Ход Роджера Мургатройда - Гилберт Адэр

– Ну так, мэм, Джесси дала мне эти две свои книжки. Очень даже умные. Одна называлась «Вампир пампасов». У-ух, до чего забористая!

– Выражения, Адди, выражения! Здесь не Париж, знаешь ли.

– Извиняюсь, мистер Читти.

– Ну а вторая, милочка? – спросил он.

– Странно так получилось. Она – мисс Маунт, ну, той, что в гостях у хозяев.

– А которая из них? – спросила Долли.

– Ох, Долли, и ты туда же. По-моему называлась она «Убийство» и что-то там еще…

– Ну, толку от этого мало, – сказал Томелти, а глаза его возвелись к Небесам. – Да у любой ее книжки в названии есть «Убийство».

– Во-во! Она самая и есть.

– Которая?

– «Убийство в названии»! Она называлась «Убийство в названии» и, ну, просто лучше не бывает! Убийство случается в первой главе, и такое кровавое-прекровавое! Жертва, ну, он какой-то большой бизнесмен, Хайрес Риттенхаус – Хайрес В. Риттенхаус Третий – Наполеон финансов, так его прозвали – и его нашли засунутым в пресс для брюк в люке в Дорчестере.

– Значит, они засунули пресс для брюк в люк вместе с ним? – воскликнула Айрис.

– Да нет. Это был его люк. Ну, как в больших отелях, не простой номер, а люк.

– Да ну тебя! Какой еще люк для брюк?

– Я не про такой, я про люк в отеле. Ну, так все время, пока читаешь, то помнишь, что случилось это в первой главе, и ты знаешь, кто это сделал, и не можешь понять, как сыщица – она женщина по имени Алекса Бэддели – не можешь понять, как она спасет человека, которого арестовали, а он красавец такой чистой воды, молодой янки, Майк, как там его, фамилию позабыла… нет, нет, нет, назовите меня дурой, я же помню! Майк Риттенхаус, то есть племянник Наполеона и без гроша в кармане. Ну и невозможно понять, как она его спасет от петли, потому это он сделал, ведь вы же прочли про то, как он это делал, с самого начала.

Пожалуй, никогда еще в своей юной жизни Адди не доводилось говорить так долго без того, чтобы ее не перебили, и она умолкла, переводя дыхание.

– Ну, не заставляй нас всех сидеть на иголках, Адди, – сказала миссис Варли. – Он это сделал или не он?

– Да не он! – воскликнула Адди, торжествующе осияв их всех улыбкой. – Вот почему книжка такая умная. Только в самом конце открывается, что он тогда сидел в кино – о чем все время долбил полиции, – а в первой главе вы прочитали, не как он убивал дядю, про что все верили, а про похожее убийство, которое он видел в кино. Оно… как же это? – ВДОХНУЛО! – ну да, вдохнуло настоящего убийцу. Но потому как это самое первое, что вы прочли, и потому как после кино он идет по Бонд-стрит и мучится из-за ужасного, что совершил, вы думаете, его убийство мучит, а на самом деле он все свои деньги потратил на эту распутную женщину, с которой познакомился в кафе на углу – и потому, как вы до конца книжки вбили себе в голову, будто убил он, так до того удивительно, что его дядю убил-таки не он!

Раскрасневшись из-за – как она верила – торжества ее таланта рассказчицы, Адди не заметила, как глаза ее слушательниц и слушателей заволокло полное отупение.

– Я ничего не поняла, – сказала миссис Варли.

– И я тоже, – сказала Долли, покачивая головой.

– Ты, как всегда, ухватила палку не за тот конец, Адди, милочка, – сказал Читти голосом, который, без сомнения, считал ласковым.

Адди теперь чуть не плакала.

– Да нет же, это правда ужасно умная идея, когда подумаешь.

– Я против идей, – сказала миссис Варли. – От идей половина всех бед в мире.

– Но этот молодой янки, этот Майк, понимаете, все говорят, что он…

– Давай не начинай все сначала, – сказал Томелти. – Мы и в первый раз ни уха ни рыла не поняли, а зная тебя, ты только еще больше напутаешь. И чего тебе вообще взбрело наплести эту лабуду, хотел бы я знать?

Нижняя губа Адди дрожала под кривыми зубами, точно у ребенка, которого выбранили, но бедняжка объяснила:

– Я просто хотела сказать, что при убийстве нельзя трогать мертвое тело, пока доктор не скажет вам, что оно на самом деле мертвое. Так в книжке говорится, и, значит, так оно и есть.

– Ну, с этим разобрались, – подытожил Томелти. – Так какое мнение у сидящих за этим столом? Чьих рук дело?

– Уши меня не обманули, Томелти? – вскричала возмущенная миссис Варли. – Ты правда спрашиваешь нас, кто, по-нашему, убил Джентри?

– А почему нет? Они наверху вроде жуют это и пережевывают.

Глаза миссис Варли прищурились.

– Объявят награду, ты думаешь?

– Награду? Нетушки! Да заполыхай весь дом, и они бы все вопили и визжали, а вы бы вбежали, чтобы их спасти, так они бы заставили вас ноги хорошенько вытереть, а уж потом нырять за ними в чертов огонь!

Он обернулся к Долли.

– Ну так, Долли, скажи нам, кто, по-твоему, убил Реймонда Джентри?

Долли приставила указательный палец в самый центр своего лба, будто хотела в назидание всем указать точное место своего озарения.

– Ну, я все думала, – сказала она, – раз уж он их всех разозлил, так, может, они, знаете ли, все вместе?

– Все они? Все вместе?

– Ну знаете, все разом, как присяжные?

Томелти мгновенно опроверг ее аргумент:

– Присяжных всегда двенадцать, так что нет. Айрис?

– Ну, раз уж ты спрашиваешь, Томелти, – чопорно сказала старшая горничная, – так у меня есть теория.

– Теория, а? Ладно, мисс Альберта Эйнштейн, выкладывайте.

Мотнув перманентными кудрями на шофера в знак того, что ему следует сделать с его вульгарным ирландским сарказмом, она продолжала:

– Помните, как в книжках, это всегда тот, на которого никак не подумаешь?

– Ну?

– Так это же очевидно, разве нет? Убийцей должен быть как его там… Трабшо, сыскарь.

– Ты совсем очумела! – вскричала миссис Варли, которая, несмотря на свое неодобрение оборота, который принял разговор, не смогла не вмешаться. – Трабшо даже в доме еще не было, когда это случилось.

– В книжках им это не мешает! Откуда нам знать, он мог пробраться в глухие часы…

– Чушь, – сказал Томелти.

– Ты как будто все знаешь, Томелти, – сказал Читти. – Ну и твоя теория?

– Ну, мы высматриваем самого очевидного подозреваемого, так?

– Так.

– В таком случае, как у них в заводе, сделать это должен был дворецкий.

– Э-эй, это еще что такое? Ты обвиняешь меня в убийстве?

– Не-а, конечно, нет, мистер Читти. Не вас. Я пошутил. Только шутка и ничего больше.

Наступила пауза. А затем с безупречной своевременностью:

– Я против шуток, – сказала миссис Варли.

Глава десятая

День был пасмурный и ветреный. Ледяные вихри, завывая, как помешавшиеся баньши, сотрясая корявые безлиственные деревья по сторонам подъездной дороги с таким бешенством, что казалось, вы слышите, как стучат их скелеты, бушевали вокруг четырех стен Ффолкс-Мэнора. Температура была, несомненно, близка к нулю.

Выйдя из дома с тяжеловесно следующим за ним Тобермори (поводок пса змеился позади него по снежному покрывалу дорожки), полковник остановился у порога, еще не закрыв за собой парадную дверь. Сила ветра ошеломила его, и он поглядел на небо, будто с опаской усомнился в разумности прогулки. Затем мужественно застегнул верхнюю пуговицу пальто и поднял воротник, защитив шею спереди и сзади.

Во всяком случае, снег пока перестал падать и теперь простирался глубокий и ровный, насколько хватал глаз, то есть насколько под тяжелыми тучами глаз вообще мог что-то хватать. Однако то, что лежало впереди, меньше всего походило на ласкающий взор пушистый снег рождественских открыток, эту природную серебряную мишуру. Нет, во все стороны простиралась жуткая снежная пустыня, и ни единого оазиса вблизи или вдали, ни единого созвездия огоньков, которые указывали бы на существование чьих-то уютных жилищ, по меньшей мере деревушки, и помешали бы вам ощущать себя единственным живым человеком в мертвом мире.

Но ведь полковник так часто утверждал, что времена года должны соответствовать себе. «Четыре времени года, – не уставал он повторять, – соответствуют обеду из четырех блюд. Меню из постоянного солнечного сияния подобно обеду из четырех порций пудинга». И даже теперь, в настолько Богом забытый день, что его можно было бы извинить, если бы он счел моцион неразумным, вы могли различить fia его лице то мазохистское удовлетворение, которое истинный англичанин получает от истинно английской зимы – такой зимы, что ощущается как подлинная зима, принадлежащая к зимам того порядка, какие описывал Диккенс.

В пальто, надежно застегнутом до самой шеи, в мохнатом шерстяном шарфе, плотно обернутом вокруг поднятого воротника, он захлопнул парадную дверь Ффолкс-Мэнора. Еще одна идиосинкразия полковника. Всегда можно было определить, что это именно он вошел или вышел, поскольку он органически не был способен просто закрыть дверь – любую дверь, – но обязательно ею хлопал. Он даже умудрялся – никто только не понимал, как именно, – хлопнуть дверью, ОТКРЫВАЯ ее. Не важно, как часто Мэри Ффолкс напоминала ему, что в доме не найдется двери, которую нельзя было бы открыть или закрыть бесшумно, он столь же постоянно забывал не хлопать.