Легенда о Сибине, князе Преславском - Эмилиян Станев

Возлюбленная не отдалила меня от божественного — напротив, приблизила меня к нему и вдохновила дух мой на поиски его, а сердце — на то, чтобы с радостью переносить горечь истины и мысль о вечности, так что стал я и более славолюбив и более снисходителен к братьям моим во Христе. Ибо после того, как скинул я путы с разума своего, небо и земля уже не противостояли друг другу, и мир показался мне единым во всём и ангелогласным. И показалось мне, что я проник в тайну его и сподобился великой радости и дух мой как бы прорвал запруду и воспарил точно орел. И возликовал я, братья, и возлюбил, но закралась в сердце мое и печаль от преходящести всего этого, оттого что я смертен, ибо увидел я, что истина, точно мельничный жернов, перемалывает людей и время, дабы приготовить из них хлеба грядущих времен… Не унывайте, братья, да не смущает вас эта печаль! Она человеческая, великая и чистая, понеже глаголет о самопожертвовании и тлении, но поит сердце любовью, а душу — просветлением…

В те долгие месяцы, когда писал я труд свой и тьма отступала предо мною, дух мой замирал при мысли, что мне предопределено освободить человека от тиранов и возвестить смерть их. Сладкогласная любовь к жизни вызывала слезы умиления на глаза мои. Я верил, что день, когда объявлю я новое учение своё, будет великим днем для мира сего, у человека прибудет сил и возлюбит брат брата, поелику поймет, что сам ответствен за добро и за зло. Я жаждал этого дня, как прежде жаждал удостоиться лицезреть Бога-отца и посему, переполненный новой правдой, редко показывался среди братьев моих и сестер. Этот день наступил — то была среда, середина недели, и я нарочно избрал её как рубеж, делящий неделю надвое, дабы стала она днем отлучения от Бога и дьявола и днем рождения нового человека. Увы, она стала днем отлучения моего от братьев-христиан, днем моего развенчания!..

Я изложил, братья, новое учение своё и, пока говорил и читал, видел, как на лицах проступает страх, недоумение, даже ужас, какой бывает на лицах брошенных отцами детей, привыкших к тому, что их водят за руку. Они не понимали меня и не желали понять, а сами были несчастны, измучены трудом, смиренные, но наводящие страх, ибо не подозревали даже, что кроется в душах их и на что способны они в своем невежестве и черной доле. Они выслушали меня молча, но в молчании этом мне слышался рев. Меня бросало в жар, и капли пота падали на страницы книги, ибо понял я, что новая истина оборачивается против меня и не буду я для них более ни владыкой, ни учителем, а, сам того не желая, искусителем. Я не ошибся.

Сила разрушения разбушевалась той же ночью, ибо она была лишь подавлена силой сотворения, но не уничтожена. Женщины затеяли ночные оргии и пели хвалу Сатане, мужчины проклинали Бога, опивались ракией, воровали друг у друга. Оргии растянулись на неделю. Мне стало ясно, что члены общины дотоле пребывали в постоянной борьбе с силой сотворения, воображая, будто борются с дьяволом, и ныне набросились на запретные радости, к которым издавна стремились и телом и духом. А те, кто не поддались чародействам бесовским, восстали против меня и против нового учения. Не понимая происходящего, они устрашились беспорядка, поверили, что через меня и деву дьявол вселился в них, и возжелали возврата к былым заблуждениям… Трудно, братья, любить этот мир и человека, какие они есть, ежели представляешь себе иной, совершенный мир и совершенного человека! Я хотел освободить их от властвующих над разумом их, но они не могут без властителей. Бог нужен им, чтобы было кому прощать их, а дьявол — чтобы служить им оправданием. Демон разногласия сидит в них, и, что ни сотвори им на благо, они не примут того, не извратив, ибо каждый из них сам измыслил себя и вступил в собственные расчеты с Богом и дьяволом и посему не уверует в твою истину. Я же в поисках этой истины ощутил, что любовь моя к ним превращается в жалость, а жалость близка презрению. И если следует сделать выбор, я выберу истину, какой бы она ни была и какое бы зло ни принесла им, поелику знаю, что в конце концов и они придут к ней… Всякая власть кончается неурядицами и произволом, но они не разумеют того, не видят, что уже сделали первый шаг к высвобождению от своих тиранов…

Ныне, братья, остался я в одинокости, понеже и дева покинула меня. Она бежала в лес к преславскому князю Сибину, любодею, язычнику и изгнаннику, к коему я ревновал её. До сей поры она жила мечтой о небе и ныне кинулась в объятия Сибина, дабы в плоти обрести утешение.

Коль хотите, забудьте, братья, своего Совершенного, апостола Сильвестра, крещенного мирским именем Искрю, — раба самого себя, рожденного в Каменце, снявшего пояс заблуждений, дабы опоясаться другим, невидимым поясом истины, и не проклинайте его человеческой гордыни…

Пока я дописываю сии завершающие строки, безумцы, по призыву брата Тихика, не ведающего, что, для того чтобы стать совершенным, потребны не только добродетели, но и познание, не только святость, но и мудрость, направились в лес, дабы схватить князя и деву, ибо в заблуждении своем считают их Сатанаиловыми посланцами, виновниками их прегрешений, внушителями нового учения…»

26

Долго водил Тихик пальцем по строчкам, не слыша лая псов и воя шакалов. Тонкие восковые свечи догорали одна за другой. Слова апостола точно молотом били по недоверчивому житейскому уму раба, помрачая его здравый смысл, пытаясь увести мысль за земные пределы. Будучи в грамоте самоучкой, он с превеликим трудом разбирал слова и вникал в написанное. Но Тихик упорно стремился понять до конца господарскую тайну. Добравшись в конце концов до последней строчки, вспотевший от усилий и жары, он облегченно вздохнул и свернул пергамент. «Ложь это и дьявольское наущение, вздор, ибо смешивает добро и зло воедино. Подобной истины быть не может… Желал, видишь ли, освободить человека от Бога и дьявола, дабы стал он богочеловеком! А какой мерой будем мерить мы дела свои? Всяк станет сам измышлять, что есть добро и что зло, как и случилось в общине. Как обеспечить порядок и хлеб насущный?.. Сам признает, что не терпелось ему вступить в плотскую связь с нею, а толкует о пташках божьих и проливает над человеком слезы!.. Захотелось тебе, апостол, освободить себя от долга, дабы блудствовать без угрызений совести, и не узрел Рогатого», — рассуждал Тихик, опровергая одну за другой мысли из послания Сильвестра и радуясь тому, что так легко разбивает их в пух и прах. «Похваляется, что возликовал и возлюбил, а между тем признается, что, познав истину, предпочел её благу христиан и что любовь его к ним превратилась в презрение… Нет, не обмануть меня ни совершенным миром, ни совершенным человеком! Лишь Бог совершенен, ему одному ведомо совершенство, а ты прекрасно знаешь, что не будет тебе прощения, хоть ты и украсил свой грех всякими словесами и обольщаешь нас, суля свободу от зла и добра. Бог против тебя — тот, кто не признает в дьяволе подстрекателя ко злу, не имеет нужды и в Боге. Что касается ослепившей тебя красоты, она принадлежит блуднице. С помощью её Лукавый побудил тебя смешать добро и зло в мерзкое и грязное питие… Не ищешь ты истины для человека, а стремишься перехитрить Господа и низвергнуть его, дабы возвыситься самому… Так Рогатый обманывает вас, господари! Вы ищете спасения от Всевышнего, но, понеже он против вас, отрицаете его и провозглашаете богами себя, дабы властвовать над нами во веки веков!..»

Быть может, Тихик продолжал бы и дальше разбирать послание апостола, пока не отверг бы все до последней строчки, ибо нет выше наслаждения, чем отвергать чей-либо ум и тем возвышать себя, но его охватило вдруг подозрение, что Совершенный отправился в лес, чтобы развязать Каломелу и бежать с нею. Он задул свечу, запер дверь и, сказав страже, что обходит селение, проверяя дозоры, направился в лес. Над горою сверкнула молния, гулко прокатился гром. Торопливо шагая к лесной дороге, Тихик подумал, что следовало взять с собой кого-нибудь из стражи — иначе как он задержит апостола, если застанет его? По закону общины развязавший осужденного должен понести такое же наказание. Неужто оставить Совершенного на свободе? «Воистину, что вознамеряюсь я сделать?» — спросил себя Тихик и тут же понял, что Рогатый вошел в него: ненависть и ревность превратили былую любовь к ангельской невесте в нечистое любопытство, в смутный умысел против нагой и беспомощной грешницы… «Господи помилуй!» — простонал Тихик, но не умерил шага, продолжая уверять себя, что идет исполнить закон общины.

Пока он отыскал дорогу, новые раскаты грома сотрясли небеса, обрушив их ему на голову. Но Тихик не испугался, ибо рассудил, что это дьявол, создатель зримого мира, пытается помешать ему. Сатана предостерегает его, чтобы он повернул вспять. Лукавый проник в кровь его, но, поскольку он разгадал это, тот поднял бурю и наверняка остановит её, если Тихик откажется от Бога, развяжет грешницу, либо согласится с пагубным учением Совершенного. «Благослови и пощади, Владыко!» — пересохшими губами шептал Тихик. Ноги несли его против воли, взор блуждал. При каждом ударе грома ему казалось, что он видит белую плоть грешницы. Он с удвоенным усердием стал читать «Отче наш», и молитва, оберегающая от опасностей в пути, вдохнула в него силу и волю. Нет, он шел не для того, чтобы увидеть обнаженную Каломелу, насладиться муками её и неминуемой смертью, — он шел, дабы прогнать нечестивца-апостола, Сатанаилова раба, чьего языка он опасался, отчего и не хотел судить его в присутствии братьев. Полный ожесточения, он вооружился палкой и вскоре вышел на то место, где они пели «Благодать». Где-то неподалеку находилось дерево, к которому была привязана Каломела. Тихик прислушался, не донесется ли стон или другой какой звук. Стояла непроглядная тьма, бесновался ветер, а когда проносились молнии, казалось, лес шатается и деревья выглядели нечистыми духами. В довершение всего хлынул дождь, и Тихик начал терять надежду, что найдет осужденную. Перебегая от дерева к дереву, он наконец достиг небольшой поляны. Тут ему послышался человеческий голос, и вслед за тем в ядовито-зеленом свете молнии он увидел высокую фигуру Совершенного, склонившегося над чем-то белым. Не вполне уверенный, что это ему не почудилось, он подождал. Громовые раскаты следовали один за другим, и теперь Тихик явственно увидал, что апостол поднял с земли Каломелу Он, должно быть, только что развязал её, и она лежала на его руках без чувств, а может, была уже бездыханна. Совершенный шел прямо на Тихика. Тот ощутил, что ревность душит его, превращается в физическое страдание. Он замахнулся палкой, готовясь обрушить её на голову апостола. Тут новый раскат грома разорвал небо, молния залила всё вокруг ослепительным светом, и в этот миг из чащи выскочил нагой князь и ринулся с ножом в руке на апостола. Апостол закричал, выпустил Каломелу и упал навзничь. Глаза у Тихика стали по-кошачьи зоркими — до того ясно видел он, как князь стаскивает одежду с убитого. Он снял с него рясу, потом, стащив подрясник, надел его на себя, завернул Каломелу в рясу, взял её на руки и исчез за деревьями…