Стрелка - В. Бирюк

Спустя несколько лет пришлось ей уступить место в королевской постели и в прочих церемониях более юной особе. По возвращению в поместье столь долго терпевший ветвистые украшения, вместе с патентом капитана роты королевских гвардейцев, супруг — исполнил свой супружеский долг: запер жену в комнате, обитой чёрной тканью, где после шести месяцев заключения, вскрыл ей вены.

Хотя в нашей ситуации ближе история об одном французском шевалье, который, следуя приказу своего их величества, полез доставать какой-то камзол из сундука. Крышкой которого и был прижат и удерживаем усилиями верных их величеству дворян. Король, опробовав остававшуюся снаружи часть шевальёвого тела, признал её пригодной к употреблению.

Вскоре успешно и вполне верноподданно употребляемый шевалье стал едва ли не самым ревностным из «миньонов короля», герцогом, командующим армией, губернатором и одним из богатейших людей Франции.

Ещё: одним из самых жестоких и жадных вельмож тогдашнего «высшего общества».

Подобные истории, как в отношении женщин, так и мужчин, принуждаемых к сексуальным отношениям с их повелителями не столько силой или собственной продажностью, но более всего «божественным ореолом» власти, вбитого «с молоком матери» преклонения перед волей богопомазанника, встречаются во множестве в хрониках почти всех аристократических домов.

То, что мне неизвестны сходные сюжеты о домонгольских рюриковичах… Надо, вероятно, благодарить Батыя и православную церковь: значительная часть письменных свидетельств этой эпохи погибли в пожарах нашествия и в регулярных попытках сделать прошлое — «кошерным». А археология таких оттенков не ловит.

Судя по деталям рассказа Лазаря, князь здесь — не для себя лично утруждается, а просто благоволит своей дружине. Приглашает, наливает — отказаться невозможно: оскорбление государя. И благосклонно оставляет. В беспомощном состоянии.

Похоже на приключения юной Анжелики в Лувре.

* * *

Парнишка… только мешать будет:

– Лазарь, ты ещё больной совсем. Оставайся-ка. Я сам схожу.

Лазарь аж захлебнулся от радости и облегчения. Потом заволновался, забеспокоился. Хороший мальчик — обо мне переживает.

Слуга визуально оценил состояние Лазаря, порадовался увиденному и не стал настаивать насчёт «оба-два». Он шёл впереди, показывая дорогу, чуть приплясывал, крутил задницей, взахлёб рассказывал о ожидающих меня «наслаждениях».

– Наших там трое. Тебя поджидают. Но ты ничего — покрепче этого своего, вчерашнего. Эрик обещал славную забаву. За твою шутку насчёт дракона. Они из тебя такого «дракошу» сделают… И чирикать будешь, и хвостиком помахивать. Войско здесь дневку стоит, так что — ты к нам надолго. Повеселимся…

– Не туда идём, выше надо забирать. Ваши же в городе на верхнем конце встали? Так чего к пристани выходить? Выйдем к речке прямо напротив. Там, наверняка, и лодка найдётся. Быстрее будет, чем на перевозе ждать.

– О! Ждёшь — не дождёшься?! Жжёт-разгорается? Уже и мокренький совсем?

Ручонки тянет — пощупать, проверить. Шалунишка. Но от берега мы уходим, топаем по тропке вдоль Балуевой Горы, то — поднимаясь на её отроги, то — спускаясь в ложбины между ними.

Слева, вдоль берега Волги — полно народу. Плотно горят костры, лежат лодейки, топчутся люди. Справа темнеет лес на вершине этой… Балуевой горки. Впереди, вдоль волжского берега — перевоз через устье Мологи. Куча народу отправляется в город или возвращается из него. Перевозчики машут вёслами на своих лодочках под факелами — перевозят клиентов на городскую пристань.

А вот выше по берегу Мологи… Там темно. Чернеют какие-то постройки, где-то редкие костры горят, музыка, женский визг…

«Над речкою скрипят уключиныИ раздается женский визг,А в небе, ко всему приученныйБессмысленно кривится диск».

Кроме «диска» — всё похоже.

Всё, дальше идти нельзя — посторонние будут. Да и место подходящее: тёмная сырая низина, рядом с тропкой — лужа. Я резко присаживаюсь на корточки, разглядываю светлую полосу тропы под ногами.

– Во как…

Мой «Вергилий» останавливается, оборачивается:

– Чего там? Нашёл чего?

– Ага. Куны.

Он возвращается, наклоняется над моей открытой ладонью с несколькими серебряными брусочками. Пытается схватить, но я сжимаю кулак.

– Ты! Отдай!

– Извини, друг, но ты шёл впереди. Если бы ты нашёл — поделили бы на всех. По «Русской Правде», если нашёл последний — всё только его. Тут, наверное, и ещё есть. Куны по одной не ходят.

Я встаю, внимательно присматриваясь к окружающей растительности, убирая серебрушки в кошель на поясе, откуда только что их доставал. Мой проводник напряженно оглядывает окрестности, азартно лезет на четвереньки в ближайший куст хмыжника, потом, ругаясь, пятясь, начинает выбираться, его свитка несколько задирается…

Я уже говорил, что удар пыром мне ставили в ДЮСШ? Подтверждаю — поставили.

Мой собеседник ахает, хватается за гениталии, воет, катается по земле. Точнее: куляется с боку на бок между голыми прутьями куста. Осторожненько, только по корягам, чтобы не запачкать сапоги, обхожу куст. Вынимаю из кошеля небольшую, размером в маленькую сигару, трубочку.

Защёлка — щёлк, поршенёк — тись, капелька — кап. В ротик. В разинутый от боли ротик глупого «дракоши».

Парень быстренько меняет хват: ручки с самого болючего места перемещаются на самое необходимое — на горло. Как это типично… при употреблении синильной кислоты.

Парень хрипит, дёргается, выгибается. Кидаюсь ему на помощь: вытаскиваю из куста, поднимаю, ставлю на ноги, разворачиваю… правильно. Он сгибается пополам, вырывается из моих рук, падает. В лужу носом. Лужа неглубокая, но глубже и не надо. Затылок закрыт — достаточно. Стою-считаю.

Ну не полезу же я в лужу! Топко там, ноги промочу.

Всё, рефлекторные и прочие движения — закончились. Бедняга отдал богу душу. Надеюсь, ГБ найдёт обновке применение.

Какая жалость! Только что стоял тут на тропиночке, кхекал-мекал, такой молоденький… И вдруг — упал. Сам. Я чуть отвлёкся и вот… А вылезти не сумел. И — залился. Сам. Я — не толкал, не держал, не бил, не топил.

Бедненький. Живёшь себе, живёшь… И вдруг — раз… Бывает. На всё воля божья, все под господом ходим…

Ну, Ванюша, пошли дальше?

Никаких вещей с покойника. Топаю вперёд — до берега Мологи. Какие-то пьяные мужики из нашего войска у костра дружелюбно машут руками:

– Эй ты, хрен смоленский, давай к нам! Выпить хочешь?

– Благодарствую, люди добрые, вы тут слугу княжеского не видали? Шли вот напрямки да… Я думал — он здесь перевозиться будет.

Длинной дорогой — вокруг, вдоль берега Мологи и Волги возвращаюсь к своей хоругви. На бережку горят костры, лежат лодейки. Кто гуляет немелко в предвкушении завтрашнего выходного дня — днёвку объявили. Кто спит после сегодняшнего длинного марша.

От моего костра навстречу сразу вскакивают трое: Сухан, Лазарь и Резан.

– Ва…Ваня, ты… уже?! Ты… как?

Аккуратненько. Мне лжа заборонена — только правду. С чего ж я мозги целый день и напрягал — просчитывал да обдумывал.

Не надо мне времени на обдумывание давать, не надо! Это плохо кончается. Для некоторых.

– Я-то? Хорошо. Одна беда — княжеский сеунчей дорогой подевался. Мы с ним не по берегу — выше двинулись, напрямки. Шли-шли… тропка топкая, неровная, темно уже… Выхожу к берегу — нет никого. А куда мне идти — я ж не знаю, он же ж должен был показать. Ну и ладно, я пока спать лягу. Прибежит сеунчей — разбудите.

Не явиться по княжьему приказу — нельзя: измена, смерть.

Прирезать княжьего слугу в походе — нельзя: измена, смерть.

Идти с ним к князю… получить полтора литра «дури» в одном флаконе… Не думаю, что это хорошая идея. Отказаться — нельзя: оскорбление, смерть.

Явиться со слугой в точку рандеву… Мне там обещан… аттракцион с тремя «укротителями драконов». Трёх таких лбов в бою, хоть — в честном, хоть — в бесчестном — мне не завалить.

Если вам не нравится когда «бьют по чём ни попало», то и не ходите, чтобы и не попало.

Ночь прошла спокойно, а с утра… К моему удивлению, Резан не отпустил личный состав в город погулять по случаю дня отдыха. Пугая непроснувшихся ещё воинов своей резано-рубленной мордой, он заставил всех вздеть брони, разобрать щиты и копья, построиться в линию и топать вверх, вниз и поперёк бережка.

Степень гениальности предвидения старшего десятника я оценил через полчаса, когда к нашему стягу вдруг ринулись с Волги две небольших лодки. В одной хорошо торчали три нурманских патлатых тыковки.

Гридни выскочили из лодки и кинулись ко мне. Кажется, как здесь говорят — «имать». Но тут Резан, до того старательно не замечавший гостей, вдруг заорал нашим хоругвенным воякам:

– Вперёд! Копья держать! Сучье отродье! Шагом! Плотнее!

И сомкнутая линия копейщиков двинулась с бережка прямо на пришельцев.