшитых мешка, хранившихся в тумбочке, украдкой складывали куски хлеба, оставшиеся от завтрака, обеда и ужина. Хлеб совсем перестали есть, нажимали на кашу.

Мало-помалу собиралось и снаряжение. Раздобыли крепкие верёвки, жестяную кружку в крапинках, с отбитой эмалью. На дно мешков, вместе с ломтями и горбушками, легли спичечный коробок, перочинный нож, напильник и кусачки… На случай. Кто знает, может, проволоку по дороге придётся перегрызать? Да и орехи ими отлично колются. Костя даже немного ихтиолки в баночке через Олю достал. Будет как матушкин бальзам у д’Артаньяна, вдруг кто поранится?

Компас только добыть не удалось. Обещал было Толяб, да куда-то пропал, не ходит. Может, заболел? Зато настоящую карту из учебника географии для 9-го класса Изабелла принесла. Кинулись её разглядывать: нашли Москву — звёздочкой, а Белокозиху не нашли, и даже Вейска на карте не было. Водили, водили пальцем, обнаружили Алтайские горы размером с пятачок, и только одна гора Белуха обозначена.

— Халтурно карты делают, — сказал задумчиво Костя.

Если прикинуть по масштабу, как Зоя Николаевна учила, от Белухи до Москвы по прямой около четырёх тысяч километров. Много это или мало? Глядишь на карту — мало. А если пешком идти? Но вот, ведя пальцем вверх и влево, на большом зелёном поле, изображавшем низменность, нашли Новосибирск. Через этот город сюда ехали. До него бы добраться, а там и Москва — рукой подать.

Поливанов смотрел на карту — и не видел её. Он переступал через коричневые хребты и кряжи, пересекал голубые жилки рек и легко обходил отмеченные чёрточками непроходимые болота. Он взбирался по горным тропам, на самой крутизне, одной рукой держась за кусты, обхватывая стволы деревьев, чтобы не заскользить: камешки сыпались у него из-под ног. Он спугивал с пригретых солнцем камней проворных ящерок, продирался сквозь заросли малины и ольшаника. Задыхающийся, с пересохшим ртом, с исцарапанными руками, он доплёлся до кедрового леса, подбирая и луща шишки с мелкими, пахнущими смолой орешками, и, наконец, вышел на весёлую солнечную лужайку, где доспевала на бугорках розовая земляника, а в высокой зелёной траве полыхали оранжевыми огнями жарки́.

— Ты чего, Поливанов, губы распустил? Проедет губернатор — отдавит, — где-то над самым ухом произнесла тётя Настя.

Игорь виновато улыбнулся и стал растерянно оглядываться: замечтался.

Сквозь железные прутья кровати в головах видны лишь пропылённые кусты акации, дорога, затравеневшая по обочинам, а прямо за нею увалы, подножия сопок, засаженные в нижней, покатой своей части картошкой. Наверное, она уже зацвела своими нежно-фиолетовыми и белыми цветами, потому что временами долетал из-за дороги слабый сладкий её запах.

— Тётя Настя, а что там, за холмами? — спросил во время обеда Поливанов, махнув рукой за дорогу.

— Да ещё холмы. За ними — поле колхозное.

— А деревня далеко?

— Далеко. Там только сторожка одна. Старик с берданкой поле с тыквами сторожит. А на что тебе знать? Ты вот лучше кашу ешь — смотри, сколько по краям тарелки размазал… Ешь, пока рот свеж…

По вечерам, после отбоя, Поливанов шёпотом обсуждал с Костей подробности побега. Бежать надо, конечно, ночью. Главное, за дорогу незамеченными уйти, чтобы не преследовали. Дальше всё казалось ясным: где пройдём, где проползём. Взберёмся на холм, потом в ложбину, потом опять на холм и через поле на огонёк, к сторожке. Хлеб с собой, воды в колодце достанем. Хорошо бы сторожа подкупить, хлеб на молоко поменять, отдохнуть и дальше к железной дороге двинуть.

— Можно ещё курицу зарезать, если поймается. Ножик с нами, — говорил Костя.

— А как её сготовить? — сомневался Поливанов.

— Запросто. Костёр в поле разожжём и изжарим. А перья в волосы засунем, как у индейцев, чтобы нас пугались. (С Костей всё становилось ясным, как полдень, и неопасным.) Через пару дней наверняка к железной дороге выйдем, а там забраться в пустой товарняк, затаиться и ехать в Москву; от Москвы же и фронт неподалёку.