Дети Бронштейна - Юрек Бекер

— Помнишь свое обещание? После выпускных я могу о чем-то попросить.

— Да.

— В будущем прошу сообщать мне заранее, что мы куда-то приглашены.

Чистое безумие, я мог пожелать путешествие на Кавказ или деньги, а может, и мотоцикл, но вместо этого лишь выпустил капельку скопившегося внутри яда. Отец равнодушно ответил:

— Посмотрим, как получится.

Марта разобиделась, когда я позвонил, экая важность — ужин с отцом и Квартом. Я наврал, что Кварт всячески настаивал на моем присутствии, бог весть почему. Мы проболтали полчаса, нашептались и нашушукались вдосталь. Еще Марта спросила, как долго будет оккупирован домик, и тут уж я сказал правду:

— Может, узнаю сегодня вечером.

Кварт заехал за нами вовремя, в темном костюме, старившем его на несколько лет. Пожимая руку, он мне подмигнул, словно между нами был тайный сговор. Отец спросил, отчего он не взял с собой Ванду, а Кварт весело ответил, что она на фестивале работает переводчицей, и жаль ужасно, но ничего не попишешь. Кварт был в таком прекрасном настроении, что отец велел ему разок дохнуть, прежде чем мы уселись в желтый автомобиль.

В городе многие улицы были перекрыты, но даже там, где проехать разрешалось, пешеходы мешали двигаться вперед. Кварт то и дело жал на гудок, ругался на молодежь, не признающую правил, и сиял. На вопрос отца, куда он нас везет, Кварт ответил:

— Вот-вот будем на месте.

Но он преувеличивал, мы долго еще не могли добраться до места, и свое настроение он подрастерял, поскольку ему приходилось все время сворачивать не туда, куда хотелось. В конце концов он поставил машину на стоянку и предложил проехать две остановки на трамвае. Отец назвал его блестящим организатором, Кварт закатил глаза и обратился ко мне:

— Как ты только терпишь этого торопыгу?

Пока ехали в трамвае, он всячески давал мне понять, что нынче вечером я главная персона: и взглядами, и ожиданием моего кивка, чтобы продолжить какую-то фразу, и постоянными хлопотами вокруг. Отцу все это не нравилось, при любом знаке внимания он кроил такое лицо, будто дивился современным нравам.

Ресторан назывался «Ганимед», Кварт знал там одного официанта, который занял для нас столик. Нам пришлось пробиваться через толпу людей у входной двери: их не пускали, ресторан полон. Кварт несколько раз повторил: «Ведите себя прилично!» Только мы сели, как официант поставил перед нами бокалы, наполненные шампанским, это Кварт с ним договорился. Я выпил шампанское одним махом, напрасно отец коснулся моей руки. Кварт сказал, что шампанское — невиннейший из напитков.

Официант обслуживал нас так быстро и так внимательно, как будто Кварт когда-то спас ему жизнь. Тем не менее отец вскоре потерял терпение и брякнул:

— Когда начнем?

Я сделал удивленное лицо, хотя давно догадался, что ужин они используют как предлог, то ли намереваясь проверить, какую опасность я для них представляю, то ли желая заручиться моим молчанием. С деланной наивностью я спросил Кварта, что такое нам следует начать, я вообще решил как можно больше говорить с Квартом и как можно меньше с отцом.

Кварт явно считал отцовское поведение неуместным. Он решил исправить положение и налил мне шампанского из бутылки, вдруг очутившейся в его руке, со словами:

— Как я слышал, ты успешно сдал выпускные экзамены?

Я кивнул и хотел было выпить, но отец забрал полный бокал из моей руки, поставил пустой перед моим носом, а Кварту сказал:

— Хочешь его напоить?

Какая-то женщина из-за соседнего столика наблюдала за нами. Я выпалил, что уйду немедленно, если отец не прекратит так со мной обращаться. Затем взял полный бокал и осушил его до дна. Шампанское было невкусное, и я уже ощущал действие первого бокала. Кварт, взяв отца и меня за руки, сказал, что приглашал нас ужинать, а не ссориться.

Но нам было не до него, мы с вызовом смотрели друг другу в глаза, и отец спросил:

— А как я с тобой обращаюсь?

— Как с врагом.

— Но ты и есть мой враг.

Кварт поднес палец к губам и зашипел: официант подал суп. Из начищенных до блеска кастрюлек стал разливать его по тарелкам, с левой руки, словно желая продемонстрировать, что его ремеслу не чужд артистизм. Мы молча принялись за еду.

Вскоре отец, отложив ложку, обратился ко мне:

— Скажу начистоту: по мнению Гордона, с тобой надо поговорить всерьез и тогда ты нас лучше поймешь. Я придерживаюсь другого мнения. Во-первых, я думаю, ты вообще ничего не понимаешь, а во-вторых, мне это все равно. Но раз уж он настаивает — пожалуйста. Говорите, я слушаю.

«Еще одна только грубость, одно-единственное оскорбление!..» — решил я про себя. Кварт почуял опасность, угрожающую прекрасному его вечеру, и заговорил со мной:

— Знаешь, что у нас вчера произошло?

Взглянул на отца в надежде получить одобрение, но отец не заметил, погрузившись в размышления, которые явно касались и меня, ибо лицом он был мрачен. Тогда Кварт пустился рассказывать на свой страх и риск.

Вчера, в субботу, они сочли вонь в комнате настолько невыносимой, что решили дать Арнольду Хепнеру возможность помыться. Отвязали его от кровати, впервые с тех пор, как взяли в плен. Сделав несколько неловких шагов, он сумел самостоятельно добраться до ванной. Они ждали за дверью, поскольку запах и вид этого голого человека (нет, он не человек, а нелюдь, уточнил Кварт) не вызывают желания побыть с ним рядом. Слышали из-за закрытой двери, как он моется под душем. Через некоторое время велели ему выйти, а он не отвечал. Хотели его вытащить, а дверь закрыта на щеколду. Побежали в сад, увидели открытое окно ванной на высоте двух метров над землей: Хепнер сбежал. Решили, что направиться он мог только к автобусной остановке, с чего бы ему углубляться в лес или выходить на берег озера. Когда они уже завидели вдали остановку, Ротштейну пришла в голову разумная мысль: конечно, Хепнеру незачем забираться в лес, но ведь эта местность ему незнакома. Поспешили назад, Кварт впереди как самый молодой. Он-то и нашел Хепнера вблизи от тропинки, ведущей к озеру. Хепнер, лежа под кустом, тихонько звал на помощь, что ж такое? Прыгая из окна, он растянул или вывихнул ногу, потому и не смог уйти дальше. Он действительно перепутал направления, иначе ему, наверное, удалось бы сбежать. И рыдал от ярости, когда его обнаружили сами похитители, а не какие-нибудь прохожие. Они вернули его в дом, подхватив под руки, а последние метры даже пронесли.

На этом месте отец, который до того слушал с безучастным и вроде бы даже скучающим видом, перебил Кварта:

— Если уж рассказываешь, то давай точно. Последние метры до дома мы его не несли, а тащили волоком. Ты за правую ногу, а я за левую. Тебе что, об этом неловко сказать?

Кварт, сердито взглянув на отца, никак не мог решить, стоит ли вступать в объяснения из-за этого упрека. В итоге он заявил, что всякий рассказывает свои истории так, как считает нужным. И продолжал, обращаясь ко мне.

Отец с Квартом, схватив Хепнера с двух сторон, вели его по лесной тропинке, а Ротштейн пошел вперед и следил на каждом повороте, не идет ли кто навстречу. Можешь себе представить — так сказал Кварт, — до чего приятно чувствовать на своем плече руку надзирателя. Вдруг из кустов выскочил какой-то ребенок, следом появились и родители. Увидели, как двое пожилых людей тащат человека, явно пострадавшего, и спросили, не надо ли помочь. Кварт от ужаса язык проглотил, а отец спокойно поблагодарил их, заверив, что справятся сами. На том вся семья удалилась в направлении озера, а они без помех потащили пленника дальше. Особенно интересным в этом происшествии было, по словам Кварта, поведение Хепнера: он поостерегся выдавить из себя хоть единый звук. Кивал, когда отец отказался от помощи незнакомых людей, а когда они двинулись дальше, казалось, испытал облегчение сильнее всех остальных.

— Но разве не ясно было, что он именно так себя поведет? — перебил я.

Отец, оторвавшись от изучения меню, посмотрел на меня с отвращением. Кварт ответил:

— Ясно-то ясно, но если на кону годок-другой тюрьмы, то все-таки разница: или тебе что-то кажется вероятным, или это действительно произошло.

Официант подал горячее. Кварт заказал себе кусок мяса, который официант сбрызнул спиртом и поджег на наших глазах. Он и тут исполнял все движения с нарочитой ловкостью, Кварт наблюдал за ним восторженно и гордо. Отец, наоборот, постукивал пальцами по столу. Для меня же этот миг явился верхом счастья, я вот уже сколько дней не ел ничего горячего. В последующие минуты все внимание я посвятил исключительно еде.

Кварт снова и снова требовал ответить: вкусно ли нам? Отец только кивал, а я, доставляя Кварту удовольствие, принимался нахваливать свое блюдо. В конце концов отец рявкнул:

— Так, раз и навсегда: очень вкусно!

Лишь наевшись до отвала, я смог отвлечься от тарелки. Кварт держался со мной внимательно и дружелюбно, однако, я чувствовал, всерьез меня не воспринимал, уделяя внимание лишь оттого, что я по воле случая сын его сообщника. На какое-то мгновение мне тоже захотелось присоединиться к ним. Спрашиваю у Кварта: