Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962 - Лидия Чуковская

И вдруг вынула из чемоданчика «Поэму» и показала мне одно место. Я ахнула, разглядев, что строка «Не видавших казни очей» заменена другою: «Наших прежних ясных очей»[81].

– Анна Андреевна, это хуже! – взмолилась я. – Та была очень важная строчка. Ведь это грань в каждой человеческой жизни: знаешь ли ты уже, что такое казнь, или нет.

– Непременно надо было заменить эту строку, – строго ответила Анна Андреевна. – Она давала повод к ложным толкованиям. Я читала множеству людей, убедилась. И не одна она – и другие строки и строфы.

Она быстро перелистывала «Поэму». Передо мной мелькали вычеркиванья и замены.

Я увидела на лету еще один разбой: вместо строки «Что глядишь ты так смутно и зорко?» написано «печально и зорко».

Я стала умолять Анну Андреевну оставить ее. Ведь это такое изумительное сочетание: «смутно и зорко»!

– Я все эти поправки сделала еще в прошлом году в один вечер, – торжественно произнесла Анна Андреевна. – И не спорьте, пожалуйста. Перестаньте.

Я перестала. Как же это можно менять: «смутно и зорко»! Но я перестала. Я только попросила разрешения явиться с «Поэмой» на днях, чтобы перенести все вставки и поправки в свой экземпляр.

– Не переносить надо, а предыдущий экземпляр уничтожить, – сказала Анна Андреевна сердито. – Он уже никуда не годится[82].

10 мая 55 Вечером вчера все получилось неудачно. Анна Андреевна позвонила, когда у меня сидел гость, и просила придти скорее, потому что она осталась одна в квартире и ей «неуютно». Я же была связана. Когда же гость ушел и я, следом за ним, выбежала на улицу и сразу поймала такси – то оказалось: салют, Красная Площадь оцеплена, надо объезжать через Каменный Мост – новая задержка.

Ардовы были уже дома. Зря я неслась сломя голову.

Но не в этом дело. Главная неудача оказалась впереди.

Анна Андреевна ввела меня в свою комнату, села на кровать, я на стул. Вижу, письменный столик сегодня какой-то прибранный, расчищенный. И она чего-то ждет.

– Принесли? – спрашивает Анна Андреевна.

– Что принесла?

– «Поэму»!

Такая досада! Оказывается, я ее не поняла. Она ожидала, что я принесу свой экземпляр и хотела продиктовать поправки. А я не поняла и не принесла!

Анна Андреевна дала мне листы бумаги и свой экземпляр. Я сразу заплуталась в этом экземпляре, но все-таки переписала кое-что, с указанием, что куда. Переписала бы я и больше и толковее, но Анна Андреевна ждала нервно и меня торопила.

Ей хотелось рассказывать.

Она была в Доме Ученых, слушала еврейские песни Шостаковича и говорит о них с ужасом, даже с отчаяньем. Не о музыке – музыкой восхищена – о словах.

– Это предел безвкусицы! Хуже этого я не слышала ничего. И люди слушают и не замечают! И он! Им не важно, какие слова!46

Затем, припомнив, что Виктор Ефимович сказал недавно в похвалу кому-то: «это настоящий Гарун аль-Рашид», – Анна Андреевна произнесла целую речь. На свою любимую тему: о бессмысленности молвы людской.

– Одни делают всю жизнь только плохое, а говорят о них все хорошо. В памяти людей они сохраняются как добрые. Например, Кузмин. Он никогда никому ничего хорошего не сделал. А о нем все вспоминают с любовью… В исторических случаях никакие поправки не помогают никогда. Вот, Виктор Ефимович помянул Гаруна аль-Рашида. Он, видите ли, добрый, он спасал бедных и пр. Все неправда! Он был на самом деле злодей, вешатель. Это установлено. Но уже ничего нельзя изменить. То же с Лукрецией Борджиа, только наоборот. Я читала книгу, в которой фактами доказано, что она не была ни отравительницей, ни развратницей. Но ведь это не помогло ее памяти. Нисколько!

По дороге домой я размышляла о ее словах. Почему так, в самом деле? Думаю, потому, что художество сильнее всего. У Герцена где-то написано: «Люди гораздо больше поэты и художники, чем думают». О Гаруне аль-Рашиде, о Лукреции Борджиа созданы сказки, легенды. Сказку исследованиями и фактами не переборешь. Она все равно сильнее.

Разве что новой сказкой.

Ну а случай с Кузминым? Тут уж что-то другое.

12 мая 55 Анна Андреевна встретила меня сегодня радостным сообщением:

– Я подумала и уступаю вам «смутно и зорко»[83].

(Это я с утра пришла к ней со своим экземпляром «Поэмы». И она достала из чемоданчика свой. И мы уселись рядышком за расчищенный стол.)

Осмелев от этой уступки, я сказала, что питаю вражду еще к одной новой строке:

А дурманящую дремотуОчень трудно всем превозмочь —

то есть ко второй из них. Какая-то она прозаическая.

Анна Андреевна кивнула с неожиданной кротостью:

– Да, я это и сама собиралась исправить[84].

Показала мне несколько отступов, сдвигов, соединений и обозначила их своей рукой в моем экземпляре. Я ей заметила, что теперь, в новом варианте, придется убрать из предисловия строки о самостоятельных безымянных «Посвящениях», потому что теперь ведь «Посвящения» перестали быть безымянными, она указала, кому что: «Первое посвящение» – Вс. Князеву, «Второе» – Судейкиной[85]; а из объяснений надо снять «Георг – это Байрон», потому что в тексте теперь не «факел Георг держал», а «Байрон факел держал»[86].

И это она с готовностью пометила у себя.

Так беседовали мы поначалу очень мирно. А потом последовал взрыв.

Последовал он из-за «Лирического отступления» – из-за моей любимейшей Камероновой Галереи[87].

Анна Андреевна, перелистывая «Поэму», сказала:

– Этот кусок сниму совсем, а то его толкуют неверно.

Я глянула через плечо: она водила пальцем по Камероновой Галерее.

– Что снимете совсем?

– «А сейчас бы домой скорее / Камероновой Галереей».

Я не поверила.

– Камеронову Галерею выкинете?

– Да.

Безумие какое-то!.. А еще бранит Бориса Леонидовича за то, что он собирается исправлять ранние стихи!

– Лучше снимите всю «Поэму», – сказала я, потеряв узду. – Это мое самое любимое место. Вершина вершин. Снимите все остальное, а это оставьте.

– Ах, так? – сказала Анна Андреевна. – А я-то думала, что вы любите «Поэму». Я ошиблась.

Я видела, что она не по-настоящему сердится, и осмелилась говорить. Конечно, сказала я, вся «Поэма» целиком – «классика XX века», как сама она определила недавно стихи Бориса Леонидовича. Но есть в ней особо неприкосновенные строки. Я спросила, что она имеет против своего «Лирического отступления»?

Сегодня она добрая и соблаговолила объяснить: во второй из трех камероновских строф поминается забытая могила, а это нельзя, потому что читатели путают ее с забытой могилой драгуна, героя поэмы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});