Новый Мир. № 12, 2000 - Журнал «Новый мир»

Поздоровались. Теплой, довольно заношенной одежки лекарь снимать не стал, лишь шапку на крючок повесил. Разложив на столе нехитрую снасть, он измерил хозяйке давление, посетовал, что оно немного повышенное, сказал, какую таблетку проглотить.

— Сын приезжал с друзьями, охотились, — объяснила причину своего недуга хозяйка. — Два дня с ними колготилась. Вот и болит голова. Может, вы закусите, Михаил Васильевич? — спохватилась она. — Рюмочку выпьете, ныне — праздник. Гости оставили…

Фельдшер, поглядев на меня, решительно отказался: «Нет-нет», — и, сложив инструмент в заплечную сумку, подался из хаты.

— Не пьет… — со вздохом проводила его хозяйка.

В окошке промелькнула фигура лекаря: он спешил по тропинке к займищу, к Дону. Видно, низом решил пойти, берегом. Там дорога — длинней, зато под береговыми кручами от ветра затишка.

— Не пьет… — задумчиво повторила Чигариха. — И слава Богу. Такую головку сгубить, Господи… Бывало, мамка его радовалась да гордилась: доктором будет сынок… А к людям он — желанный… Старикам всегда помощь окажет.

Живет Мишка в хуторе Арчадим, что в семи верстах от Ендовского ниже по Дону. Сюда ходит два ли, три раза в неделю, получая за труды фельдшерскую ставку. Прежде добираться от хутора в хутор было нетрудно: всякий день возили учеников в станичную школу, механизаторов — на работу, в ремонтные мастерские, хлебовозка наведывалась, другой транспорт. Теперь все это в прошлом. Никто никого никуда не возит. Вот Мишка и бегает то вберхом — через курганы, то низом — по берегу. Летом да посуху велосипед на подмогу.

Наша первая встреча случилась два ли, три года назад, когда в январскую пургу понесла меня нелегкая в Ендовской хутор. Зима была снежная, ветреная, но в тот день с утра будто утишилось. Спокойно добрался я асфальтом до станицы, потом — проселком, порой пробиваясь через заносы до хутора Арчадим. Поднимался ветер. На бугор стал выбираться, а там, на юру, метет и пуржит. В двух шагах ничего не видать — белая муть. Дорога нечищеная, неезженая, ощупкой ползешь. Конечно, залез в канаву, забуксовал, стал тонуть в сыпучем сухом снегу. Из машины вышел. Снежная круговерть. Свистит и воет степной буран. Обжигает лицо и просекает насквозь теплую одежду.

Понял я, что судьбу пытать нечего. Слава Богу, что от хутора недалеко уехал. Он — внизу. Надо подобру-поздорову возвращаться.

Но чтобы вернуться, нужно еще выбраться из снежного плена. И тут послал мне Бог нечаянную подмогу.

Снизу, по дороге от хутора, из снежной круговерти вынырнула фигура человека, который без лишних слов все понял и помог, ловко орудуя лопатой и подсобляя машине, которая с его помощью вылезла на полотно дороги, развернувшись вниз, чтобы катить к Арчадиму.

— Поехали… — сказал я нечаянному своему помощнику.

— Нет. Мне — туда, — махнул он рукой в другую сторону. — Мне в Ендовку.

И ушел тут же, утонув в белой метельной мгле. Я его и не разглядел толком. Худощавое красное от ветра лицо под надвинутым башлыком куртки. И все.

Благополучно скатившись в низину, к жилью, я остановил машину возле домика хуторской начальной школы. Всегда я туда заглядываю. И нынче зашел. Порадовался на ребятишек, поговорил с учительницей, давней знакомой, рассказав о своей незадаче и нечаянном избавителе, вызволившем меня.

— Это — Мишка, — с ходу угадала учительница. — В Ендовку пошел. Он там фельдшером.

И тут же коротко, сожалея, поведала повесть простую и грустную: свой, хуторской, светлая голова, медицинский институт закончил и даже еще какой-то, работал, дослужившись до главного врача больницы. А потом — семейные нелады, пьянство. Вернулся к матери на свой хутор, и хорошо, что место фельдшера в Ендовском было не занято. Который уж год ходит туда два ли, три раза в неделю. Платят копейки.

— В такую метель… — посетовал я.

— Весь месяц метет… Да ничего, — посмеялась учительница. — Мы привычные. В школу как раньше ходили… Через бугор и подались…

Может, и впрямь привычные. На обратном пути, в теплой машине, выбравшись на асфальт, я катил и катил через белесые волны метели; но становилось мне зябко, когда порою вспоминал о человеке, который теперь один в чистом поле. Буран к вечеру стал сильнее. В двух шагах белая мгла. Фары пришлось включить, сбавить ход. Доехал благополучно.

Тем же годом, но в конце лета приехал я в Ендовской хутор за шиповником. Товарищ мой, у которого обычно нахожу я приют, охотно составил компанию, тем более что шиповник нынче в ходу: меняют его на картошку, крупу да сахар, на одежду и обувь, которые привозят прямо на хутор расторопные люди.

День-другой не торопясь собирали мы шиповник в местах для души и глаза приятных: Семибояринка, Большой да Малый Демкин, придонские кручи, откуда видишь просторные воды реки, округу.

Потом хозяин мой, помыслив, решил привезти соломы.

— Сгодится. Сено сеном… — рассуждал он. — Но и соломку зимой погрызут в охотку. А чего не съедят, на подстилку пойдет. Надо съездить, пока не растянули. Сосед на тракторе подъедет, накидаем тележку. Мишку надо позвать, он поможет.

— Чего нам помогать, — возразил я. — Тележку и вдвоем накидаем.

— Ничего, лишние руки не помешают. У него два института за плечами. Пусть работает…

Когда утром мы поднялись, на скамейке возле крыльца уже сидел наш работник, тот самый Мишка — фельдшер ли, доктор, которого встретил я нынешней зимою, в пургу.

Скоро подъехал трактор с громыхающей тележкой. Покатил. А мы, на машине, следом.

Единственное поле, на каком еще нынче сеяли да убирали, лежало от хутора далеко, за курганом. Пока доехали, разглядел я ближе нашего помощника. Но что в нем: человек как человек, не молод, на лицо довольно приятен. Помалкивает.

Но когда начали солому грузить, понял я правоту моего хозяина: «Лишние руки не повредят…»

Приятель мой — хуторской рожак, а нынче который уж год летует и зимует на хуторе. Я, грешный, порою горжусь, что коса ли, вилы — снаряд для меня привычный. Но начали мы грузить солому на просторную тракторную тележку с высоченной огорожей, и все — налицо. Мы с товарищем подавали солому. Мишка раскладывал ее по тележке, утаптывал, чтобы больше вошло. В распоясанной рубахе, голова плотно косынкой повязана, Мишка все успевал да еще подгонял нас: «Шевелись, мужики…» Тракторист нам стал помогать. Но за Мишкой разве успеешь. «Шевелись, ребята…» Вздымался за навильником навильник. Мишка успевал и принять, и разложить по телеге, и утрамбовать. Утопал в соломе по пояс, но вилы работали без останова и бустали. Мы покряхтывали да пот утирали. Соломенная труха да пыль забивали дых и глаза. Пока прочихаешь да просморкаешь, передохнешь, опершись на вилы, а Мишка подгоняет: «Шевелись, мужики…» — и без устали топчет, набивает телегу. Все ленивее мы работали. А потом вовсе забастовали: «Перекур…» В машине дожидались своей поры арбуз да дыня. Уселись мы возле телеги. Ветерок, желтая стерня, хлебный запах соломы, огромный распах земли до самого Дона, чистое небо, тишь. Арбуз оказался сочным и сладким, с коричневым мелким семенем. Спелая дыня с розовым душистым мясом. Мишка снял косынку и рубаху. Тело его было мускулистым: широкие плечи, узкая талия, могучая спина, упругая кожа. Не скажешь, что почти наш ровесник, под шестьдесят. И на лицо он гляделся гораздо моложе. А уж работал…

Отдохнули. А затем докладывали воз. Свершили его. И поехали.

Потом было долгое застолье, до которого я не большой охотник. И потому скоро ушел в займище, к Дону, пробыв там до темноты.

Поздно вечером, когда уже спать ложились, я вспомнил о Мишке.

— Какой он здоровый… С нами разве сравнить…

— Батрачит по людям, — объяснил мой приятель. — Сено возит, солому, чистит базы, навоз тягает… Кто чего скажет. Зимой дрова привезти, напилить… Коз чесать, репьи выбирать… Лишь кликни… Копейку заплатят. Скотину за людей пасет… На все руки…

Сердобольная жена моего хозяина, услышав наш разговор, со вздохом сказала:

— Ныне вроде не напился. Я ему все подкладывала, чтобы ел дюжей…

Это было осенью, в сентябре. Нынче — зима, но какая-то квелая: снегу — лишь земля забелилась, тепло. Скотина в поле пасется.

На хуторе погостил я несколько дней и, распрощавшись, двинулся к дому. На пути — еще одно малое селенье. Там — начальная школа, знакомые люди. Заглянул, проведал. До вечера было далеко. Не утерпел, к Дону свернул и, оставив на берегу машину, медленно пошел через замерзшую реку к лесистому займищу на той стороне.

С вечера подморозило. Ночью прошел небольшой снег. Дул ровный ветер. По гладкому зеленому льду скользила поземка. Бегучие низкие облака порою закрывали небо, и валил снег. Туча проносилась, и снова слепило белое зимнее солнце. Вдали через Дон бежали чередой дымные серебряные столбы легкой метели.

Замерзшая река была безлюдной. Хуторские рыбаки сидели по домам. Чужие в такую даль не забирались. Зимнее безмолвие смыкалось над рекой и округой, простираясь на многие десятки верст. Лишь ветер, шуршание поземки по льду. Лишь низко летящие тучи. Оловянный зрак солнца.