Сын графа Монте-Кристо - Александр Лермин

В течение нескольких недель Тичеллини находился В сильном волнении: Сальвани, импрессарио театра Скала и друг Тичеллини, пригласил в Милан Лучиолу, звезду неаполитанской оперы, а маэстро сидел без либретто.

Цензура запретила уже по крайней мере дюжину либретто: сюжеты, взятые из новой или древней истории, оказывались равно предосудительными, потому что во всех шла речь о притеснителях и притесненных. И пока Лучиола каждый вечер пожинала лавры в операх Беллини и Доницетти, Тичеллини приходил в отчаяние…

Печальным возвращался однажды маэстро домой, на улицу де Монте, но тут его ждала радостная неожиданность: служанка, улыбаясь, подала ему сверток, развернув который, Тичеллини вскрикнул от восторга: это было либретто.

Запершись в кабинете, маэстро пробежал рукопись, совершенно не заметив трехцветную тесьму, которой она была обвязана. Тесьма эта, однако,— зеленая, белая, красная — была итальянских цветов, давно запрещенных австрийским правительством!

Уже само заглавие либретто понравилось Тичеллини: рукопись называлась: «Царица Цветов». Звучные стихи лились так гладко, что Тичеллини, еще читая, уже напевал мелодии. Сюжет также годился. «Царицей» в либретто была роза, влюбленная в фиалку, которая, в свою очередь, питала страсть к скромной маргаритке. После различных перипетий, аллегория оканчивалась соединением фиалки с маргариткой, причем роза великодушно благословляла союз. Начиналось всеобщее ликование и торжество. Тичеллини, дочитав последнюю страницу, немедленно принялся сочинять оперу.

Роль маргаритки как раз подходила для высокого сопрано Лучиолы, фиалку должен петь синьор Тино, знаменитый баритон, а синьора Рокита будет иметь громадный успех в роли розы. Второстепенные лица также были вскоре распределены, и на следующее утро запыхавшийся Тичеллини уже стоял перед Сальвани, показывая ему набросок оперы.

Сначала Сальвани не слишком-то поверил в новинку, но убедившись, что ни в хоре бабочек, ни в марше роз не заключалось ничего преступного, углубился вместе с Тичеллини в прелести либретто и кончил тем, что, сунув рукопись, в карман, отправился к цензору.

Цензор, государственный советник, весьма любезно принял Сальвани и, вооружившись роковым красным карандашом, принялся тщательно читать либретто. Как старательно не искал он подозрительный смысл, намек или слово, так ничего и не смог найти, и час спустя Сальвани принес другу радостную весть, что опера разрешена.

Тичеллини плакал от радости, он усердно принялся за работу, не отдыхая даже ночью, и через несколько дней явился к Сальвани, с торжеством размахивая своим детищем.

Теперь оставалось еще завербовать Лучиолу для новой оперы. Импрессарио взялся предупредить ее, после чего Тичеллини должен был просить ее лично.

Пока друзья весело болтали у рояля, и Тичеллини размечал партитуры, в двери тихо постучали.

— Не входить,— вскричал Сальвани, добавив: — нас нельзя беспокоить!

— О, как вежливо! — раздался молодой голос, и Сальвани с Тичеллини вскрикнули от изумления:

— Это же Лучиола!

Лучиола была прелестна. Ей было около двадцати семи лет, черные волосы диадемой вздымались над ее ослепительно белым лбом, а классически правильный овал лица напоминал древние статуи; большие и продолговатые черные глаза светились особенным фосфорическим блеском, и за этот сияющий взгляд ее прозвали Лучиола, что значит «светило». Красное атласное платье облегало роскошные формы певицы, и на кудрявую головку была кокетливо наброшена черная войлочная шляпка. О красавице рассказывали легенды; никто не знал ее происхождения — она превосходно владела всеми европейскими языками и никогда не упоминала о своей родине.

Звезда обладала изяществом парижанки, грацией креолки и подвижностью итальянки. Ее настоящего имени не знал никто, она была героиней множества различных романтических приключений, но не выделяла никого из своих многочисленных поклонников — Лучиола славилась бессердечием. Часто в мужском платье она путешествовала по неаполитанской равнине, всегда в сопровождении своей подруги, нежной и стройной блондинки. Эта подруга была настолько же робка, насколько Лучиола была отважна, и смелая, как амазонка, служила подруге надежной опорой.

За несколько дней до отъезда из Неаполя один кроатский офицер оскорбил Лучиолу, и вместо того, чтобы обратиться за защитой к кому-нибудь из многочисленных друзей, из которых каждый счел бы зачесть вступиться за нее, Лучиола сама в мужском костюме отыскала нахала в ресторане и публично дала ему пощечину, предлагая загладить оскорбление дуэлью на пистолетах. Офицер вынужден был ретироваться, сопровождаемый насмешками товарищей, а Лучиола торжествовала.

От этой вот особы зависела сейчас судьба новой оперы, потому что певица неограниченно властвовала в театре Скала, и Сальвани и Тичеллини знали это.

Пока они соображали, как бы половчее подступиться к Лучиоле, певица непринужденно обратилась к ним:

— Мое посещение, кажется, некстати?

— Некстати? — повторил Сальвани,— синьора, как вы можете говорить это? Напротив, мы сами только что собирались к вам.

— В самом деле? — воскликнула Лучиола, улыбаясь и грозя ему пальцем.

— Право, синьора, Сальвани не шутит,— прервал Тичеллини,— мы хотели бы просить у вас большой милости!

— А, тем лучше! И я пришла с просьбой,— живо сказала певица.— Говорите вы, а потом я скажу, что привело меня к вам.

— О, синьора,— сказал Тичеллини, складывая руки на груди и опускаясь на колени,— моя судьба в ваших руках!

— Боже, как трагично! Можно подумать, что я маршал Радецкий! Но услышу ли я, наконец, в чем дело?

— Мы… я…— начал Сальвани, запинаясь.

— Милейший импрессарио,— перебила его Лучиола, смеясь,— говорите скорее! Или уж лучше, я вам скажу, что мне нужно, пока вы соберетесь с мыслями. Мне наскучило здесь. Беллини, Доницетти и все ваши знаменитые композиторы, конечно, великие таланты, но знаете, однообразны…

— И что же? — с замирающим сердцем спросил Сальвани, когда певица остановилась.

— Ну, мне нужна новая роль в новой опере, или я убегу отсюда,— небрежно объяснила Лучиола.

Оба приятеля вскрикнули от радости. Лучиола посмотрела сначала на одного, потом на другого и наконец спросила:

— Моё желание кажется вам невыполнимым?

— Сохрани Бог! Мы онемели от восторга. Мы как раз хотели просить вас, синьора, исполнить главную партию в нашей новой опере.

— Возможно ли? — воскликнула она, с восхищением хлопая в ладоши.— Чья это опера? Джиоберто, Пальмарелли или, может быть, ваша, Тичеллини? Но погодите, прежде чем начинать дальнейшие переговоры, я ставлю условием, чтобы сюжет не был трагическим.