Великий Мусорщик - Исай Константинович Кузнецов

желание Фауста остановить мгновение, как бы оно ни было прекрасно. Остановившееся мгновение – это смерть.

– Что вы хотите этим сказать? – нахмурился Кандар.

– Вы устали, дорогой Диктатор, – мягко проговорил Ален. – У нас еще будет время поговорить на эту тему. А сейчас мы поищем удобное местечко и немного отдохнем. Ночь предстоит беспокойная.

Местечко для отдыха они нашли довольно быстро. Оно оказалось просторной пещерой, куда Ален и Йорг натаскали хвои, на которой и расположился Кандар.

После разговора с Аленом он не проронил ни слова. Лежа на колючих ветках, он пытался связать воедино все происшедшее за эти сутки, но мысли его разбегались, и он незаметно для себя задремал.

Ален не сомневался, что обряд, посвященный Вэллу, должен происходить где-то поблизости, но найти это место ночью, в темноте, – дело почти немыслимое. Горы – это все-таки горы, и даже если ориентироваться на звуки чатары, какие-нибудь пятьсот метров могут превратиться в несколько километров, на преодоление которых уйдет вся ночь. Пользуясь тем, что еще не совсем стемнело, он ушел на разведку. Диктатор остался наедине с Йоргом.

Когда Кандар открыл глаза и увидел возле себя смуглого черноволосого парня, разжигавшего костер, он не сразу сообразил, где находится.

– Кто ты? Как тебя зовут? – спросил он.

– Меня зовут Йорг, господин Диктатор, – ответил тот.

– Игрушечный мастер… – вспомнил Кандар. – Это ты изготовляешь фигурки Вэлла?

– Нет! – испугался Йорг. – Я делаю игрушки для детей. Вэлл – не игрушка.

– Ты тоже участвовал в нападении на часовню Святого Лея?

– Да, господин Диктатор…

– Что тебя заставило пойти на это?

– Ален – мой друг, господин Диктатор.

– И ты тоже собираешься покинуть Лакуну?

– Нет, господин Диктатор.

– У тебя семья, дети? – спросил Диктатор.

– Нет. Я не имею права иметь детей, – ответил Йорг. – Параграф тридцать семь…

Кандар вспомнил долгие бессонные ночи, предшествовавшие решению ввести закон о браке, этот суровый, даже жестокий закон. Он боялся возможных злоупотреблений, особенно опасных, когда речь идет о людях и без того обделенных судьбой. Вместе с тем он считал кардинальное оздоровление нации краеугольным камнем своего учения. Лиллиана назвала этот закон чудовищным… И только Гельбиш, его верный Гельбиш, помог преодолеть мучившие его сомнения. Он предложил установить жесткий контроль над применением Закона о Браке, и Кандар наконец решился. Результаты не замедлили сказаться. За последние годы на свет не появилось ни одного младенца с наследственными заболеваниями.

Однако сейчас, при взгляде на широкоплечего, на вид совершенно здорового Йорга ему стало не по себе. Он хотел было спросить, по какому пункту (их было 179) Йорг лишен права иметь детей, но вспомнил, что далеко не все, подвергнутые действию тридцать седьмого параграфа, знают, в чем состоит их неполноценность. В ряде случаев это остается тайной ЕКЛ. Кандар попытался вспомнить число осужденных ЕКЛ на безбрачие. Что-то около тридцати тысяч… Нет, это данные трехлетней давности. Много. Очень много… Но все это результат отсталости, вопиющего бескультурья, злоупотребления ракутой и ндирой – наследие прошлого. Пройдет время – исчезнут причины, вызвавшие эту жестокую меру, и люди поймут его правоту. Поймут и простят.

Йорг наконец разжег костер. Огонь охватил сухой валежник, и в мерцающем свете пламени Кандар увидел на стене пещеры надпись. Он вздрогнул и закрыл глаза. Снова открыл их. Огромными белыми, уже пожухшими от времени буквами были выведены три слова: “Смерть Лею Кандару!”

Все эти годы Кандар знал только любовь и преданность. Порой чрезмерное поклонение и слишком громкие славословия коробили его, но он чувствовал, что они искренни: люди воочию убедились в правоте его учения, они видели, чувствовали, как их жизнь становится чище, здоровей, разумней. Даже те, кто нарушал установления Нового Режима, встречали его восторженными овациями, когда он время от времени посещал санитарно-исправительные лагеря. Все понимали: то, что делается, – делается для их счастья и благополучия.

А здесь все эти годы в темноте пещеры поблескивали зловещие, полные ненависти слова: “Смерть Лею Кандару!”

Кандар не мог оторвать взгляда от надписи. Она ждала, притаившись, столько лет! Ждала момента, когда он сам, своими глазами увидит ее…

Кто он, тот человек, который вывел эту надпись? Жив ли он? Ему вспомнился грязный, неряшливый субъект, принявший его за Куна. Есть еще люди, которые ждут возвращения Куна Кандара. Ненависть, породившая эти слова, не выдохлась. Она жива. Она тлеет, тлеет… Неужели она может вспыхнуть вновь?!

Он подозрительно взглянул на Йорга, сидевшего на корточках перед костром.

– Ты хотел бы моей смерти? – спросил он глухо.

Йорг даже вскочил от неожиданности.

– Нет! – быстро ответил он и добавил: – Я никому не желаю смерти, господин Диктатор.

Кандару не понравился его ответ. Слова Йорга означали, что он вообще никому смерти не желает, даже тем, кого ненавидит. А те, кто задержал его на дороге, поклонники Вэлла, если бы они знали, что перед ними Лей Кандар?

– Потуши костер! – приказал он Йоргу. – Его могут заметить.

– Если потушить, Ален нас не найдет в темноте, – засомневался Йорг, но все же поубавил пламя.

Кандар закрыл глаза, но надпись так и стояла перед ним. Он даже различал подтеки краски под буквами… Он погрузился в тяжелую дурманную дремоту, помня, что лежит в пещере, а рядом какой-то человек сидит на корточках перед костром… Он пытался вспомнить, кто же это, но не мог. Но вот человек повернул к нему свое лицо, и Кандар с ужасом узнал самого себя. Но тут же догадался, что перед ним его брат. Кун с насмешкой глядел на него.

– Ну вот ты и попался! – сказал Кун и поднялся. – Пошли!

Кандар открыл глаза. Перед ним стоял Ален.

– Пошли! – сказал Ален.

Глава девятнадцатая

С пяти лет Лана исправно посещала детскую организацию “Сана”. На торжественных сборах ее отмечали как примерную “внучку Диктатора” и награждали книжками, в которых рассказывалось о детстве маленького Лея, о любви дедушки Лея к детям и о том, какой счастливой станет родина, когда полностью осуществятся идеи дедушки Диктатора.

Лана занималась художественной гимнастикой, пела в хоре песни о Прекрасной Лакуне, о маме Диктатора, о его верном друге и рыцаре Фане Гельбише и о том, что только в здоровом теле здоровый дух. Но больше всего она любила вечера, когда бабушка (настоящая, а не мама Диктатора) укладывала ее спать и рассказывала про прежнюю жизнь. Почему-то в ее рассказах прежняя жизнь оказывалась совсем не такой, какой она описывалась в детских книжках с картинками. Бабушка рассказывала о праздниках, где танцевали танцы, которые теперь уже не танцуют, а ряженые ходили от дома к дому и пели песни, которые больше не поют.

Еще она рассказывала сказки о добрых и злых волшебниках, о