Экономическая наука в тяжелые времена. Продуманные решения самых важных проблем современности - Эстер Дюфло

ВВП своего региона. В Соединенных Штатах тоже есть кластеры, некоторые из них более известны, чем другие. В Бостоне есть биотехнологический кластер. Карлсбад, расположенный недалеко от Лос-Анджелеса, специализируется на оборудовании для гольфа, а в Мичигане есть кластер по производству часов[147].

Организация трикотажной промышленности в Тируппуре иллюстрирует значимость наличия имени. Вся отрасль организована вокруг так называемых джобберов, субподрядчиков, которые заботятся об одном или нескольких этапах производственного процесса или даже о нем целиком, для некоторой части поставок. При этом сами джобберы невидимы. Вместо них покупатели имеют дело с меньшим количеством известных имен, которые получают заказы, а затем распределяют их между джобберами. Преимущество этой модели производства заключается в том, что она позволяет производить продукцию в очень больших масштабах, даже если ни у кого нет необходимых средств, чтобы инвестировать в одну огромную фабрику. Каждый вкладывает то, что может, а посредники осуществляют координацию. Это еще один аргумент в пользу кластеризации промышленности.

Аналогичная система действует во многих крупных экспортных кластерах по всему развивающемуся миру, где репутация одних обеспечивает занятость многих других. Посредники, такие как Hamis Carpets в Египте или оптовики в Тируппуре, организуют отношения с иностранными покупателями. Они могут многое потерять, если возникнут проблемы с качеством у кого-либо из производителей, поэтому позаботятся о контроле качества. И хотя работа посредника непроста, как мы видели в случае с Hamis Carpets, конечная награда, вероятно, вполне прилична.

Интересно, что это может измениться. Бизнес-модель двух из наиболее успешных в современном мире компаний, Amazon и Alibaba, в известной мере основана на том, чтобы самим занять место этих посредников, позволив отдельным производителям создавать на предоставляемых им площадках, разумеется, за определенную плату, свою собственную репутацию которая не требует подтверждения посредника. Вот почему после того, как вы получите посылку, заказанную на Amazon Marketplace, к вам обязательно обратится продавец с просьбой оставить отзыв. Именно в погоне за этими рейтингами они продают вам носки или игрушки по абсурдно низким ценам. Они надеются накопить в один прекрасный день достаточно положительных отзывов, чтобы получить возможность называть свою цену. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы эти новые площадки для торговли укрепили свою репутацию гарантов качества (и они все еще могут потерпеть неудачу). До тех пор пока они не добьются успеха, изолированный производитель в третьем мире практически не сможет начать конкурировать на международном рынке, каким бы хорошим ни был его продукт и какими бы низкими ни были его цены.

СТОИЛО ЛИ ЭТО 2,4 ТРИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ?

Итальянский неомарксист Антонио Грамши однажды написал: «Старое умирает, а новое еще не может родиться; в этом междуцарствии возникает множество симптомов разнообразнейших патологий»[148]. То же самое можно сказать и о мире после либерализации торговли. Как мы видели, существует много очень веских причин, по которым перемещение ресурсов, как правило, инертно, особенно в развивающихся странах, а прорыв на экспортные рынки является трудным делом. Одно из следствий этого факта состоит в том, что либерализация торговли, независимо от места ее проведения, не ведет к гарантированному успеху, как это часто предполагается в экономической теории. Заработная плата может упасть, а не вырасти, даже в тех странах с избыточной рабочей силой, где торговля должна приносить рабочим выгоду. Происходит это потому, что все необходимое для повышения производительности труда – капитал, земля, менеджеры, предприниматели и другие работники – слишком медленно переходит от одного занятия к другому.

Если машины, деньги и рабочие продолжают использоваться в старых отраслях по-прежнему, то, соответственно, в потенциально экспортные отрасли перемещается гораздо меньше ресурсов. В Индии либерализация 1991 года не привела к массовым и внезапным изменениям в объемах импорта и экспорта. В период с 1990 по 1992 год уровень открытости индийской экономики (сумма всего импорта и экспорта в процентах от ВВП) увеличился лишь немного – с 15,7 % до 18,6 %. Но в конце концов и импорт, и экспорт стали расти и Индия сегодня фактически более открыта, чем Китай или Соединенные Штаты[149].

В конечном итоге произошло перемещение ресурсов и стали производиться новые товары. А поскольку уже существующие производители выиграли от наличия возможности импортировать то, что им нужно, качество производимой продукции выросло, а значит, она стала более продаваемой на мировом рынке. Например, индустрия программного обеспечения выиграла от возможности беспрепятственно импортировать необходимое оборудование и экспорт программного обеспечения резко вырос. Индийские фирмы быстро переключились на импорт, когда он стал дешевым. Кроме того, они также разработали новые линии продуктов (для внутреннего и международного использования), чтобы воспользоваться преимуществами этого более дешевого импорта. Но на это потребовалось время[150].

Есть некоторые свидетельства, которые подтверждают мнение (разделяемое многими политиками) о том, что лучший способ ускорить этот процесс – это принять «политику стимулирования экспорта», направленную на помощь экспортерам. Во всех восточноазиатских историях успеха послевоенной эпохи – в Японии, Корее, Тайване и совсем недавно в Китае – применялась та или иная стратегия, направленная на помощь ускорения экспансии экспортерами. Большинство наблюдателей убеждены, что Китай, например, систематически занижал свой обменный курс на протяжении 2000-х годов (примерно до 2010 года), продавая юань и покупая иностранную валюту, чтобы сохранить искусственно низкие, по сравнению с конкурирующими товарами, цены на свою продукцию, выраженные в долларах.

В 2010 году Пол Кругман назвал политику Китая «наиболее искажающей политикой обменного курса, которую когда-либо проводила любая крупная страна». Это обошлось дорого – уже обладая валютными резервами в 2,4 триллиона долларов, Китай ежемесячно увеличивал их на 30 миллиардов[151]. Учитывая, насколько хорошо китайцы экспортировали и насколько бережливы китайские потребители, в Китае существовала естественная тенденция продавать больше, чем покупать, и это должно было бы подтолкнуть валютный курс вверх и остановить рост экспорта. Политика не позволила этому случиться.

Была ли подобная политика поощрения экспорта благотворной для экономики? Вполне возможно, что она помогла экспортерам, повысив их прибыль в юанях (если вы продаете свою обувь за определенную сумму в долларах, то чем ниже обменный курс, тем больше вы получаете за нее местной валюты). Это облегчало им возможность поддерживать долларовую цену своего экспорта на низком уровне, что поощряло иностранцев покупать китайскую продукцию и тем самым способствовало укреплению ее репутации. Также это помогло экспортерам накопить больше капитала и нанять больше новых работников.

С другой стороны, все это происходило за счет китайских потребителей, которым приходилось платить за переоцененные импортные товары (что является обратной стороной слабости валюты). Трудно сказать, что произошло бы, если бы эта политика не была принята. Во-первых, китайское правительство также приняло ряд других благоприятствовавших экспортерам политических мер. Китай продолжал оставаться конкурентоспособным и когда он перестал манипулировать своей валютой после 2010 года. Во-вторых, даже если бы экспорт расширялся медленнее, внутренний рынок мог бы расти быстрее и поглотить излишки. Китай и сегодня экспортирует лишь около 20 % своего ВВП, остальное идет на местное потребление.

Даже если стимулирование экспорта действительно сработало в Китае – а оно могло