Байкальской тропой - Роберт Аганесов

Вдруг Сашка тихо вскрикнул и ткнул вверх стволом карабина. Прямо над нашими головами, в густых ветвях лиственницы, намертво обхватив лапами ствол, неподвижно сидел медвежонок! Казалось, он оцепенел от страха. Скосив вниз курносую мордочку, он уставился на нас немигающими бусинками глаз. Словно почувствовав, что мы его обнаружили, медведица за камнями грузно заворочалась, протяжно застонала, и этот стон постепенно перешел в глухой, утробный рев. Послышался шорох осыпающихся камней, обрубок бревна, с которого мы не сводили глаз, дрогнул, и мы невольно сделали шаг назад. Я лихорадочно пытался сообразить, что же мы можем сделать. Сашка, прижав к груди карабин, подался ближе к камням и стоял, наклонившись к извивам троса. На мой взгляд, сделать мы ничего не могли, разве только не дать зверю мучиться дальше. Но Сашка вдруг обернулся, сунул мне в руки свой карабин и вытащил из-за голенища топорик. Внезапно я понял, что он собирается делать. Оцепенев, я стоял, привалившись спиной к дереву, и держал стволы на уровне медвежьей головы, видневшейся над камнями. Все тело обволокло вязким холодом. Мне хотелось броситься к Сашке, оттолкнуть его прочь. Это же сумасшествие — освобождать из петли полузадушенную, разъяренную медведицу!

Опасность!

Я шагнул вперед и раскрыл рот, но в горле застрял сухой ком, и я услышал какой-то хрип вместо крика. Сашка даже не обернулся. Прижимая к себе приклады, я стоял в двух шагах от него, глядя на приподнимающуюся голову зверя, на царапающую о камни бессильную лапу и Сашкину руку, стиснувшую топорище…

Сашка подполз к камням и ударил топором по обрубку бревна. Трос был не толще мизинца, и я увидел, как вскинулись и закрутились перерубленные пряди. Я едва удержался, чтобы не разрядить одновременно все три ствола в торчавшую над камнями голову зверя. А Сашка ударил еще раз и, отпрыгнув назад, вырвал у меня карабин. Шевелящийся трос еле видимыми прядями держался на обрубке бревна.

Хрипло дыша, медведица ворочалась за камнями. В любую секунду она могла сорваться, и тогда…

Впоследствии, припоминая эти минуты, я улыбался, представляя себе оцепеневшую Сашкину физиономию, вытаращенные глаза и поблескивающее лезвие здоровенного охотничьего ножа, стиснутого зубами… Мы отступали. Мы пятились, сгорбившись и прижавшись друг к другу. Выставленные стволы раскачивались в разные стороны. Звенящая тишина проламывалась хрустом наших шагов. Каждое мгновение могли загреметь выстрелы. Мы пятились, не сводя глаз с обрубка бревна, и, даже когда он исчез за кустарником, продолжали пятиться, не оглядываясь назад. И только когда послышался шум воды, оттолкнулись друг от друга и кинулись напролом из чащи. Выскочив на берег, мы, ни на секунду не задумавшись, бросились в воду и опомнились только на противоположном берегу. Тогда мы глянули друг на друга — и припустились бежать, не разбирая тропы…

…Конечно, в этот день я никуда не ушел. Мне нужно было выбираться к берегу Байкала, но я чувствовал, что не могу оставить Сашку одного в маленькой зимовьюшке на берегу реки. Каждый из нас занимался своим делом. Я рыбачил с удочкой неподалеку от зимовья, а Сашка валил бензопилой здоровенные лесины для мостка через реку. Потом, за чаем, он обревизовал мой рюкзак и, покопавшись в кладовой, вынес целую груду банок с консервами, сухарей, сахара, сухого компота. Не слушая моих возражений, он набил рюкзак так, что я едва мог оторвать его от земли. Но и этого ему было мало: он предложил сшить подсумки для Айвора и нагрузить его, как он выразился, в разумных пределах. Идея пришлась мне по душе, но такое количество еды было совершенно лишним. Но Сашка и слушать ничего не хотел. Живо приволок кусок брезента и, полосуя его ножом, стал кроить подсумки. К вечеру сбруя была готова. На примерке Айвор выглядел не хуже вьючного ослика, но, когда Сашка для пробы наложил в каждый подсумок чуть ли не полпуда камней, псу это явно не понравилось. Он приглушенно рычал и, беспокойно оглядываясь на меня, пытался вырваться из Сашкиных рук.

Вечером мы бросили жребий, кому варить прощальный ужин, и выпало мне.

Когда сумерки накрыли тайгу и от реки засквозило холодом, прощальный ужин был готов и накрыт на траве; гречневая каша с мясными консервами, соленая рыба, заварной крем, сгущенное молоко, белые сухари и, конечно, чай. Ровно в двадцать один тридцать Сашка включил рацию, и, сидя на берегу у костра, я услышал его хрипловатый, спокойный голос:

— …«Недра — два», «Недра — два», я «Недра — один», слышу вас хорошо… Происшествий на базе нет… Когда выходить будете?.. Когда выходить будете?.. Прием!

Долина верховьев Лены

Тонкие ниточки ручейков, прикрывшись травой, петляют среди обомшелых валунов, кустарника и деревьев. Скоро по два, по три они сливаются в неширокую говорливую речушку. Здесь, в долине, эта речушка ничем не отличается от других неприметных на карте таежных рек. Но чем дальше уходит она на северо-запад, тем становится шире, свободнее, и все яростнее вскипает на порогах стремительный бег ее волн. И наконец буйным разливом она круто сворачивает на северо-восток и, вбирая на своем пути силу больших и малых рек, могучим потоком несется к берегам океана.

Так за Байкальским хребтом, в холмистой долине, расположенной на высоте около тысячи метров над уровнем моря, от неприметных ручейков рождается краса и сила сибирской земли — великая Лена.

Безлесные склоны Байкальского хребта

От улуса Кочериков долиной верховья Лены я шел на север, к Покойницкому перевалу, в районе которого вел свою работу поисковый геологический отряд. Мой путь по долине до перевала занял почти двадцать суток. Впервые за все время своего путешествия я так долго был один на один (если не считать моего верного пса) с окружающей меня природой.

С четвертого дня пути моим постоянным провожатым стал дождь. Дождь вымотал из меня душу. Разбухшие махровые облака, распустив туманную завесу, беспросветно толклись над долиной. И постепенно окружающая природа стала казаться мне мертвой. Куда ни сунься, вокруг тебя насквозь просыревшая, увязшая в болотах тайга, и в чаще ее ни малейшего признака жизни. Ничего, кроме набрякших деревьев и чудовищно разбухшего шевелящегося неба над головой. Я чувствовал, что день ото дня все больше теряю необходимую выдержку и терпение. Вместо того чтобы идти строго на север, я стал петлять по долине и на одиннадцатый день блужданий окончательно потерял тропу, отмеченную затекшими засечками на деревьях.

Для ночевки обычно выбираешь место под кедрачом, где всегда остается прикрытый навесом кроны сухой клочок земли. Шел двенадцатый день пути. Точнее, день начинался, а я не мог расстаться с удушливым теплом просыревшего спального мешка. Не хотелось и думать, что сейчас нужно вставать, укладывать тощий рюкзак и снова идти. Идти напролом, увязая в чащобе, оступаясь в чавкающем мшанике. Идти, чувствуя под сердцем тоскливый холод тревоги за каждый пройденный шаг. В улусе Кочериков мне удалось снять на кальку участок верховья Лены. Но, заплутавшись в долине, я уже перестал ориентироваться по карте, так как не мог определить, где нахожусь, и доверял только компасу и какой-то слепой интуиции. Куда проще было прокладывать маршруты вдоль побережья моря!