Три женщины, три судьбы - Ирина Чайковская

Ровно через год после «Петербургского сборника», в январе 1847 года, начал издаваться обновленный «Современник». Григорович стал частым посетителем редакции, постоянным автором журнала; с ним, так же как с Иваном Тургеневым, Львом Толстым, Александром Островским и Иваном Гончаровым, было заключено «обязательное соглашение», по которому писатель получал проценты от журнальной выручки, обязуясь печатать свои вещи исключительно в «Современнике» («Современник, 1856, № 10). На известной фотографии «первой редакции» журнала мы видим Григоровича среди коллег-писателей. И все же, повторюсь, не мог он уже тогда не чувствовать некоторого неудобства в компании «корифеев».

Однако, не будучи равным в таланте Тургеневу, Толстому, Некрасову, был Дмитрий Васильевич человеком наблюдательным, живым, с острым чувством юмора, что в полной мере отразилось в его «Литературных воспоминаниях», написанных в 90-е годы. В них — не только рассказ о себе, но и панорама современного литературного процесса, с любопытными портретами, а порой и едкими характеристиками тех, кто в нем активно участвовал. Есть и еще одна особенность у этих мемуаров: они полемичны[119], о чем современный читатель порой не догадывается. Но зная «литературный контекст» той эпохи, можно сказать с определенностью, что Григорович выступает против некоторых весьма громко прозвучавших мнений современников. С чем же и с кем спорит Григорович?

3. Тайный поединок

Главным оппонентом Григоровича была безусловно Авдотья Панаева, чьи «Воспоминания» появились в «Историческом вестнике» в 1889 году, а через год вышли отдельной книгой. Григорович работал над своими записками в 1887–1893 годах, уже познакомившись с мемуарами Авдотьи Яковлевны. Его собственные воспоминания впервые были опубликованы в журнале «Русская мысль» (1892, № 12, 1893, № 1, 2). Таким образом, их публикация началась всего за 4 месяца до смерти Панаевой, последовавшей 30 марта 1893 года; до выхода отдельной книжки мемуаров Григоровича его «оппонентка» не дожила.

Как и почему между ними пробежала кошка? Трудно сказать. В «Воспоминаниях» Панаевой Григорович — персонаж второстепенный, он появляется в XII главе — там, где А. Я. рассказывает о посещении Александра Дюма: «В 1858 году у нас на даче гостил молодой литератор N (Д. В. Григорович). Впрочем, он часто исчезал на целые недели на дачу к графу Кушелеву, которого тогда окружали разные литераторы. Кушелев был сам литератор и издавал журнал «Русское слово». При его огромном богатстве, конечно, у него было много литераторов-поклонников»[120]. Не думаю, что Григоровичу было приятно это читать: литераторы-поклонники в доме богача-издателя чем-то напоминают льстивых и голодных «клиентов»-прихлебателей на вилле римского патриция. Еще кусочек из Панаевой: «Знаменитый французский романист Алексадр Дюма, приехав в Петербург, гостил на даче у графа Кушелева, и литератор Григорович сделался его другом, или, как я называла, «нянюшкой Дюма», потому что он всюду сопровождал французского романиста. Григорович говорил как француз, и к тому же обладал талантом комически рассказывать разные бывалые и небывалые сцены о каждом своем знакомом. Для Дюма он был сущим кладом»[121]. И опять обида: Панаева приписывает Григоровичу рассказывание «бывалых и небывалых сцен», да еще о каждом знакомом. Дальше — больше. Мемуаристка винит Григоровича в том, что тот привез Дюма на дачу в Ораниенбаум, предварительно не договорившись с хозяевами. Косвенное подтверждение ее правоты — статья Ивана Панаева («Заметки нового поэта») в № 7 «Современника» за 1858 год, где о визите Дюма, сопровождаемого «нянюшкой» Григоровичем, рассказывается как о неожиданном[122]. Сам Григорович в своих воспоминаниях от «инсинуаций» открещивается, протестует и против рассказов А. Я. о «многократных» и опять-таки внезапных посещениях Дюма ораниенбаумской дачи, о неутомимом «обжорстве» французского путешественника… Но о визите француза расскажу в своем месте. Здесь же, обобщая процитированное, скажу, что страницы мемуаров Панаевой свидетельствуют о ее весьма прохладном отношении к Григоровичу. «Молодой литератор» платил хозяйке дачи под Петергофом тою же монетой. По поводу ее воспоминаний он писал в письме к П. И. Вейнбергу: «Надо быть трижды закаленным в бесстыдстве и грубости подобно г-же Головачевой (Панаевой), чтобы ломить сплеча все, что взбредет в голову, и не стесняться ложью и клеветой, когда память отказывается давать материал…»[123]. Только ли знакомством с ХП главой панаевских мемуаров вызван этот эмоциональный пассаж? Или к личной обиде примешивалось еще что-то? Приятель Григоровича Е. Я. Опочинин пишет: «Когда Е. Я. Головачева-Панаева в своих «воспоминаниях в «историческом вестнике» облила грязью память Н. А. Некрасова (так! — И. Ч.), Дмитрий Васильевич в коротенькой беседе со мной по этому поводу между прочим заметил: — Ну что ж, тут нечему удивляться и нечем возмущаться: старушка несла всю жизнь тяжелое ведро помоев, и нет вины со стороны тех, кого они зацепили, когда она их расплескала»[124].

Вполне допускаю, что Григорович мог произнести фразу о несомых Панаевой «помоях» и об отсутствии вины у «облитых», но первая половина высказывания, принадлежащая Опочинину, вызывает недоумение. Дело в том, что только человек очень предубежденный или невнимательно прочитавший мемуары А. Я., может обвинить ее в том, что она «облила грязью Некрасова». Наоборот, где только возможно, Панаева оправдывает и обеляет поэта, не наносит ему ни одного удара, что могла бы сделать, если исходить из того, что их отношения в последние годы разладились, да и совместная с Некрасовым жизнь была для А. Я. достаточно мучительна. Парадокс, но Панаева Некрасова ни в чем не упрекает. Вот что пишет по этому поводу такой тонкий и многознающий исследователь, как Корней Чуковский: «Некрасов выходит у нее под пером лучшим из людей… Это в ней прекрасная черта — верность Некрасову, вдовья, посмертная преданность столь любившему и столь мучившему ее человеку». И чуть выше: «…цель у нее благороднейшая: вознести и восславить Некрасова, — который был так тяжко перед ней виноват, и посрамить, и обличить его врагов»[125]. Нет, неправ Опочинин, считавший, что мемуары Панаевой были направлены против Некрасова. Скорей наоборот, Некрасов стал героем ее книги, о чем недвусмысленно пишет Корней Чуковский («выходит у нее под пером лучшим из людей»). Однако, есть в «Воспоминаниях» Авдотьи Яковлевны персонаж, которого вполне можно назвать «антигероем»[126]. Этот персонаж — Тургенев. В записках Панаевой я насчитала 62 эпизода, так или иначе негативно характеризующих Ивана Сергеевича. Ясно, что современники, не могли не отметить этой «анти-тургеневской» направленности панаевского опуса. Не мог ее не отметить и Григорович. Он, считавший Тургенева как личность и человека «самым симпатическим в русской литературе»[127], должен был возмутиться панаевскими оценками Ивана Сергеевича. Да, он был лично задет мемуаристкой, однако слова о «помоях», которые несла «старушка», и о «лжи и клевете» в ее мемуарах могли выражать не только чувства личной обиды, но и рекцию на «клеветническое» изображение Тургенева. Не вступая в открытую полемику с Панаевой, Григорович скрытно с ней полемизирует, оспаривая многие ее утверждения, высказанные в «Воспоминаниях». Обратимся же к этой скрытой полемике.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});