Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный

болезнетворными бактериями. судя по вони из третьей квартиры – победили они, бактерии. всё, что в нас оставалось, поддерживающее здравый ум – направилось на продление рода, но это произошло позднее. с общего, коллективного ума, прежде способного возводить такие городки – сошли все, даже мы, отцы города. образованные родным советским обществом для создания новых городов на Земле, а, может, даже и на других планетах – мы рухнули с высот своих и общих проектов. словно с нашего трамплина, но не вперёд, а вниз. один из нашей триады увлёкся уринотерапией, второй – берестяными картинами. бежали куда поближе – в примитивное искусство, в позапрошлый, дореволюционный патриотизм, к берёзкам, что не отстояли Аллею Славы от вихря девяностых…

дом пять, центральный и самый разветвлённый, со «стартовым» (и столовым) Домом учёных и спортзалом между двух жилых корпусов – мы задумывали как трансформер. по галереям второго этажа, не выходя из дома в суровые сибирские зимы, можно было пройти в спортзал и слиться, согреться с коллективом с битве за мяч. это позже появился кубик Рубика, но он лишь иллюстрировал запоздало наш замысел совмещения квадратур: модули каждой площадки должны укрупняться, объединяться – вместе с семьями, обществом. стены, как и условности должны упраздняться по приближении к коммуне, которую, как вы помните, мы запланировали увидеть в 2017-м. внешние, экономические условия должны были стать двигателем – мы лишь готовили пространство, рисовали внешние кубические контуры коммунизма, подставляли лопасти стен под ветер перемен. однако подул он в обратную сторону.

не пошла масть – «кубик» заклинило, и лишь общий тёплый серый линолеум свидетельствует об изначальном единстве платформы этажей, так сказать. составив на нашем «рубике» лишь полоски да уголки, этажи так и застыли в угловатом распорядке индивидуальных бытов двух– и однокомнатных модулей. однокомнатные модули общежития не влились в семейную часть пятого дома. загогульность коридоров, ведущих к квартирам – тому свидетельством. непостоянные кухни, запланированные тоже для «путешествий» в ходе перестройки, стали центром новой старой жизни – неколлективной. дом закостенел, потеряв динамичность – в рукавоподобных коридорах, втягивавших жильцов в спортивный «пресс» массива, поселилась торговля. пространство обязано само за себя платить – придумали, как подниматься в галереи с улицы, а стёкла их облепили рекламы, живущие в коробках сникерсов и марсов как бы бесплатным приложением-продолжением потребления. благодарное «кормильцу» население не пыталось прочищать эти артерии – ведь и спортзал стал коммерческим, там поселились качки…

словосочетание «машина для жилья» стало чем-то вроде страшилки с недавних пор – машина как нечто чуждое живому, лязгающее и пахнущее бензином, неуютное. «мой дом – моя крепость» звучит ближе к сердцу переживших приватизацию сознания. однако живут они за стальными дверьми и пластиковыми окнами всё в тех же домах и квартирах – в машинах, в машинах… просто тромбы-двери лично-бытовых границ распухли. невероятными из-за этих сейфовых дверей кажутся всего-то двадцать лет назад стоявшие десятками в первом подъезде пятого дома, сразу за входной дверью, детские коляски – никто не опасался ни плевка, ни окурка… да и двери нашей машины для жилья были без замков в то счастливо-опрометчивое время.

мы создавали наши жилые машины, вдохновляясь свердловским городком чекиста и московскими домами-коммунами тридцатых годов двадцатого… они все, первые в стране, были похожи на корабли – дом Наркомфина, общежитие МИСиС. однако стихия, по которой им предстояло плыть – время. и оно стало сперва, ещё в СССР вязким, как грязь или сель, а потом, с девяностых, и вовсе затвердело, как лёд. дома-корабли, машинные отделения для жилья – сели на мели. их угловатые «носы» не смогли проломить соткавшийся впереди регресс – лёд остановившейся истории. коммуны не проектировали ледоколами. общежитие МИСиС на улице Орджоникидзе напротив опустевшего завода и дом Наркомфина близ первой высотки на площади Восстания и площади контрреволюции у «Белого дома» – опустели, обезлюдели. но с нашими и прочими домами этого не произошло – их постигло другое.

любые метафоры ущербны: сложно сказать, время ли остановилось вокруг палуб наших домов-кораблей или они сами встали на якорь… но жизнь в них не остановилась – наоборот, продолжилась, в отличие от обезлюдевших поначалу в начале девяностых домов, например, города шахтёров Хальмер-Ю в воркутинской области или Кызыла, откуда русские бежали в сельскую местность за границы Тувы, как и из сталинских домов Грозного ранее… нет, у нас было всё не так плохо – однако учителям и кандидатам наук пришлось поработать уборщицами, чтобы устоять на палубе своего дома пять в период шторма приватизации и почти голода. Институт химии нефти стал экстренно производить в своих экспериментальных лабораториях всевозможную тару, Институт оптики атмосферы оставался более востребован, но тоже не сразу, многие бежали из него безработными…

но наши гордые, широкоплечие девятиэтажные дома, наши дети! строя дом, всегда желаешь ему лучшего: вот и неумелые, но весёлые и трудолюбивые студотряды оглядывали сырые ещё стены комнат, прощая себе кривизну, но думая о вселяющемся сюда уже счастье – семейном, общенародном. город учёных, где говорят все, как москвичи и ленинградцы, где сибирский диалект ощутим разве что на уровне отдельных сленговых слов…

по архитектуре можно не только познавать прошлое, но и предсказывать будущее – то, что грядут годы отчуждения, начало ощущаться, когда вопреки нашему проекту в городок встроили дома, как бы берущие его в скобки. или же собой являющие стену крепости, ограничивающие. мой акадЕм – моя крепость? желание замкнуться выразилось в этих невысоких, низколобых зданиях. вот, верно, когда зашевелилась наша капсула комсомольцев-строителей в школьном здании, адресованная в октябрь 2017-го – задрожала, будто на полке поезда… открытый город стали закрывать выпученным вовне длинным домом на окаймляющей улице Вавилова, которая и ведёт к трамплину, если не сворачивать. а поворот этот охраняет наш с ребятами дом, проектный. у нас тоже был задуман дом-пограничник – но не в форме скобы, а угловой. в нём на верхнем этаже, в помещении с оптимистически глядящими на лес круглыми конструктивистскими окнами, жила изостудия, собиравшая детей из всех домов… сейчас-то помещение её поделили приватизаторы жилья. большого общего не осталось, всё распалось на частности.

крепостной дом выстроили на месте детского городка Костина – снос добрых деревянных зверей и детских избушек не мог видеть ни один из нашей тройки архитекторов. шокированный вырубкой его деревянного зодчества Костин тотчас уехал в Москву со второй женой, а я решил подождать, пожить ещё в своём детище, последить за своим народом: что будет он делать дальше. ведь мы так сильно и, главное, деятельно желали ему добра. но он по-своему стал копить добро…

Мы высадились сюда с