76-Т3 - Яков Арсенов

— Закройте учебник! — говорил Рогожкин. — Я отличаю ваш язык от книжного.

Собака чуть не загрызла Забелина. Он прихватил на семинар фотоаппарат сделать пару снимков для раздела «Учимся». Собака долго выслеживала, откуда истекают щелчки. Наконец, вычислила и набросилась на фотолюбителя. Рогожкин успел унять пса. Забелин отделался тремя заплатками на костюме. Как всегда, приняла удар на себя Татьяна. Она стала прикармливать пса и потихоньку левой рукой прижимать за ошейник к полу. Пес почувствовал, что хозяин на семинарах совсем не Рогожкин. Группа, может быть, и уважала бы Рогожкина — дескать, слепой, а продолжает служить науке, не сходит с амвона марксизма-ленинизма. Если бы не рассказ Бирюка о том, как лишился зрения научный коммунист. За надругание над святыней ячейки государства, которое Рогожкин совершил уже в Зрелом возрасте, жена вылила ему на голову почти заварившийся чай.

— Кто вам позволит отправиться на заведомое голодание!? — продолжила Татьяна, стравливая овчарке вторую упаковку цитрамона. — Запишите меня поварихой!

— Мы поплывем на байдарках, — продолжал юлить Усов.

— Какая разница! Хоть на аврорах…

— Ты же сама себе нагадала массу несчастий от водной стихии.

— Не твое работническо дело?

— Но зря ты метишь в коки. Мы возьмем тебя в качестве балласта, будет кого во время бури сбросить за борт.

— Если я не опережу, — имея на то все основания, сказала Татьяна.

Дезорганизация продолжилась в общежитии.

— Сколько, интересно, стоит прокат байдарок? — спросил Фельдман.

— Не больше, чем посиделки в пойме! — подсчитал Решетнев. Он приводил траты к своей единице. Примерно в таком плане: «На фиг мне сперся этот костюм! На такую сумму три раза можно по-нормальному посидеть в „Журавлях“».

На демонстрацию пришлось выйти дружно. Солидарности не было предела. Если кто молчал и не орал, как дурак, считалось — соглашался. Сплоченность в праздничных шеренгах преобладала над стройностью.

Машиностроители, проходя маршем, заметили своих знакомушек из пединститута и по-рабоче-крестьянски поприветствовали. В результате от будущих педагогов отделилось два перебежчика — Нинель и подруга Забелина биологичка Лена. Они поспешили усилить мощь и без того самого уважаемого в городе вуза. Колонна, которую они оставили, равняясь налево, дружно повернула головы вслед уходящим подругам. В этот момент все девушки-педагоги были готовы переметнуться в ряды парней-машиностроителей, но, находясь во власти условностей, не смогли раскрепоститься до конца и вышли к трибунам в гордом одиночестве. Продемонстрировав должным образом отношение к трудящимся всего мира, байдарочники поспешили в условленное место. Маршрут был несложным — на электричке забраться вверх, а на лодках спуститься вниз. Биологичка Лена буквально увязалась за Забелиным, прознав про столь многообещающую маевку. В чем была на демонстрации, в том и отправилась в поход. Количество участников стало четным. Электричка безудержно тряслась на стыках. Мурат с Нинелью увлеклись простым, без погонов, дураком. Сдавал, в основном, Мурат. Появился ревизор и потребовал доплаты за багаж. За подобные ситуации в компании отвечал Фельдман. Кроме него с людьми при исполнении разговаривать никто не мог.

— За какой багаж? — переспросил он у ревизора, как бы взяв себе небольшой тайм-аут.

— За все вот эти рюкзаки, лодки… — наивно ввязывался в разговор служащий.

— И сколько вы за все это хотите?

— Я ничего не хочу, существуют нормы.

— Раз не хотите, зачем делаете? Это ведь явно идет вразрез с вашим внутренним миром.

— Так, прекращайте базар, платите, и я побежал! - заторопил Фельдмана ревизор. — Мне еще семь вагонов проверять!

— Это не наши вещи, — сказал Фельдман.

— Как не ваши? А чьи же?

— Не знаем! Не наши, и все! Забирайте их, куда хотите! Вызывайте милицию! Или утаскивайте их отсюда сами! Или выбрасывайте из вагона! Я помогу. Вот, пожалуйста! — Фельдман снял с вешалки сумочку Матвеенкова и выбросил в открытое окно.

Неожиданная тишина заглушила стук колес. Фельдман сам не понял, что сделал. Но реакция ревизора всех устроила — он махнул рукой и пошел ревизировать дальше.

— Я это… ну, в смысле… — забеспокоился Матвеенков.

— Сало, что ли? — переспросил его Фельдман. Матвеенков кивнул.

— У Забелина полный рюкзак, хватит на всех! — успокоил он друга.

Татьяне и Усову по двустороннему соглашению предстояло плыть в одной лодке. Ключевым в их экипаже был вопрос, кто сядет на переднее сиденье, кто на заднее. Безопасного решения не находилось. В первом случае байдарка должна была клюнуть носом, во втором — опрокинуться назад. Ввиду неразрешимости вопрос был отложен до проб непосредственно на воде.

Пунтусу и Нынкину решать было нечего. Контуры вмятин, образовавшиеся при их первом столкновении, нисколько не изменились. Сидение в одной лодке виделось им как продолжение парного катания по земле.

Забелин достал из рюкзака кинокамеру.

— Я решил снять фильм, — прокомментировал он новинку. — Будет называться «Неужели это мы?». Фотоаппарат дает фрагментарное отображение действительности. А этой штучкой — похлопал он по объективу, как по храпу, можно выхватывать из жизни более продолжительные куски. Это сделает представление о нас монолитным.

— Ты считаешь, из нас получится что-нибудь толковое? — сказал Климцов.

— Даже из захудалой фермы можно сделать передовика. Возьми Брянск, дыра дырой, а купи набор открыток — столица. Главное — правильно выбрать угол зрения.

— Фильм — это хорошо, — сказала Татьяна. — Но кто теперь будет снабжать нас фотографиями? — Она всегда просила Забелина, чтобы снимки, где фигурирует ее профиль, выпускались большими тиражами. Не было в институте мужчины, у которого не имелось бы карточки с надписью «Если не на память, то на всякий случай. Т.»

— Танюша, — успокаивал ее Забелин, — за временным преимуществом фоток ты не видишь будущей силы фильма. Я заставлю тебя плакать.

— Ради этого не стоит переводить пленку.

— Как раз стоит, печаль- это удовольствие. Мы будем просматривать кадры и плакать над собою. И это будет радостью, только тупой. Есть тупая боль, а печаль — это тупая радость. Что касается «Зенита», то я дарю его Решетневу.

— Но он не любит серийности! — всполошилась Татьяна. — Он будет снимать только то, что покажется ему занимательным.

— Будь покойна, я знаю, как его уговорить, — сказал Рудик. — У него есть одна слабинка — он не может жить без нас. А мы запретим фотографировать себя как объекты стратегического назначения. Пусть снимает пейзажи. Посмотрим, надолго ли его хватит.

— Похоже, меня поставили к стенке, — принял подарок Решетнев.

— Зачем так грубо — к стенке, просто поставили перед фактом.

— Я фотографировать-то толком не умею.

— Научишься. — заверила его Татьяна. — Только не уходи в кинематограф. Ты у нас последний любитель впечатлений.

Местом отчаливания избрали крупнозернистый пляж. Байдарка Татьяны оказалась бракованной. Усилиями отряда судно удалось кое-как связать и скрутить. Второстепенного Усова усадили в нос, набитый для противовеса провизией, Татьяна заняла кормовое сиденье. Как только их оттолкнули от берега, ватерлиния суденышка ушла под воду и больше не показывалась.

По берегам высоко и строго волновалась черемуха. Легкий скалярный ветерок, без всякого направления, шевелил кипевшие цветами ветки. Облако, одно на всем меднокупоросовом небе, словно привязанный баран, никак не могло сдвинуться с места. Справа по борту показалась деревня. Гулянье шло полным ходом. Надрывалась во всю ивановскую трехрядка, лаяли собаки, от топотания заходился в тряске невысокий курганчик.

На селе не бывает демонстраций, там начинают пить с утра, а к обеду первомай входит в апогей. Две длиннобородые козы заметили приближающуюся флотилию и поспешили, как дозорные, доложить. Селяне столпились на берегу, некоторые полезли в речку, желая сойтись поближе.

— Будем причаливать! — скомандовал Рудик.

— Суши весла!

На незапланированную встречу ушло полчаса. Говорили о международной напряженности, о хорошей урожайной погоде, упомянули о забастовке немецких горняков. Получилось что-то вроде митинга, после которого расчувствовавшиеся колхозники забили пустоты в байдарках зеленым луком, редиской и салом. Самый суетливый в безрукавке сунул меж ног Матвеенкова бутыль зельеобразной жидкости:

— Как стемнеет, не погнушайтесь, примите по рюмахе за этих, как бишь, за рурских… Оно и звучит-то почти как за русских. Может, оно и утрясется как-нибудь.

— А мы, если надо для солидарности, тоже в поле не выйдем! — заверил другой, помоложе.

Попрощавшись с первыми представителями мест трудовой славы, устроили гонки. Оказавшись в хвосте, Татьяна приказала впередсмотрящему убрать весло, чтоб не мешало, и заработала на всех оборотах. Байдарка шла, задрав нос кверху. Усов сидел высоко, как на лошади. Всего полкорпуса отделяло их от лидера, когда впереди появилась черная точка и стала быстро разрастаться в моторную лодку. Лихач играл машиной, огибая одному ему видимые препятствия. Поравнявшись с эскадрой, он вошел в вираж. Посудина Татьяны покачнулась в продольной плоскости всего два раза. На третий она, как лошадь, встала на дыбы и начала погружаться в воду. Раздался нечеловеческий крик Татьяны. Имитируя недельного котенка, она вслепую била по воде руками и орала матом, очень близким к благому. Смирившись с участью, она согласилась пойти на дно, но оказалось, что идти некуда — воды в реке по пояс. Забелин, отвоевавший у биологички прерогативу не грести, как сливки, снимал свои первые документальные кинокадры. Последовала вынужденная остановка. Решетнев произвел изыскательские работы, чтобы половчее привязать к местности палаточный городок, определил линию установки. Вскоре стоянка была оборудована по всем правилам. Женская фракция тем временем загорала, удалившись за соседний холмик. Девочки уселись вокруг Татьяны, как гарнир вокруг котлеты, и принялись в тысячный раз перещупывать косточки одногруппников. Подобного рода пальпацией они занимались с первого курса и знали наизусть каждую кость, но присутствие в компании биологички Лены вновь вывело их на эту стезю. Забелин в бивачных работах участия не принимал. Как только девушки скрылись за холмом, он поерзал минут пять на месте и потихоньку пополз за ними. Он решил снять скрытой камерой несколько чисто женских мгновений. Изловчившись за кустом, приступил к работе. Не давая аппарату послабления, лихорадочно мыслил: «Эта серия будет самой сильной! Не то, что предыдущая!»