Кистепёрые - Юрий Никитин

бы лампы вкрутить помощнее, яркий свет настраивает на праздничность и колокольный звон.

Я со вздохом вышел из кабинета, в коридоре пусто, зашёл к Невдалому, тот присел на корточки, ставши похожим на гигантскую гориллу, и, сильно щурясь, читает полустёртые надписи фломастером на блоках с рядами накопителей.

– Молодец, – сказал я с одобрением. – Хорошо поработал!.. Комар носа не подточит! Ни одного бага не заметил, хотя смотрел во все гляделки.

Он обернулся через плечо.

– Спасибо, шеф. Доброе слово и таракану приятно. В какой локации побывали? У нас их уже три!

– Да? – спросил я. – Отлично, я думал, только две, над третьей ещё нужно было работать… Но очень уж красивых бабочек запустил над полем с клевером!.. А стрекозы вдоль берега вообще класс…

Он с неуверенностью оглянулся, ухватился за кресло и с трудом поднялся, кряхтя и медленно разгибая спину. Кровь на несколько секунд отлила от лица, сделав его похожим на упыря, затем прихлынула снова, превратив в устрашающе багровую морду.

– Это где же…

– Там речка, – объяснил я. – Левый берег в камышах, а правый крутой, с красной глиной и гнёздами ласточек… Всё просто ювелирно!

Он польщённо улыбнулся, но как-то неуверенно, я уловил некую тревожность, уточнил:

– Что-то не так?

Он промямлил:

– Рад, что понравилось… Но, шеф, бабочек я не запускал. Надо бы, но не успел.

Я насторожился.

– Тогда откуда?

Он сказал с неуверенностью:

– Не знаю, но… может быть, как бы в общем пакете с местной флорой?.. Где камыши, там и стрекозы, а камыши я сам планировал разместить вдоль левого берега… Но ещё не приступал, правда.

– Стрекозы, – сказал я, – фауна, а не флора, её вводим на втором этапе, когда все локации зафлорены и зачищены от багов. Так откуда? И бабочки!

Он сказал торопливо:

– Я проведу расследование, шеф. Работали над фауной многие…

– Но вводил только ты?

Он сказал потерянно:

– Шеф, я разберусь, обещаю.

– Разберись, – сказал я строго.

Остаток дня я то и дело возвращался мыслью к этим чёртовым стрекозкам и бабочкам, сам как бы случайно попытался выяснить, кто приложил руку, когда у всех свой строго очерченный участок работы, но разобраться не удалось, никто не признавался в такой красивой шалости, да и я сам понимал, что никто, кроме Невдалого, не мог их туда запустить.

Это не просто раскрыть коробку с бабочками, как можно в реале, а здесь справиться может только профи высокого левла, повод для хвастовства, так что вместо ликования у меня остались смутная тревога и непонятки.

Может, Невдалый всё-таки сам запустил и забыл?.. Но забыть такое, это же четвёртый уровень деменции!.. Нет, что-то иное…

«Алкома», что ли? Не-е-ет, компьютер, простой или квантовый, каким бы мощным ни был, никогда не обретёт сознание и безопаснее от этого не станет. Скорее, наоборот, услужливый дурак опаснее врага, а когда этот услужливый ещё и обретает мощь по самое не могу, то ходи на цыпочках и трижды подумай, что хочешь сказать и как сказать.

Надо провести дополнительный инструктаж. Со всеми вытекающими. Кроме того, сократить число лиц, которые могут общаться с «Алкомой», а то всех слушает и мотает себе на нейроморфный ус, а надо, чтобы слышала только проверенных и доверенных.

А ещё вбить в головы мысль, что и проверенные теперь должны трижды подумать, что говорят, прежде чем открыть рот даже в пустом помещении.

– Лысенко, – сказал я по связи, – зайди ко мне. В кабинет.

Он ответил с ноткой недовольства:

– А так нельзя?

– Нет, – отрезал я. – Нужен зрительный контакт, а у тебя хоть и блудливые глазки, но я всё вижу!

– Иду, – ответил он покорно. – Ave, Caesar, morituri te salutant.

Вообще-то у него, как у большинства, простейшие алгоритмы: поесть, поспать, трахнуть, хоть и не всё, что движется, алгоритм низшего уровня не допускает сбоев, потому особь гребёт под себя только особ противоположного пола. Даже отбирает репродуктивного возраста, хотя вряд ли сознательно, многое за нас решают заложенные в ДНК программы, до которых наука ещё не добралась, потому рулят практически всем, оставляя таким, как в нашем коллективе, только чистую науку.

Я подумал с завистью, что это же здорово, а тут всё ещё следишь, как правильно положить вилку, в каких случаях можно класть локти на стол, а у него всё на автомате: никогда не помнит, как доехал до места работы, это обязанности тела, а он устроился в нём такой умный и красивый, занят любимым творчеством в мире абстрактных формул.

Только этим разделением функций можно объяснить, как вот такой грубый и примитивный ухитряется виртуозно жонглировать сложнейшими математическими конструкциями, а в расчётах, к радостному ужасу присутствующих, не раз обгонял по скорости суперкомпьютеры.

Ему до фени, что вот-вот начнётся трудный и опасный переход из мясных человеческих тел в кремнийорганику или что-то вообще другое, он и сейчас в своём теле, как пассажир с чемоданом в руке, готов в любое время пересесть в более удобный транспорт.

Он вошёл, осторожно ступая, словно у меня весь кабинет усеян противотанковыми минами, с некоторой замедленностью опустился в кресло напротив.

– Шеф?

Я спросил требовательно:

– Как «Алкома»?

Он встрепенулся, ждал грозы, а я пока ещё не достаю биту, сказал преувеличенно радостно:

– Шеф, даже не представляете, как наша девочка пашет!.. Всё быстрее и быстрее!.. Я бы на такой женился, чесс слово!

Я посмотрел исподлобья, сердце тревожно постукивает, спросил раздельно:

– Но разве не так должно было быть?

Он чуть приподнялся на стуле, снова сел, ответил с радостным энтузиазмом, больше свойственным школьнику, чем серьёзному сисадмину с сорокалетним стажем:

– Будто не знаете, сколько сперва косяков! А наша девочка глотает добавочные кубиты, хотя они и не кубиты, а триплеты, как щука мальков. И за их счёт ещё как ускоряется!.. Ну прям как Форнателло на поле!

– Кто такой Форнателло?

Он отмахнулся.

– Гений поля, где не пашут и не сеют.

Я прервал:

– Что насчёт…

– Косяков?

Я сказал одобрительно:

– Ловишь мысль на лету. А говорят, наглая морда, только себя слушаешь.

Он ухмыльнулся шире.

– У нас строгая система отсева ошибок. Хорошо, что вы тогда на ней настояли, хоть и тормознуло нас малость! Всё пашет, тьфу-тьфу, не сглазить бы. Невдалый и Валентина вчера остались на ночь, чтобы успеть подготовить новые задачи.

Я буркнул:

– А не для вязки?

Он сказал обиженно:

– Шеф!.. Что вязка, это десять минут при большой фантазии, а так две-три, остальное всё для «Алкомы», всё для фронта! Враг будет разбит, победа будет за нами.

Я сказал с сомнением:

– Ну да, работа интереснее, как же.

– Сама «Алкома», – сказал он с фальшивым подъёмом, – помогает не только формулировать, а подготавливать именно векторы! Шеф, если вы не против, я побегу, а то у меня три минуты, надо закончить одну важную прогу…

Я помедлил, кивнул с неохотой:

– Беги, спасай мир.

Он не ответил, умчался, я некоторое время тупо смотрел вслед. Вроде бы радостно, да что там вроде, на самом деле внутри всё подпрыгнуло и заплясало. Но где-то в недрах того, что осталось от кистепёрой рыбы, тревожно скрипнуло.

Хорошо, когда всё хорошо, да ещё третью неделю подряд, но жизнь научила, что потом чаще всего облом, да ещё такой, что все предыдущие кажутся толковым словарём.

– Всё хорошо, – сказал я себе вслух твёрдо и чеканно, чтобы отпечаталось в мозгу, – мы обойдём всех, победим, нагнём, поимеем… нет, просто отдоминируем. Теперь