Дивная книга истин - Сара Уинман

Сын смотрителя безостановочно ходил кругами по комнате, а старик продолжал угасать. Я дала ему воды, которую он не смог проглотить, и, приложив руку к его сердцу, почувствовала угасающее биение – финальные аккорды песни, обозначаемые только приглушенным барабаном.

На последнем дыхании старый смотритель маяка вполне отчетливо произнес: Он есть свет мира. Тот, кто последует за Ним, никогда не будет идти во тьме, и путь его озарится сиянием жизни.

Мы похоронили его в море, как он того и желал. И словно в ответ на жертвоприношение море подарило нам две недели покоя. Шторм стих, высота приливов была меньше обычной, птицы с криками носились над водой и ныряли за добычей, солнечные блики выплясывали на гребнях подобие любовного танца.

Каждую ночь мы вдвоем несли дежурство в закопченной ламповой галерее, где я временами подражала завыванию ветра. Обычно в самый темный час я, вся в пыли и грязи, выбиралась на балкончик и, крепко держась за перила, смотрела, как свет маяка пронзает бескрайнюю тьму в поисках чего-то неведомого за горизонтом. Иногда перелетные птицы, ослепленные светом маяка, с налету разбивались о толстое стекло и падали мертвыми на пол балкончика. И девушка относила этих птиц вниз к своему брату, чтобы ему было кого любить и жалеть.

Мы жили в самом центре этой водной вселенной, ибо мы были ночным солнцем, и мы сообщали кораблям: Не подходите близко, под нами опасные скалы. Прибой вскипал белой пеной, подбрасывая ее высоко в воздух, а мне было жутко и весело, и я чувствовала себя влюбленной. Бывало, не отпуская перила, я медленно перемещалась по круговому балкону, отыскивая единственный тихий закуток с подветренной стороны, а она выходила следом за мной и делала то же самое – только двигаясь в противоположном направлении, – и мы сходились на этом крошечном пространстве между потоками воздуха, не помещаясь там бок о бок; тогда мы становились лицом к лицу, и наши лица соединялись, и единственный бриз, который я тогда чувствовала, был ее дыханием с ароматом сладкого китайского чая.

Она научила меня улавливать запахи ветра. На такой высоте воздух свободен от лишних примесей, и при сильном юго-западном ветре мои чувства напрягались до предела, так что я могла уловить звуки и запахи, долетавшие сюда из Америки, из других времен, из времени моей мамы. И я слышала тихий плач, как будто бриз доносил печальные песни с полей и берегов рек.

За два дня до назначенной даты моего отъезда небо было безоблачным и таким ярко-голубым, каким я его еще не видела. Солнце пригревало не на шутку, и я расхаживала в одной безрукавке, вдобавок закатав штаны. Впрочем, жару умерял освежающий ветерок, а когда скалы вздымались из воды при отливе, волны оставляли на них большие клочья пены, которые при взгляде с высоты башни напоминали приземлившиеся облака. Мальчишка все так же тосковал и не поднимался с постели, окруженный мертвыми птицами. Оставив еду и воду рядом с его койкой, она взяла меня за руку и повела на верхнюю галерею.

Я наблюдала за тем, как она принюхивается к воздуху. Многое в ее повадках напоминало мне старых рыбаков, которые могли по характеру течений и ветра вычислить ход рыбных стай. Море – а вовсе не я – было ее истинной любовью, которой она никогда и ни за что бы не изменила. Вот почему я даже не уговаривала ее уехать со мной. Всему на свете отведен свой срок. Нам двоим принадлежали только эти четырнадцать дней вместе с их приливами и отливами.

В тот раз она притащила наверх огромного воздушного змея, состоявшего из металлической рамы с натянутой на нее прочной белой парусиной, а также длинного – футов пятьдесят-шестьдесят – хвоста из толстой веревки, на конце которого болтались около дюжины крючков с наживкой. Она привязала леер к перилам, дождалась нужного ветра и запустила змея с балкона. Когда змей отлетел за пределы рифа, она начала то ослаблять, то подтягивать леер так, чтобы конец хвоста с наживленными крючками периодически погружался в воду, приманивая рыбу.

Спустя совсем немного времени она закричала, призывая меня на помощь. Мы вместе потянули леер, и – даю тебе честное слово! – на крючках под змеем болтались сразу семь рыб. И они летели к нам по воздуху! Ох, до чего же трудно было затянуть этого змея обратно на балкон, Дрейк! Однако мы справились и сняли рыбу с крючков, а еще через час кухня наполнилась аппетитным запахом жарящихся морских окуней и сын покойного смотрителя поднял голову с подушки, впервые очнувшись от своего горя.

В то утро, когда за мной приплыл баркас, она подарила мне монету. Я всегда ношу ее с собой. Погоди, сейчас найду в кармане. Да, вот она.

Дивния протянула ему монету.

Старый пенни, сказал Дрейк.

Да.

Почему пенни?

Она оставила этот вопрос без ответа и продолжила свой рассказ.

Отплывая от маяка, я ни разу не оглянулась, Дрейк. Я просто не могла. Мне было семнадцать, и я любила ее. То был мой первый любовный опыт, и он оказался чудесным. Даже сейчас меня пробирает дрожь при воспоминании об этом. Она была такая… Эй, ты почему отворачиваешься?

Я не отворачивался.

А то я не видела. Тебя это смущает?

Нет.

Тебя смущает, что старая карга говорит о плотских утехах?

Ничуть, соврал он.

Когда-то я была молода. Трудно в это поверить, не так ли? Почти всю свою жизнь я чувствовала себя молодой, даже когда давно таковой не была. Для меня молодость являлась чем-то вполне естественным. Утверждать подобное с полным правом можно лишь на исходе лет. Представь себе, было время, когда это ныне дряхлое тело страстно предавалось любви. Я вытворяла такие вещи, которые наверняка вогнали бы тебя в краску.

В краску, с нажимом повторило эхо.

И Дрейк покраснел от смущения.

Почему пенни? – повторил он свой вопрос после паузы.

К этому я и веду, сказала Дивния. Не подгоняй меня. Особенно сейчас.

Волны били в корму, продолжила она. И, подгоняемые ими, мы при попутном ветре быстро двигались в сторону Фоуи. Но я уже больше не могла сдерживаться и оглянулась назад, на маяк, исчезающий за горизонтом. И я увидела мерцающее сияние на башне, вроде как отражение солнца в зеркале. И я поняла, что это она посылает мне свой свет и что она всегда будет посылать мне свет, указывая путь домой. Мне было зябко, но монета в кармане казалась раскаленной. Я достала пенни и, согревая руки, стала его разглядывать. На обратной стороне была изображена Британия, правящая морями. И я подумала: Так ведь это та же девчонка – в некотором смысле. А потом я заметила еще кое-что. Над плечом Британии виднелась башня маяка. Того самого Эддистонского маяка. Как напоминание обо всем, что было между нами. И монета стала ключом, открывающим дверь в ту часть моего прошлого.

Теперь я уже не могу вспомнить ее имя. Не могу вспомнить ее лицо. Память уже не та, что прежде. Порой я беспомощно топчусь перед дверью там, где призракам моего прошлого обеспечен свободный вход. Мне зачастую не удавалось как следует попрощаться с людьми, но я помнила слова отца о том, что с некоторыми людьми прощание попросту невозможно. C’est la vie[29], как говорят французы. Но что я не забыла, так это ощущение ее лица, и это было очень приятное ощущение, – стало быть, и лицо было приятное. Мы с ней больше никогда не виделись.

Так-таки ни разу?

Ни единого раза, подтвердила она. Я не знала, что с ней случилось потом, хотя неизменно начинала строить догадки при виде огней маяка вдали. И только много лет спустя, после того самого страшного урагана, когда на скалах стоял уже новый маяк вместо прежнего, я наконец-то узнала.

Что именно ты узнала? – спросил Дрейк, не дождавшись продолжения фразы.

Что в ту пору она была еще жива, произнесла Дивния, и лицо ее на миг посветлело.

И как же ты это выяснила?

Самым невероятным образом, можешь мне поверить.

Расскажи об этом, попросил Дрейк.

Дивния вновь раскурила погасшую трубку.

Тем вечером я огибала мыс Лизард, когда погода внезапно ухудшилась. Небо пошло сине-багровыми пятнами, и началась какая-то сумасшедшая бортовая качка: волны все яростнее кидались на лодку с разных сторон. Оглянувшись, я сначала подумала, что надвигается низкая темная туча – она выглядела как туча, Дрейк, – и только в последнюю минуту поняла, что это высоченная волна. Она настигла меня, и лодка стала подниматься на крутую водяную гору – все выше и выше, пока не добралась до самого гребня. Там лодка на миг зависла во тьме и потом полетела вниз, ударившись о воду так жестко, словно это был мокрый песок.

Когда я очнулась, прямо надо мной был просвет в тучах, заполненный звездами: мириады звезд и туманный шлейф за ними, уходящий в бесконечность. Это было восхитительно! Я огляделась: моя лодка плавала посреди круга спокойной воды, и буря огибала этот круг, не прорываясь внутрь. Я видела, как волны разбиваются о незримую стену в тридцати ярдах от меня. И мне стало ясно, что я оказалась над братской могилой каких-то неведомых моряков – могилой, отмеченной не крестом, а этим молитвенным спокойствием. Но моя лодка, оставшись без мачты и руля, дрейфовала к этой границе между Жизнью и Смертью. Волны ярились уже всего в десяти ярдах, а я все не могла оторвать глаз от неба, от постепенно сужавшегося просвета в тучах, который позволил мне заглянуть в иной мир.