Кащеево царство - Вадим Волобуев

– Они… не могут справиться с ним, – тихо ответил шаман, опуская глаза.

– Как так? – удивился кан.

Слова Кулькатли были столь необычайны, что трудно было поверить в них. Искони Югру охраняли её боги, никто не мог одолеть их. Югорцы были горды своей свободой и не могли представить, что когда-нибудь потеряют её. А потому признание шамана не столько устрашило, сколько изумило правителя.

– Разве наши жертвы духам были скудны? – спросил он. – За что они прогневались на нас?

– Дело не в жертвах. Просто… меняются времена. И никто, даже боги, не могут противостоять этому. Такова судьба.

Унху помолчал, скребя ногтями подбородок. Затем вдруг усмехнулся.

– Не ждал я от тебя таких слов, пам. Ты удивил меня. Но я долго живу на свете и не привык верить всему, что говорят. Сдаётся мне, это не Зарини, а другие хонтуи подбили тебя на обман. Они хотят, чтобы я сдался руси. Но этого не будет. А тебя за твой ядовитый язык я накажу. – Он устремил пытливый взгляд на шамана, но тот даже не шелохнулся.

– Уходи, пам, – приказал Унху, поднимаясь. – Я подумаю, что сделать с тобою.

Кулькатли тяжело встал и зашаркал к двери. Кан смотрел ему вслед, подмываемый желанием швырнуть чем-нибудь в спину. Сжимая и разжимая кулаки, он скрипел зубами, сопел, но всё же сдержался. Пам вышел, тихонько прикрыв дверь, и лишь тогда хонтуй схватил блюдо и с силой запустил его в бревенчатую стену.

– Недоноски, – прошипел он. – Мерзавцы. Убил бы всех. Р-раздавил бы как червей…

Глава седьмая

Унху держался ещё два дня. А потом к руси пришло подкрепление. Вернулись ушкуйники, что ходили громить югорских князьков. Кан этого не знал, и решил, что к новгородцам прибыли ратники с той стороны хребта. Глядя на далеко растянувшуюся змею санного каравана, что выдвигалась из елового перелеска на западе, Унху мысленно ругал всех хонтуев и проклинал русских богов. Предчувствие беды вплотную подступило к нему и вцепилось в глотку ледяной рукой.

Пришельцы были грязные, отощавшие, изнуренные долгой дорогой; сидя на нартах, они угрюмо озирались, как будто совсем не радовались воссоединению с земляками. Измученные олени уныло тянули нарты с поклажей, всем своим обликом походя на старых, хотя и упрямых доходяг-труповозов.

На третьих от головы обоза нартах лежал человек, накрытый лосиными и медвежьими шкурами. Пожелтевшее лицо его походило на старый пергамент, борода тряпкой висела на исхудавшем лице, а меж варежек и рукавов виднелись костлявые запястья. Трудно было узнать в этом иссечённом болезнью страдальце лихого предводителя ушкуйников. Завидев высыпавших навстречу воев, он приподнялся на локте, проскрипел злым голосом: «Ну что, ратнички, не ждали?». Удивлённый гул был ему ответом.

– Никак Буслай? – послышались осторожные голоса. – Чем же это его подсушило? Ни дать ни взять – анахорет из пустыни: кожа да кости.

Впрочем, товарищи его по отряду выглядели не лучше. У многих выступили на лицах багрово-синюшные пятна – признак обморожения; одежда светила дырами, сапоги и кумыши были подвязаны снизу верёвками, удерживая подошву. Оружие грудами лежало на нартах, словно мягкая рухлядь – без всякого порядка. Лишь несколько воевсохранили при себе колчаны и луки.

Над холмом разнеслись ликующие голоса, зазвучал смех; челядины бросились навстречу обозу, чтоб побыстрее распрячь оленей. Ушкуйники грудью встали на их пути, не подпуская к скотине – боялись за добро.

– Без вас, смердов, управимся. Идите лучше боярам зады подтирайте.

Ядрей вышел из шатра, подождал, пока передние нарты доберутся до крайнего чума, неспешно направился к вожаку.

– Ты что это как князь развалился? – весело крикнул он Буслаю. – Никак рану получил?

Сотник не ответил. Нарты его медленно карабкались по склону, чуть покачиваясь на рытвинах. Он подозрительно оглядывал местность и молчал.

– Пермяк наш не прибегал сюда? – спросил он воеводу, когда они поравнялись.

– А должен был? – сказал Ядрей, берясь за оглоблю.

– Удрал он. Старуху-югорку зарезал, и удрал.

– Что за старуха?

– Знахарка. Меня с того света вытащила.

– За что ж он так люто?

– Спроси его.

– Как же тебя подранили-то?

– Стрелу поймал на луговине.

– Давно?

– С седмицу будет.

– Стал быть, не скоро ещё оклемаешься.

– Как боженька даст.

Измученный олень в его упряжке вдруг заартачился, зафыркал, увязнув в глубоком снегу, и Буслай прикрикнул на возницу: – Плетьми его, мерзавца. Да покрепче!

Ратник стеганул обессилевшее животное, и олень, взревев, потянул нарты дальше.

– Забьёшь скотину-то, – укоризненно промолвил воевода.

– Забью – новую достану. У нехристей её много.

Ядрей пристально посмотрел на него, погладил бороду.

– Как управился с князьками?

– Всех под снег закопал. Дело нехитрое.

– А тамги с них снять не забыл?

– Снял, снял, не боись, – проворчал Буслай.

Воевода сурово поглядел на ушкуйника, засопел.

– Ладно, отдыхай покуда. – Он отцепил руку от оглобли иостановился, провожая нарты глазами.

Ушкуйники, наконец, добрались до стана и начали распрягать оленей. Со всех сторон к ним полезли любопытные, расспрашивали о походе, выпытывали, много ли взяли хабара. Налётчики отвечали скупо, занятые мыслями о еде и отдыхе. Боярская челядь снова потянулась к скарбу, начала шуровать там, снедаемая алчностью, но, получив несколько зуботычин, отпряла.

Возле нарт Нечая обнаружился попович Моислав. Был он в какой-то худой свите, берестяных онучах и дерюжных гачах. На голове его криво сидел дырявый собачий треух. Прокравшись к ушкуйнику, попович затараторил чуть не на ухо:

– Из леса явились, да? От лесовиков и берегинь, да? Кащей-то смотрит-смотрит, да не высмотрит. Ервы и мяндаши всю страну замутили, подняли вой, снегом в глаза швыряют. А Христос-то и рад. Сорни-най уж нам путь освещает, Омоль реки и озёра холодом сковал. Привечают, привечают русскую силушку! Див бьёт крылом, трубит победу славянскому воинству. Волх Всеславьич глядит – не нарадуется: ужо вы, люди новгородские, пошли в дальние страны себя показать да за Святую Софию постоять. Аллилуйя, народ христианский! Скоро, скоро слово истины зазвучит по всей земле…

Нечай изумлённо обернулся, задрал бороду.

– Ты чего тут языком мелешь, трепло? Ишь ты, сынок поповский! Я ведь не погляжу на родителя твоего, врежу как следует, чтоб ум-то вправить…

Его успокоили, оттёрли от поповича:

– Ты на него не сердись, Нечаюшка. Он у нас с недавних пор в блаженных ходит. С ним поп Иванко изгнание бесов провёл, вот он с того дня и ходит.

– Я гляжу, вы тут не скучали, – пробурчал Нечай, возвращаясь к поклаже.

– Да куда уж! Веселуха стояла, что твои русальи…

Моиславже побрёл вдоль обоза, громогласно вещая:

– Святая Варвара-охранительница, защити сих людей! От искуса и душевной скверны, от невзгод и болезней, от бедности и ранней кончины. Да снизойдёт на них дух Нум-Торума, повелителя мира, и да оборонит он их от козней Куль-отыра. Благостный охотник Пера и вы, святые угодники, помогите нам одолеть нечестивых, даруйте победу оружию русскому! Перун, Христос и все духи земли, воды и небес, да не оставите нас своей заботой!..

Ушкуйники обалдело косились на поповича, цепенели, хмурили брови. Некоторые злобно прогоняли юродивого от своих нарт.

– Иди, иди, кликуша! Тебя только не хватало.

– Видать, лют был наш поп, коли с гречином такое приключилось, – прохрипел Буслай.

Сотник приказал подручным ставить чум, а сам, вылезя из нарт, заковылял к Якову Прокшиничу, что стоял чуть поодаль и по по-хозяйски наблюдал за творящейся вокруг суетой. Буслай был голоден, саднила рана в предплечье, слабость пронзала всё тело. Больше всего ему хотелось упасть и забыться сном. А ещё ужасно хотелось помыться, соскрести с себя всю многодневную грязь.

Все встречные поздравляли его с возвращением, кланялись, снимали шапки. Такое уважение льстило разбойнику. Он едва заметно кивал в ответ, слегка приспустив веки, как делали бояре и житьи люди при встрече с чадью.

– Доброго здоровьичка, Буслаюшка! Рады видеть живым и невредимым, – заискивающе говорили ему, а он коротко отвечал: «Слава Богу». Идти ему было тяжело, каждый шаг отзывался болью в спине, и потому Буслай ступал осторожно и плавно, словно невеста на смотринах. Иногда останавливался и окидывал взором стан, как бы наслаждаясь видом.

Наконец, добрался до боярина, обнялся с ним как с приятелем.

– Погодь, боярин, – охнул Буслай, отстраняясь. – Раздавишь совсем.

– Ослаб? – громыхнул Яков. – С голодухи, что ль?

– С голодухи, да и рана у меня. Стрелой прободили.

– Бывает.

– Позволь, за плечо твоё возьмусь, а то стоять тяжко.

– Берись, раз такое дело, – позволил боярин.

Пока Буслай переводил дух, опершись о Якова, тот добродушно рокотал:

– Извелись уж тут без вас. Ни слуху, ни духу, только ветер воет. Да и югорцы строптивые попались, не сдаются. Думал уж, не они ли пермяка подослали? Я ведь, как вы ушли, места себе не находил, всё корил за доверчивость. Завёл бы он вас в какую топь, прямо в пасть кикиморам… Грех, конечно, на человека напраслину возводить, но чудин – он и есть чудин. И вера у них не наша, и говор не тот, да и живут как цапли на болотах. Одно слово – погань. Нам в их краях вместе держаться надо, не делиться. Я так мыслю. Ядрей – он, конечно, своё мнение имеет, как вбил себе что в голову, уже не вычешешь…