Московские эбани - Елена Сулима

— Зачем вы так сделали, как не ради того чтобы доказать им, мужчинам!..

— Я ничего никому не доказывала.

— Но ведь вы продавались в ЮАР не под женским именем, а под мужским, создавали целую легенду! Работая под мужским именем, вы умудрились стать известной, но не вы лично, а ваши картины и некий мистер «никто», которого, никогда никто не видел, но о котором писали, как об авторе. Вам не было обидно, что…

— Нет. Моя внутренняя задача была не в том, чтобы обижаться или что-то кому-то доказывать, а в том, чтобы жить, а чтобы жили мои картины. И все-таки… было раз… Единственный раз я сглотнула слюну обиды. Когда познакомилась с Владимиром Третчиковым. Этот почти столетний старикан был очарован мною, но, увы, как женщиной. Кстати, в свое время он был самым раскупаемым художником всего южного полушария, даже в Европе держал более-менее стабильное второе место. Его называли русским Пикассо, хотя у нас о нем ничего не известно. Мы гуляли по саду, и тут я призналась, что я тоже художник. Показала ему эскизы будущих картин, написанные уже я показать не могла, и тогда он, сожалея о том, что стар, посоветовал взять мне в учителя Виктора Тори. И добавил, что женщина, конечно, не сможет достичь его уровня в живописи, но если уж прогрессировать, то под началом хорошего художника. Я чуть с ума не сошла! С одной стороны меня душили слезы униженности, с другой я чувствовала, что слепну от восторга. И все-таки не надо забывать о том, что в современном европейском мире очень много значит ещё и легенда, а не само произведение в сути. Мужчины художники тоже должны создать о себе легенду, не отражающую того, какие они в действительности. Но, подумайте, — какая может быть скучная легенда у женщин! В крайнем случае — это будет легенда то пьющей, то толстеющей Лизабет Тейлор, постоянно выходящей за кого-то замуж. Или битой перебитой Тины Тонер как бы восставшей из претензий мужа, далеко не плейбоя, а плебея. Все построено на истерике, которая является основной ведущей в психопатологии артиста, но не художника. А ведь на самом деле у женщины не должно быть материализованной легенды — история её должна не тяготить натурой, тем более присутствием реального мужчины. Легенда её должна быть туманна, как Амур, прилетающий по ночам к Психее. А когда известно, кто получил право считаться рядом с ней сильным, то выбор её повергается сомнению и вызывает неприязнь. Другое дело мужчины — его жена имеет право ничего не представлять из себя и, даже если она откроенная дура, образ её будет сравним с загадочной музой, коли он действительно хороший художник. Вспомните, с какими дебилками васькались великие художники.

— Вот видите. Вы, значит, признаете неравенство полов.

— Я признаю законы биологии. — Вздохнула Виктория, бросив взгляд в угол комнаты, где брошенные Митей в беспорядке валялись мотки электрических шнуров и прочие странные штучки, связанные с видеотехникой. — Когда взрослая птичка прикидывается птенцом, и разевает клювик, тем самым заставляя самца ухаживать за ней, разве она не вводит его в заблуждение?

— Но мы же люди!

— К сожалению, большей частью — мыслящие животные. И даже образование не спасает от рабского следования биологическому сценарию. В большинстве случаев феминистки яростно завидуют тем женщинам, которым не надо трудиться ради своего высококлассного обеспечения. К тому же феминизм это болезнь мидл-класса, который всех уравнивает под одну гребенку.

— Так вы хотите сказать, что вы не завидуете?

— Я — нет. Потому что редкий мужчина выдержит жизнь с творческой женщиной, будь она хоть тысячу раз гениальна. А я не хочу отказываться оттого, что мое — по сути. Не хочу под кого-то подстраиваться. Все художники, в сущности, одинокие странники, не зависимо от пола.

— Но мы говорим о том, что вы подписываетесь мужским именем, и поэтому смогли раскрутиться. Будь вы женщиной в глазах коллекционеров современной живописи… — Журналистка попыталась навести её на заданную тему разговора.

— Ах, да оставьте вы меня со своею заданной темой! — Отмахнулась Виктория и, закурив, продолжила более спокойным тоном: — Эта ваша война полов меня достала. И в ней я больше сочувствую мужчинам, чем женщинам. Тем более после жизни в буддистской стране — там вообще нет разговора о том, какого ты пола, — какая ты личность — это другое дело. И там наглядно видно — в своей массе женщины и сильнее духом. Но так как там каждый работает не на себя, а на свой род, то личные достижения легко растворяются в родственниках. У нас же каждый вроде сам за себя, но мужчин жалко.

— Отчего?!

— От них требуют изначально, традиционно, только потому, что они мужчины. Требуют силы, воли, покровительства, денег, в конце концов. А они же разные. И когда от меня стали требовать сложившиеся обстоятельства пост перестроечного периода то же самое, а вовсе не мастерства и таланта художника, я поняла, что у меня не хватает сил брать на себя столько ответственности. Но брала и обеспечивала сына, как мужчина, а как бы было хорошо, лишь только направлять, как просто мать. Быть просто женщиной приятней.

— Но быть женщиной — это готовить, убирать, стирать…

— О нет. Это отдельная профессия из серии обслуживающего персонала. Просто надо работать в своей области так, чтобы мочь содержать прислугу и не чувствовать в этом ничего неестественного.

— Но это очень дорого!

— Значит у нас это высокооплачиваемая профессия. Но это не значит, что профессию надо путать с сексуальной ориентацией…

Тут Виктория прервалась, потому что в дверь позвонили, потом заколотили кулаками. Она пошла открывать, удивив бравшую у неё интервью девушку тем, что даже не подумала о том, что это может быть вооруженное нападение, не напряглась, как бы напряглось подавляющее большинство москвичей, уже привыкших к убийствам и разбоям. "Во — как расслабляет заграница" — вздохнула феминистка про себя. А Виктория, завозившись с ключами замка, крикнула ей из коридора:

— А моя профессия — художник. Я хочу писать картины. Рисовать.

— О! Женщина, которая рисует! — видимо услышав её слова через дверь, хохоча прокуренным женским басом, упала на нее, обнимая, Вера — вся легкая, словно только лисья шуба придавливала её к земле, а освободись от неё и вспорхнет ароматом духов и ликера. За её спиной маячили две мужские фигуры.

Виктория чуть отстранила от себя подругу, пытаясь разглядеть получше кто с ней пришел, и лицо её застыло в немом изумлении.

Вера предстала перед ней в весьма растрепанном виде: окуляры очков наискосок, в разные стороны, пересекали трещины придавая её взгляду безумную расконцентрированность, за воротником её шубы таял ком снега, сумка в руках была с оторванной ручкой.

— Но Вера, что с тобою?!

— Да так, побесились немного на улице. Весело было!..

— Ничего себе — весело! Ты же уже взрослая дама!

— А ты родины отвыкла! У нас здесь взрослых не бывает! Вот… мальчишек тебе привела. — Пятидесятилетняя подруга явно чувствовала себя девчонкой.

— О, если б ты знала, какая отличная переводчица наша Вера! Особенно если надо перевести с одной стороны улицы на другую! — похлопывая Викторию по плечу, сделал шаг через порог Иван, с подбитым глазом.

— Ну… вы и хороши!.. — Недоуменно покачала головой Виктория, оглядывая мало знакомого ей Ивана. — Что случилось? Может быть вам сделать примочку?..

— А… само пройдет. — Отмахнулся Иван. — Подрались немного на морозце.

— К вам пристали хулиганы?!

— Да какие там хулиганы! — затрясла Викторию за плечи Вера. — Мы сами хулиганы! Не заморачивайся!

— Ну что ж проходите пока в Митину комнату, у меня тут берут интервью, я сейчас освобожусь. — Пригласила их жестом Виктория и только после этого увидела проходящего к ней в квартиру, следом за Верой и Иваном, Вадима. Того самого Вадима так странно подарившего ей диван. Все внутри неё одновременно и возмутилось, и обрадовалось. Не зная как быть: благодарить ли его за диван или сказать, что она не нуждается в подобных подарках, она, подавив в себе всплеск эмоций, сдержанно кивнула в знак приветствия.

Виктория провела гостей в Митину комнату. Посидите здесь пока, попросила она, даже не обратив внимания, что Вадим тоже смешно растрепан: взбитая в пух лысеющая, по краям давно нестриженая шевелюра, красный галстук заброшен, словно шарф за плечо… Былая тургеневская бородка теперь отросла и торчала в разные стороны.

Едва они оказались в комнате Мити, Вадим по-хозяйски принялся выставлять бутылки из огромной туристической сумки на письменный стол вокруг компьютера.

— Боже, неужели вы все это намереваетесь выпить?!

— Не хватит — сходим. — По-деловому ответил ей Вадим.

Ей захотелось закричать, выгнать его из своего дома, чтобы больше не морочил ей голову своими «бенефисами». Но Вера такими радостными урывками то кидалась с объятиями к ней на шею, то оглядываясь на сопровождавших её мужчин, протягивала к ним руки, словно пыталась познакомить, чувствовалось что сердце её трепещет и слов нет, что Виктория успокоила её и сказав, что она со всеми знакома. Откланялась и пошла в свою комнату, где сидела журналистка-феминистка.