Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов - Юрий Щекочихин

И — напоследок.

Российская армия, при своей полной бедности, вооружила в Ведено батальон в 600 человек, состоящий из одних чеченских парней.

Может быть, это наша новая концепция?

И хотя генерал Баранов, командующий объединенной группировкой, объяснял нам, что это, в принципе, здорово и что Минобороны дало им только легкое оружие, я так и не мог понять, почему он лжет?

Дали и гранатометы, и минометы. И — когда пытались пройти в Ведено ребята из Саратовского спецназа — они были блокированы своими же чеченскими коллегами. Впоследствии у одного из этих минобороновских «бойцов» изъяли автомат, из которого было совершено убийство в Астрахани, а сам «боец», как оказалось, с 8 5-го года находился в розыске.

Ведено и поныне является местом, где находят себе приют лидеры боевиков.

За счет бюджета Минобороны. Под руководством Супьяна Тарамова, президента московского «Старк-банка».

Странная квашнинская идея…

Потому-то чеченская история — постоянное продолжение истории московской.

…Я не узнал «Северный», главный аэропорт Грозного.

Его больше нет. Хотя осталась взлетная полоса. Само здание уже не поддается восстановлению.

Последний раз я улетал отсюда года два назад, в сердцах прервав переговоры с Казбеком Махашевым об освобождении наших военнопленных.

Помню, провожал меня до трапа юный чеченский автоматчик, которого мне выделили тогда для охраны.

Мы успели уже привыкнуть друг к другу за эти дни.

— Привезите мне камуфляж, — вдруг попросил он.

— Какой камуфляж! Тебе учиться надо…

— Нет… Я буду воевать. Всегда воевать…

Где он сейчас, этот пацан?

Погиб ли при бомбежках? Прячется ли где-то в горах? Простил ли нам все, что было? Простим ли и мы его?

… Потом началась мирная московская неделя, мало чем отличающаяся от других, точно таких же.

Так всегда: острота последних впечатлений от войны постепенно сглаживается, заволакиваясь новыми впечатлениями и заботами.

Но что-то из увиденного и услышанного ТАМ вдруг всплывет из глубин памяти и заставит тебя внутренне вздрогнуть. О господи! Да как же я мог забыть мимолетный разговор с полковником в полуразрушенном блиндаже под Шатоем? Помню молодого комбата, кричавшего в трубку полевого телефона: «Соседи, соседи! Дайте залп по высотке…»; помню сожженный бэтээр, в котором за неделю до нашего приезда сгорел зам комбата и еще трое ребят; помню москвича-контрактника (совсем пацана), который дал московский телефон своей бабушки. Я выяснял, получают ли солдаты боевые деньги, определенные президентским указом — восемьсот с чем-то в день (офицерам под тысячу)? Не исчезают ли они в интендантских закромах? Доходят ли до каждого, кто хотя бы день своей жизни провел на грани смерти?

Да, отвечали мне, доходят… И описали механизм, как это делается. Солдатам денег на руки не дают: все-таки сумма получается немалая. Не дают их и при демобилизации — мало ли что может случиться с человеком в дороге? Вот приезжай к себе домой, открой счет в Сбербанке и сообщи его в свою часть. И только тогда — пожалуйста.

Но, оказывается, боевые деньги за сыновей могут получать родители.

— Вот они и зачастили к нам, — сказал мне полковник. — Приезжают и приезжают…

Потом мы заговорили о чем-то другом: мало ли тем на войне? И эта фраза — тогда я не придал ей особого значения — тут же забылась. Но вот неожиданно в других, московских, буднях всплыла в памяти:

«РОДИТЕЛИ ПРИЕЗЖАЮТ И ПРИЕЗЖАЮТ…»

Вижу, вижу, как на перекладных, с пересадками, в общих и плацкартных вагонах добирались из российских городков и сел на далекий Кавказ, на войну, к своим сыновьям — отцы, мамы, бабушки, сестры солдат, отданных на кровавый заработок; как искали их части и как потом им долго втолковывали, что такое финчасть; как непривычно им было расписываться в ведомостях этих финчастей; как бережно прятали эти деньги — немыслимые для их нищенских зарплат и пенсий! — на пути домой.

Родители приезжают не только навестить сыновей! Они приезжают к ним, как к спасителям: помоги, сынок…

У кого-нибудь поднимется рука бросить в них камень? Кто-нибудь скажет об отсутствии у них родительских чувств? Или, может быть, даже о деградации душ? Вы понимаете, что произошло? Общество долго убеждали: доведем необъявленную войну до победного конца — тогда и начнем жить лучше. А пока надо потерпеть, ведь казна не резиновая… Хотели «замочить» террористов — а вышло, что «замочили» всю страну.

В конце марта было официально объявлено, что «война закончилась». Тогда же отменили и «боевые».

Вообще, с этими «боевыми» — когда они заслужены на деле, а не на халяву (как в случае многочисленных московских проверяющих, которые умудрялись получать «боевые» в моздокских штабах) — было много разных историй.

И грабили ребят, возвращавшихся с войны (иногда прямо у сберкасс в их поселках и городах), и исчезали они бесследно (до сего дня идут по этому поводу многочисленные суды), и через Военбанк прокручивали…

Но самое-то интересное: президентский Указ о выплате «боевых» сам президент не отзывал. Потому-то и спрашивали нас в батальонах, окопавшихся в Чечне «на постоянной основе»: а где же обещанные «боевые»? И справедливо спрашивали!

Но, как я выяснил уже в Москве, Указ был аннулирован приказом министра обороны.

Вот они, такие вот законы этой странной войны! Кто их пишет? На кого что списывается? Какой кровью оплачиваются чьи-то счета в отечественных и западных банках?

Кто нервы сберег, тот доволен вполне.Кого-то там пулей, кого-то снарядом.Есть странного много на этой войне —Чем дальше от фронта, тем выше награда.

Потому-то очень часто меня спрашивали ТАМ наши офицеры: «Скажите, а за КОГО мы воюем?»

Спрашивали, хотя и сами знали ответ на этот вопрос… Да, прав был Григорий Явлинский, предупреждая тогда, поздней осенью 99-го, что наступать на Грозный — безумие. Это — новая война!

В этой поездке от многих генералов, с которыми пришлось встретиться, слышал, что Явлинский, человек сугубо гражданский, оказался прозорливее, чем «сладкоголосый» Квашнин. Хотя и логику Квашнина я понимаю: тому, кто уже примеривал на себя мантию президента, нужна была «маленькая победоносная война». Как тут не помочь? А солдаты и офицеры? Сотней больше, сотней меньше…

(Кстати, после публикации в «Новой газете» мне позвонили из Главной военной прокуратуры и сказали, что направляют в Чечню специальную комиссию, чтобы эыяснить, что же это за «чеченский батальон» на деньги Минобороны сформировал Квашнин в Ведено? Комиссия, как я знаю, выехала, но к каким она пришла выводам, несмотря на все свои попытки, не знаю и по сеи день: никто ничего не хотел говорить.)

Когда наша делегация вернулась в Москву, мы провели через Думу специальное постановление о положении в 46-й бригаде и даже сумели отдельной строкой закрепить ее финансирование в бюджете на следующий год (чем дело закончилось — об этом в следующем блокноте).

Вторая чеченская война отличается от первой своей обыденностью.

Какие акции протеста прокатились по стране в 95-м, 96-м годах! Сколько было митингов, демонстраций! Да хотя бы вспомнить миллион подписей, собранных Борисом Немцовым у себя в Нижнем Новгороде (за что тогда на него смертельно обиделся Борис Ельцин).

А эта война как бы и не война. Приходилось слышать и такое: если бы не вторжение Хаттаба и Басаева в Дагестан, никакой войны вообще бы не было. Если бы так!

Приведу выдержки из статьи корреспондента французской газеты «Le Monde» Франсуа Бонне, который в свою очередь обильно цитирует тогдашнего премьер-министра Сергея Степашина, уже после своего премьерства давшего «Независимой газете» обширное интервью:

«Бывший премьер-министр Сергей Степашин заявляет, что «решение о вторжении в Чечню было принято еще в марте 1999 года». Интервенция была «запланирована» на «август-сентябрь», именно на период, когда по России прокатилась волна протестов, послужившая для развертывания борьбы с «исламским терроризмом». «Это произошло бы, даже если бы не было взрывов домов в Москве».

В то время как число погибших в чеченской кампании исчисляется уже тысячами, появляется все больше свидетельств о том, что развязывание войны в Чечне было тщательно спланированной предвыборной операцией Кремля. Эти данные порождают все больше вопросов относительно причастности российских властей к террористическим актам в сентябре 1999 года, унесшим жизни 300 человек, и рейду в Дагестан исламских боевиков чеченского полевого командира Шамиля Басаева в начале августа.

В интервью «Независимой газете» бывший премьер-министр Степашин не оставил камня на камне от официальных заявлений о том, что эта война стала «ответом на действия международного терроризма» и «на непрекращающиеся акты агрессии против России». Он пояснил, что уже в марте 1999 года было принято решение о завоевании Чечни. «Я готовился к активной интервенции, мы планировали оказаться к северу от Терека в августе-сентябре». Степашин подчеркнул, что «это произошло бы, даже если бы не было взрывов в Москве», и что Владимир Путин, «бывший в то время директором ФСБ, обладал этой информацией». Сергей Степашин высказал также критическое мнение относительно нынешней военной операции. «Я бы дважды подумал, прежде чем форсировать Терек и продвигаться на юг… блицкриг не получился, и мы столкнулись с партизанской войной».