После бури. Книга вторая - Сегей Павлович Залыгин

заглядывали, так вели себя скромно, чаевыми не разбрасывались, думали этакими мероприятиями и камуфляжем спастись? Глупость же! И – доказательство!

...Уж как в свое время, в юности, Корнилов был поражен великим открытием ума человеческого – менделеевским периодическим законом химических элементов! Даже Ньютон и тот поразил его меньше.

Прошли годы, и Корнилов однажды подумал: «Век девятнадцатый разложил природу на элементы, но сама-то природа никогда не создавала элементы, она создавала только вещества. Как бы из этого антиприродного разложения чего-нибудь не получилось. Чего-нибудь такого... Какого-нибудь доказательства...»

А все эти оппозиции – левая, правая – разве не глупость? И не слепота? И не доказательство? Не отсутствие элементарного чутья – где сила, а где ее нет?!

Однажды Лазарев чуть ли не догадался о том, что за человек зампред КИС товарищ Корнилов, какие мысли приходят ему в голову, когда он целиком и полностью не поглощен планами реконструкции и развития народного хозяйства Сибири. Чуть-чуть не догадался и сказал:

— Вы хороший работник, товарищ Корнилов. Вы очень кстати пришли в Крайплан, когда Пятнадцатый съезд ВКП(б) принял решение о составлении первого пятилетнего плана... Вы фактически возглавили КИС, потому что товарищ Вегменский... он прекрасный товарищ, а вы работаете преданно, как настоящий революциионер. В то же время я знаю... в вас живет, живет ваше прошлое, ваше бывшее. У вас, кажется мне, я почему-то догадываюсь, существует даже собственный Апокалипсис... а? Возможно?

— Что же! – откликнулся тогда Корнилов. – Апокалипсис был революционной книгой. Многие века. Еще английские революционеры руководствовались ею и боролись не столько с королями и с королевами, сколько с концом света, полагая, что короли и королевы – это воплощение антихриста, что они-то и учинят всеобщий конец. Право же, это стоило свеч!

Лазарев выслушал Корнилова, помолчал, на энергичном лице его еще мелькнула догадка, он сказал:

— Между прочим, Апокалипсис предусматривает тысячелетнее правление праведников и мудрецов. Мне нравится именно эта сторона дела. А вам?

— Мне? Мне нравится эта мечта, но не одна, а в сочетании с разными представлениями о конце света. Подумать только, целые науки были созданы по этому поводу, обширные и последовательные теории кончины мира были в употреблении! И это не помешало их создателям выжить, укрепиться на земле и создать духовные ценности! Это им только помогало!

— А я все насчет того тысячелетия. Где одна тысчонка, там пристегнем и другую, и третью! Было бы к чему пристегивать! А упустить момент – это, знаете ли, такое преступление, которому и наказания-то не выдумаешь!

Тут вошел в кабинет Бондарин, у него была манера – приходить именно в такие интересные моменты, он послушал краешком уха, о чем речь.

— Господи, боже мой! Ну, ладно, продолжайте, продолжайте, я вам не помешаю, я только представлю здесь некоторые безотлагательные интересы Советского государства и тотчас еду! Вот это, Константин Евгеньевич, план развития угольной промышленности, рассмотренный и утвержденный на последнем заседании президиума, его надо подписать, а вот это письмо в совнархоз по вопросу о строительстве оловозавода... Тоже надо подписать. А это шестое наше письмо в совнархоз по этому же предмету, ответа нет...

И Бондарин вышел прочь, но продолжения разговора между Лазаревым и Корниловым не состоялось.

Теперь продолжение должно было состояться между Корниловым и Ниной Всеволодовной. Иначе быть не могло. С кем же было продолжать!

И вот как случилось: во дворе крайплановских жилых домов, посреди весенних луж Корнилов встретился с Ниной Всеволодовной и, слово за слово, разговорился с нею.

Она изменилась вся: похудела, потеряла что-то в плавности движений, а что-то в голосе. В голосе – уверенность и легкую беспечность.

Нина Всеволодовна захотела рассказать Корнилову кое-что о себе, о том, что товарищ Прохин уже предлагал ей должность переводчицы на связях Крайплана с АИК – с Автономной индустриальной колонией «Кузбасс» (Autonomous Industrial Colony «Кузбасс») и с ее отделениями в Берлине и Нью-Йорке... Эта колония, объясняла Нина Всеволодовна, состояла из американских, голландских и других европейских рабочих-горняков, они приехали в Сибирь, чтобы делом помочь первому в мире государству рабочих и крестьян. Отношения с колонией были трудные, переписка с нею огромная, тут-то и пригодились бы ее, Нины Всеволодовны, знания, а она отказалась. Прохин очень удивился, но от своего намерения не отступил, подыскал место зав. канцелярией в Сибпромбюро с двухмесячным испытательным сроком. Она отказалась снова: «Не справлюсь».

Прохин, для которого отказы Нины Всеволодовны были совершенно необъяснимы, тем не менее очень терпеливо и доброжелательно объяснил ей, что это, собственно, даже и не его личные предложения и хлопоты, а заботы и хлопоты товарища Озолиня, секретаря Крайкома ВКП(б). Озолинь обязательно хочет пристроить ее в какое-нибудь солидное учреждение, да не так-то это нынче просто даже для него, первого в крае лица, – безработица!

«А я еще подожду, сколько можно... – снова ответила Нина Всеволодовна Прохину. – Год или два подожду».

Тогда Прохин сказал:

«Да мало ли что может случиться через год? Тем более через два? Может быть, и самого-то товарища Озолиня уже не будет на нынешней должности?» Прохин, столько лет будучи ответственным работником планового органа, тем не менее очень часто таким образом говорил: «Да мало ли что будет через год? Тем более через два?» А Нина Всеволодовна и тут ответила решительно: «Спасибо, Анатолий Александрович, я все-таки обожду!»

Прохаживаясь с Корниловым вокруг крайплановских домов с водоразборной колонкой посередине и с дровяными сараями по краям общего двора, Нина Всеволодовна говорила:

— Я хочу, я обязана продлить тот образ жизни, который был у нас с Костей! В этом для меня смысл, хотя я и не знаю какой... Но поверьте, Петр Николаевич, смысл обязательный! Я боюсь что-то менять! Что изменилось, что случилось, то уже случилось, но сама я не должна что-то менять, а только сохранять! Только! У меня есть ценные вещички, остались еще от матери, вот я и снесу их в Торгсин, и продам, и получу дефицитные продукты и промтовар, мне на два года хватит!

Это было, показалось Корнилову, серьезное и даже необходимое предисловие ко всему тому, что хотел, что обязан был сказать ей он, но тут Нина Всеволодовна остановилась, прикоснулась к его пуговице одним пальцем и вдруг:

— А знаете, Петр Николаевич, скоро мы будем соседями! – сказала она.

— Мы и сейчас живем с вами в соседних домах.

— А будет совсем близкое соседство. Да. Не