Искатель. 2014. Выпуск №9 - Алексей Клёнов

Иван вспомнил, как она разжигала одну от другой во время их первой встречи в ресторане… Увы, не внезапная влюбленность в средних лет господина привела ее в такое состояние, а боязнь за успех операции, творчество мысли: как перевести разговор в нужное русло, как подвести бизнесмена к теме путешествия по реке… Манипуляторша несчастная!

11

Эту ночь они провели в яхт-клубе, которым руководил старый знакомый Ивана. Катер оставили у причала, арендовали домик среди сосен, в котором была маленькая гостиная и две уж совсем крошечные комнаты.

Наутро, пройдя Калязин, Углич и его шлюз, пристали у большого села Кручинино, где жил очень древний старик, единственный в селе угреш. Дом его также был ветхим. Поверх печной трубы, вместо флюгарки, красовалось ржавое ведро.

На одной стене комнаты висела рама с семейными фотографиями, на другой — довольно странная картина, вставленная в точно такую же раму.

Это был туманный утренний пейзаж: река, только что налившаяся бледно-розовым светом неба, неясный мазок костра на том берегу и тонкая линия в реке — отражение этого костра. Два точных удара кисти создали фигурки рыбаков. А здесь, на этом берегу, — лодка, залитая водой, и сушатся рыбацкие сети…

Он уже видел подобную картину. Она украшала дом, затопленный водохранилищем Саратовской ГЭС. Река, рыбаки, костер… Только там уже взошло солнце, и уже оно чертило на воде широкую огненную полосу отражения, а сети поблескивали в рассветных лучах. Иван представил, что картина и до сих пор висит в затонувшем доме, и рыбы тычутся ртами в солнечный диск, хотя, конечно, ничего такого быть не могло: деревенские дома сначала разбирали, а уж потом затопляли местность.

— Это то же самое место, что было изображено на картине, — задумчиво проговорил Иван. — В доме, где я вырос… Она висела над моей кроватью. Но там было что-то еще. Этот холм на том берегу я хорошо помню. В детстве я думал, что это большая мышь. Если прищурить глаза, холм и казался мышью… Но на холме был какой-то дом. А здесь его нет.

— На этом холме не дом, а часовня, — сказал старик. — Это в соседней деревне, через три излучины.

— Откуда эта картина? — спросил Иван. — Кто ее написал?

— Не знаю. Она здесь, сколько я ее помню. Если понравится, тоже забирай.

Он сказал «тоже», потому что уже отдал Делле массивные серьги из камушков, принадлежавшие его покойной жене.

Старик вышел их провожать. Во дворе, поодаль, Иван приметил невысокий фундамент, заросший травой.

— Не достроили дом? — спросил он, кивнув на развалины фундамента.

— Да нет, — ответил старик. — Наоборот: это был наш старый дом. Сгорел от молнии.

Иван вздрогнул. Делла искоса глянула на него…

Через час они прибыли в большое село, чей край скрывался за поворотом реки, и неизвестно было, как далеко оно тянется. Картина, которая теперь стояла в каюте, размещенная Деллой в торце, так, чтобы ее всегда было видно, открылась им в реальности за последним мысом.

— Вот это место! — воскликнула Делла. — И этот холм, похожий на мышь, и на холме — часовня.

— Именно она и была на картине моего детства, — проговорил Иван. — Представить себе не мог, что когда-нибудь увижу это собственными глазами.

В селе жили три угрешских семьи, довольно благополучных, с новыми домами для молодых, отделенными от задубевших древних хат. Здесь повторилось в точности то же самое, что и прежде: хозяева отдали им свои украшения из камушков, угостили домашней стряпней и рассказали несколько преданий из жития Амамути. Ивану стало ясно, что угреши держали между собой мобильную связь: самый первый на их пути, Гера, предупредил остальных, подробно проинструктировав, что именно нужно знатным гостям, вплоть до бабушкиных историй.

Во всех домах висели картины, от одной до трех в каждом. Ивану было ясно, что это один и тот же художник. Дело тут не только в стиле, а в чем-то другом, особенном, что объединяло все эти работы… В последнем из посещенных домов он рассмотрел и мазок, и подпись. «Дер…» — что-то в этом роде.

— Дерек! — сказала девушка-школьница, дочь хозяина. — Разве вы его не знаете? Это наш, угрешский, художник.

Иван пожал плечами. Живописец был явно высокого уровня, по стилю — конец девятнадцатого века, с ярко выраженными чертами импрессионизма. Таким картинам место в музее, а не в крестьянских домах.

— Надо вернуться, — сказал он Делле. — Если тебя интересуют какие-то там камушки, то я бы купил у этих жителей картины.

Девушка, которую звали Надя, вызвалась их проводить. Оказалось, что она вовсе и не старшеклассница, как поначалу подумал Иван, а учится в педагогическом училище, в Москве, и домой приехала на каникулы.

Втроем они обошли все дома, и Иван, уже безо всякого удивления, принял от угрешей эти пыльные холсты в дар. Хозяева и слышать не хотели о деньгах, хотя он и рад был расстаться с каким-то их явно лишним количеством.

Теперь Иван понял, что было общего в работах художника: нее они интерпретировали огонь в той или иной форме — костер, жерло печи в интерьере, свеча у изголовья модели… На одной картине был изображен именно пожар: на берегу горел внушительный двухэтажный дом с массивным каменным цоколем, пламя и дым отражались в воде, в сумерках было запечатлено движение смутных фигурок, сбежавшихся на пожар.

— Торжество пламени… — пробормотал Иван, вспомнив свою мысль о пиромании как национальном характере.

— Дома угрешей часто горят, — сказала Надя. — У многих угрешей горят дома.

Иван вспомнил крылатую фразу из культового космического сериала: «Это было бы так смешно, если бы не было так страшно…»

— Факт известный, — сказал Иван. — Как ты думаешь — почему?

— Тут и думать нечего. Это проклятье. Всего нашего рода. Считается, что настоящий угреш должен пройти очищение огнем. Это как паломничество в Мекку у мусульман.

— В каком смысле «очищение»? Сгореть, что ли?

— Да! В прежние времена угреши сжигали себя прилюдно. Обливались бензином и…

— Да какой же в прежние времена был бензин?

— Ну там, керосин, не знаю… — замялась Надя. — Я давно пытаюсь въехать в тему, но трудно оно. Литературы об угрешах очень мало, будто бы вообще не существует нашего несчастного народа. Только устные предания. Даже Сталин нас не заметил и не переселил, не согнал.

— Зачем Сталину переселять угрешей?

— Ну, уж не знаю. Переселил же крымских татар и других всяких. Все, что я знаю, — рассказы стариков. По их словам, у угрешей существовал культ самосожжения.

— Зачем?

— Наступает момент, когда Амамутя требует того или иного к себе. Обычные люди просто умирают, переставая существовать. А угреши, пройдя за свою жизнь нечто вроде курса обучения, являются на службу к Амамуте, ибо ему, как и любому правителю, нужны помощники.