Терновая цепь - Кассандра Клэр

были ложью, что они были прожиты напрасно.

– Мне странно представлять себе, – заговорил он, – что ты общаешься с Грейс. Вероятно, ты – единственный человек во всем мире, с которым она искренне и правдиво обсуждает то… то, что она сделала.

Джеймс прикусил губу; он до сих пор не мог даже мысленно называть воздействие браслета и все, что было с ним связано, «колдовством» или «приворотным заклинанием»; было легче произносить «то, что она сделала» или даже «то, что она сделала со мной». Он знал, что Джем его поймет.

– Я думаю, что она не рассказывала даже своему брату. Мне кажется, он ничего не знает об этом.

Резкий порыв ветра разметал волосы Джеймса, черные пряди упали ему на лицо. Было очень холодно, и ресницы слиплись от мелких брызг морской воды, висевших в воздухе.

– По крайней мере, я уверен, что он не упоминал о могуществе Грейс в разговорах с Люси. Совершенно уверен.

Люси не смогла бы сдержать эмоций: она бросилась бы на шею Джеймсу как только увидела его, принялась бы бранить Грейс, возненавидела бы ее за зло, причиненное брату.

«Он не знает. Грейс заявила на допросе, что ничего не говорила ему. Вообще-то, она утверждает, что не говорила никому, кроме тебя».

– Никому?

«До того, как она призналась тебе, никто не знал о браслете и связанных с ним чарах, если не считать ее матери, – объяснил Джем. – И Велиала, естественно. Мне кажется, она стыдится своего могущества, хотя тебе, наверное, нелегко будет в это поверить».

– Верится с трудом, – процедил Джеймс, и Джем молча кивнул.

«Моя задача как Безмолвного Брата – составить общую картину происходящего, – заговорил дядя после паузы. – Каковы бы ни были намерения Велиала, я подозреваю, что он не оставит нас в покое. И прежде всего тебя. Он пытался подчинить тебя своей воле многими способами. Сначала он действовал через Грейс, но скоро поймет, что эта возможность упущена. Нам нужно знать, к каким еще методам он может прибегнуть».

– Сомневаюсь в том, что от Грейс будет толк, – угрюмо произнес Джеймс. – Она ничего не знала о его планах насчет Джесса. Ее поступки отвратительны, но вряд ли она согласилась бы участвовать в этом, если бы знала. Насколько я понимаю, Джесс – единственный человек во всем мире, к которому она испытывает хоть какую-то привязанность.

«Я согласен с тобой, – ответил Джем. – Возможно, Грейс неизвестны тайны Велиала, однако я надеюсь, узнав ее тайны, найти уязвимые места Принца Ада. – Он откинул голову назад, и ветер растрепал его темные волосы. – Обещаю больше не говорить с тобою о ней, если в этом не будет необходимости».

– Как ты сам только что сказал, – начал Джеймс, тщательно подбирая слова, – есть несколько человек, которым я должен все объяснить.

Джем, не отвечая, ждал продолжения.

– Корделия сейчас в Париже. Я бы хотел, чтобы она первой услышала правду. Я перед ней в долгу. Она… ей это нанесло больше вреда, чем кому-либо еще, если не считать меня, конечно.

«Это твоя история, сам решай, кому ты хочешь ее рассказать, – ответил Джем. – У меня только одна просьба. Если Корделия и… остальные узнают, я буду очень признателен, если ты сообщишь мне об этом. Ты можешь связаться со мной в любой момент, когда пожелаешь».

Джеймс подумал о коробке спичек в кармане; спичка представляла собой нечто вроде сигнала – зажигая ее, он вызывал к себе Джема. Он понятия не имел о том, что это за магия и как она работает, и не думал, что Джем объяснит ему, даже если он попросит об этом.

«Мне тоже нелегко, – продолжал Джем. Выражение его лица не изменилось, но белые руки взметнулись, выдавая волнение; он стиснул их, хрустнул пальцами. – Я знаю, что должен выслушивать показания Грейс бесстрастно. И все же, когда она говорит о том, что сотворили с тобой, мне хочется кричать: это жестоко, это гадко, отвратительно! Ты любишь так, как любит твой отец: всем сердцем, без условий, без колебаний. Использовать такую любовь в качестве оружия – это кощунство».

Джеймс быстро оглянулся на дом Малкольма, потом посмотрел на дядю. Он никогда не видел Джема таким взволнованным.

– Может быть, разбудить отца? – предложил он. – Не хочешь увидеть его?

«Нет. Не нужно его будить», – ответил Джем. Он не издал ни звука, но в том, как он думал об Уилле, была нежность, то чувство, которое он испытывал только к своему дорогому другу. Джеймс подумал о Мэтью, который, без сомнения, спал сейчас в какой-нибудь парижской гостинице, и ощутил ужасную смесь любви, ярости и ревности, отравлявшей ему кровь, словно яд. Мэтью был для него тем, кем Уилл был для Джема; как он мог потерять своего парабатая? Как он мог лишиться Мэтью и даже не заметить этого?

«Мне жаль, что пришлось обратиться к тебе с такой просьбой. Ты не должен нести это бремя в одиночестве».

– Для меня вовсе не бремя знать, что в Безмолвном городе есть человек, который слушает ее рассказы. Который относится к ним не просто как к любопытной, неизвестной ранее магии, но как к преступлению, которое причинило людям настоящие страдания, – мягко произнес Джеймс. – Пусть ты испытываешь сочувствие к Грейс, пусть ты обязан быть беспристрастным судьей, ты не забываешь обо мне и моей семье. О Корделии. Это для меня многое значит. То, что ты не забываешь о нас.

Джем убрал волосы Джеймса со лба – это походило на жест благословения.

«Я всегда о вас помню», – ответил Безмолвный Брат, и, прежде чем следующая волна с грохотом обрушилась на камни, он исчез, растворился во тьме.

Джеймс вернулся в дом, поднялся на второй этаж и прямо в одежде бросился на постель. Он чувствовал себя так, словно его сердце превратилось в кусок льда, и когда он наконец уснул, сны его были тревожными. Джеймс видел Корделию в красном, как кровь, платье; она стояла на изящном мосту, освещенном десятками фонарей, и несмотря на то, что жена смотрела ему в глаза, было ясно: она его не узнает.

Очертания серого пятна на потолке напоминали Ариадне силуэт кролика.

Девушка думала, что от усталости уснет крепким сном, едва коснувшись подушки. Но все получилось иначе: она лежала с открытыми глазами, мозг лихорадочно работал. Она знала, что должна сейчас думать о подозрительных бумагах, найденных в кабинете отца. О матери, которая, заливаясь слезами, повторяла, что ей не нужно уходить из дома, стоит только признать, что она погорячилась, взять свои слова обратно. Что она может остаться.

Но она