Миг бытия так краток - Роджер Желязны

— Да.

— Ты мог бы взять назад свой вызов на бой.

— А ты мог бы улететь на скиммере.

— Я не улечу.

— И я не возьму назад свой вызов.

— Печально это, — проговорил он через некоторое время. — Печально, что двое таких людей, как мы, должны драться из-за голубокожего. Он не стоит ни твоей жизни, ни моей.

— Верно, — согласился я. — Но тут речь идет о чем-то большем, чем просто его жизнь. С тем, что он там ни делает, как-то связано будущее всей этой планеты.

— Я в таких вещах не разбираюсь, Караги. Я убиваю за деньги. Никакого другого ремесла у меня нет.

— Да, я знаю.

— Помнишь то время, когда мы взрывали бомбы на Золотом Берегу, во Франции? — спросил он внезапно.

— Помню.

— Вместе с голубокожими мы убили тогда и многих людей.

— Да.

— Это не изменило будущего планеты, Караги. Вот мы здесь, во многих годах от тогда, и все по-прежнему так же.

— Я это знаю.

— А помнишь те дни, когда мы, скорчившись в окопе, на склоне холма, выходящего на бухту Пирея, обстреливали огнеходы? Ты иногда подавал мне ленты, а когда я уставал, ты сменял меня у пулемета. Боеприпасов у нас хватало. В тот день гвардия У правления не сумела высадить десант, да и на следующий тоже. Она не оккупировала Афины, и не сломила Радпол. И, сидя там те два дня и ту ночь, мы разговаривали, ожидая, когда обрушится огненный шар, и ты рассказывал мне о Силах Небесных.

— Я и забыл…

— А я нет. Ты рассказал мне, что есть люди, вроде нас, которые живут высоко у звезд. И есть также голубокожие. Некоторые из людей, сказал тогда ты, ищут милости голубокожих и хотят продать им Землю, чтобы превратить ее в музей. Другие, сказал ты, не хотят этого делать, а хотят, чтобы она оставалась такой, какая есть сейчас, — их собственностью, руководимой Управлением. У голубокожих нет единого мнения по этому вопросу, потому что возникают определенные сомнения в законности и этичности такого поступка. Удалось достичь компромисса, и голубокожим продали несколько чистых мест, которые они заняли под курорты и откуда устраивали экскурсионные туры по остальной Земле. Но ты хотел, чтобы Земля принадлежала только людям. Ты сказал, что если мы отдадим сейчас голубокожим хоть пядь, они потом захотят ее всю. Ты хотел, чтобы люди со звезд вернулись и отстроили города заново, похоронили Горячие Места, истребили зверей-людоедов.

Когда мы сидели там, ожидая огненного шара, ты сказал, что мы ведем войну не из-за чего-то такого, что можно увидеть или услышать, почувствовать или унюхать, а из-за Сил Небесных, которые никогда нас не видели и которых мы тоже никогда не увидим. Силы Небесные свершили все это дело, и из-за него люди здесь, на Земле, должны умирать. Ты сказал, что из-за смерти людей и голубокожих Силы могут вернуться на Землю. Однако они так и не вернулись. На ней царила только смерть.

И спасли нас, в конечном итоге, именно Силы Небесные, потому что прежде чем зажечь огненный шар над Афинами, требовалось проконсультироваться с ними. Они напомнили Управлению о старом законе, изданном сразу же после Трех Дней: «…Да не возгорится больше огненный шар никогда в небесах Земли». Ты думал, что они все равно зажгут его, но они побоялись это сделать. Именно потому нам и удалось остановить их в Пирее. Я сжег для тебя Мадагаскар, Караги, но Силы и тогда не снизошли на Землю. А когда люди зарабатывают побольше денег, то уезжают отсюда, и никогда не возвращаются с неба. Ничто из сделанного нами в те дни не вызвало перемен.

— Именно из-за сделанного нами все, скорей, осталось таким, как было, а не стало хуже, — возразил я.

— Что случится, если этот голубокожий умрет?

— Не знаю. Тогда все может ухудшиться. Если он рассматривает пройденные нами районы как возможные участки недвижимости, для покупки их веганцами, то, значит, старая история началась опят заново.

— И Радпол снова будет драться и рвать их бомбами?

— Думаю, да.

— Тогда давай убьем его прямо сейчас, пока он не зашел слишком далеко и не увидел слишком много.

— Возможно, все обстоит не так-то просто, и они всего лишь пришлют другого. Будет также и реакция — наверно, массовые репрессии против членов Радпола. Радпол больше не ютится на обочине жизни, как в былые дни. Люди не готовы к такому. Им нужно время на подготовку. По крайней мере этого голубокожего я держу в кулаке. Я могу следить за ним, узнать его планы. А потом, если станет нужно, я могу уничтожить его сам.

Он затянулся трубкой, я принюхался. Запах чем-то походил на аромат сандалового дерева.

— Что ты куришь?

— Оно растет неподалеку от моего дома. Я недавно побывал там. Это одно из новых растений, доселе никогда не росших в тех местах. Попробуй.

Я сделал несколько затяжек, наполняя дымом легкие. Сперва ничего не ощущалось. Я продолжал затягиваться, и через минуту возникло постепенное ощущение прохлады и покоя, распространившееся по рукам и ногам. Во рту остался привкус горечи, но снадобье расслабляло. Я вернул трубку Хасану. Ощущение покоя усилилось, оно было очень приятным. Я уже много недель не ощущал такого спокойствия, такой расслабленности. Огонь, тени и окружающая нас местность стали вдруг более реальными, а ночной воздух, отдаленная луна и звуки шагов Дос Сантоса сделались куда более отчетливыми, чем в действительности.

Вся наша борьба показалась вдруг абсурдной. В конечном итоге, мы ведь проиграли ее. Человечеству суждено было стать домашними кошками, собаками и обученными шимпанзе настоящих господ — веганцев. И в некотором смысле это было даже к лучшему. Мы превратили свой родной мир в бойню во время Трех Дней, а веганцы никогда не ведали атомной войны. Они организовали четко работавшее межзвездное правительство, охватывающее дюжины планет. Все, что бы они ни делали, было эстетически правильным и приятным. И сами они жили хорошо отрегулированной счастливой жизнью. Почему бы не отдать им Землю? Они, вероятно, поработают над ней лучше, чем когда-либо удавалось нам. И почему бы также не быть у них кули? Эта жизнь будет не такой уж плохой, и вовсе не неприятной. А взамен требовалось всего лишь отдать им этот старый ком грязи, полный радиоактивных болячек и населенный калеками.

Почему бы и нет?

Я снова принял трубку и опять вдохнул мир. Было так приятно, для разнообразия, не думать обо всем этом. Не думать ни о чем, с чем ты по-настоящему не мог ничего поделать. Достаточно было просто сидеть и вдыхать ночь, и быть единым целым с костром и ветром. Вселенная пела свой гимн единению. Зачем открывать в соборе мешок с нечистотами?

Но я потерял свою Кассандру, мою темноволосую ведьму Коса, отнятую бессмысленными силами, двигавшими Землю и воды. Ничто не могло убить моего ощущения утраты. Оно казалось удаленным, изолированным за стеклом, но по-прежнему ясно присутствовало. Все трубки Востока были не в состоянии смягчить это ощущение. Я не хотел обретать покой.

Я хотел ненавидеть. Хотел ударить наотмашь по всем маскам Вселенной: земли, воды, неба, Тейлера, Земного Правительства и Управления — так, чтобы за одной из них найти ту силу, что забрала Ее, и заставить эту силу тоже познать боль и страдание. Я не хотел обретать покой. Не хотел быть единым целым с чем-то, причинившим вред тому, что было моим по крови и по любви. На какие-то пять минут я даже захотел вновь стать Карагиозисом, глядящим на всю эту суету сквозь перекрестье прицела и нажимающим на курок.

О, Зевс, владыка раскаленных молний, — молил я. — Дай мне возможность поколебать Силы Небесные!

Я снова вернулся к трубке.

— Спасибо, Хасан, но я не готов для Дерева Бо, — я встал и двинулся к месту, где бросил свой рюкзак.

— Я сожалею, что должен буду убить тебя утром, — услышал я вслед.

* * *

Однажды, потягивая пиво в маленькой избушке высоко в горах на планете Дивба, на пару с веганским продавцом информации по имени Крим (ныне покойным), я выглянул в широкое окно и посмотрел на самую высокую гору в известной вселенной. Называлась она Касла, и на нее никто никогда не пытался взойти. Упоминаю я об этом только потому, что утром перед дуэлью я внезапно ощутил острое сожаление, что так никогда и не попытался покорить ее. Это одна из тех безумных затей, о которых постоянно думаешь и которые постоянно обещаешь себе когда-нибудь попробовать осуществить, а потом просыпаешься однажды утром и сознаешь, что теперь уже точно слишком поздно: тебе никогда не удастся этого сделать.

Тем утром на лицах всех присутствующих отсутствовало всякое выражение. А мир вне нас был светлым и ясным, чистым и наполненным пением птиц.

Я забыл о существовании рации до окончания дуэли, а Фил унес несколько существенных деталей в кармане пиджака, просто для верности. Лорел не узнает, Радпол не узнает, никто ничего не узнает до официального исхода дуэли.