Звук его рога - Сарбан

Мой мозг и мое сердце были так потрясены этим страшным ударом, что я забыл об опасности, которую она старалась увести от меня. Мне кажется, я, спотыкаясь, пошел к ней, уже не прячась, выкрикивая ее имя, когда вдруг ее голос, столь же реальный, как эхо, снова прозвучал у меня в ушах: «Алан! Беги!», и тут я понял, почему она выбрала смерть, и вспомнил, какими глазами сама она смотрела на то же раньше. Свечение ограды быстро угасло, прекратились и призывные звуки рога, и свистки. И прежде чем луч прожектора ударил со сторожевой вышки, я увидел холодный блеск проволоки под луной, а за ней — вереск и березы, и черный массив соснового леса. Луч на секунду задержался на ограде, потом отыскал группу людей у проволоки и остановился на ней.

И тут мне стало совершенно ясно, что я должен делать. Лесники подъехали очень близко к ограде. Я слышал хлопанье их тяжелых кнутов, вой обезумевших от боли «кошек», их визг и стоны. Клубок из тел, рук и ног откатился от ограды и распался на дюжину «кошек», крутившихся под копытами лошадей, ворчавших, фыркавших, визжавших, пускавших в ход когти в драке со своими ранеными соплеменницами, в то время как хозяева ругались и разнимали их кнутами, отгоняя к опушке леса. Я бежал под прикрытием луча прожектора, уверенный, что те, кто попадали под этот луч, слепли, и я становился невидимым для них, псари же придерживали своих ищеек, думая, что их работа на сегодня закончена, а часовые на башне бдительно следили за тем, что осталось от своры. Я пересек два ярда голой земли у забора, приподнял проволоку рукой, проскользнул под ней и побежал, пригибаясь к земле, сквозь вересковые кустики туда, где лежало тело Кит.

Но прежде чем я добрался до него, Ханс фон Хакелнберг и двое лесничих спешились. Они шли между черневшими тут и там на земле телами (одни лежали неподвижно, другие корчились в муках), короткими сильными ударами своих кривых сабель двое парней успокаивали тех «кошек», что все еще были живы. Ханс фон Хакелнберг шагал прямо к повисшему на ограде телу. Он сдернул его с проволоки и, размахивал им над головой, держал в огромных руках-лапах. Я был невидим для него, потому что стоял за пределами освещенного прожектором места, но теперь я шагнул вперед, и он увидел меня в полусвете-полутьме — между нами было не больше двадцати футов и легкая ненадежная ограда.

Парни тоже увидели меня и обнажили клинки, как будто собираясь напасть, но фон Хакелнберг остановил их коротким криком. Он стоял, держа в руках обмякшее тело Кит в саване из пепельного бархата, мерцавшего в луче прожектора, потом медленно повернулся и взглянул на остатки скулившей своры, которую с трудом сдерживали сидевшие на лошадях лесники. Он снова полуобернулся ко мне. Яркий свет превратил черты его лица в карикатурное изображение гнева и жестокости, еще в большей степени лишенное всего человеческого, нежели создания его собственной злой фантазии, но я его больше не боялся. Мое внимание переключилось с его свирепой силы на жалкое мертвое тело у него в руках, и тут я впервые понял, что такая потеря вырывает с корнем из души все муки и страдания и превращает сердце в пустыню, куда никогда уже не вернутся страх и боль. Его гневный крик оставил меня равнодушным, и я понял смысл его слов уже после того как он отвернулся от меня.

— Ступай! — заревел он. — Сегодня ночью ты свободен. Ханс фон Хакелнберг милует тебя сегодня, чтобы вновь охотиться на тебя, когда взойдет другая луна!

Я не знал и не хотел знать, по каким законам его безумной садистской логики мне была дарована жизнь. Лесники отступили и вложили сабли в ножны. Я должен был перелезть через ограду и встретить смерть от стальных ножей этих монстров, но прожектор погас, белые лучи в один миг охватили пламенем всю проволоку, и я увидел фон Хакелнберга с его страшной ношей сквозь этот странный экран, бесцветный, не отбрасывающий тени, лишенный материальности, столь же удаленный от меня, насколько я был удален от белой, холодной и спокойной луны. Я увидел его черный, похожий на привидение силуэт, зашагавший к своей призрачной своре, увидел, как он снова высоко поднял слабо светившееся тело и швырнул его в центр своры.

Не знаю, сколько времени я пролежал в вереске, уставившись на тонкую светящуюся стену. Должно быть, я смотрел на нее долгое время спустя после того, как последнее движение замерло за этой стеной, не в силах ни думать, ни двигаться. Я ничего не слышал и ничего не видел. Моя память не запечатлела того, что произошло позднее в эту ночь или много-много ночей спустя. Только в моем теле до сих пор сохранилась своего рода физическая память о том, как я встал и сорвал с себя наряд из гардеробной фон Хакелнберга и как потом, в состоянии, напоминавшем транс, вызванный усталостью, шел по лесу, шел и шел до тех пор, пока лунный свет и тени не закачались у меня перед глазами, я ослеп, и земля улетела у меня из-под ног.

ГЛАВА VIII

Кошка, тихо спавшая на коврике перед камином весь последний час рассказа Алана, проснулась, когда он замолчал, зевнула и вспрыгнула на подлокотник его кресла. Он поднялся, подпихнул в почти угасший огонь последнее недогоревшее бревно и передернулся от холода.

— У немецкой полиции почти не было сомнения в том, что у меня не все дома, — сказал он, — когда они нашли меня, совершенно голого, бредущего вдоль железнодорожного полотна. Это было в маленьком местечке Крамерсдорф, кажется, не очень далеко от Даммерштадта — той самой станции, к которой я первоначально направлялся. Меня продержали месяц в госпитале, а потом или решили, что я здоров, или им было все равно, но меня опять посадили в клетку — хотя и в другой лагерь. Это было в сентябре 1943 года. И там я оставался до прихода русских в мае сорок пятого.

— Но где ты все-таки был, как тебе кажется, а?.. — начал я. — Я хочу сказать, разве немецкая полиция не задалась вопросом, что ты делал после побега из лагеря и до того, как тебя подобрали у железной дороги?

— Если они и узнали что-нибудь, мне они об этом ничего не сообщили.

Он долго молчал, а потом вздохнул.

— Ну да ладно, вот и все, что со мной произошло, пока у меня не все были дома. Я тебе уже сказал, что если пройдет спокойно еще один год и это состояние не вернется назад, я сделаю Элизабет предложение и надеюсь, сумею забыть, что когда-то был безумен. Ты продержался и не уснул, пока я рассказывал тебе свою историю, теперь ложись спать и забудь все, что услышал. Никому другому я этого не поведаю.

— Нет, — сказал я. — Ты должен рассказать об этом Элизабет. Она должна это узнать.

Он вышел, ничего не возразив, и я услышал, как он отодвигает щеколду у входной двери.

— Не знаю, — пробормотал он себе под нос. — Не знаю. — Он неожиданно выругался вполголоса. — Куда опять делся этот кот? Чертовски много хлопот с этими кошками.

Примечания

1

Самодоносительство (нем.). — Прим. перев.

2

От лат. medela — целебное средство, лечение.

3

Типи — жилище североамериканских индейцев, шалаш конической формы, покрытый бизоньими или оленьими шкурами (прим. перев.).

4

Проклятой (нем.).

5

Там стреляет гауляйтер (нем.).

6

Замечательно! Сказочно! (нем.).

7

Прошу вас! Герр гауляйтер! (нем.).

8

Кончено! Пойдемте, господа! (нем.).

9

Охотничий трофей, добыча (нем.).