Леди в бане - Виктор Рябинин

От этого журчания он и проснулся.

Приподнявшись на локтях с соломы, Александр увидел в полумраке сарая свою Нюру, которая, присев на корточки голым задом к нему, неуёмной струёй поливала настил под ногами.

«Умаялась на покосах-то, до дому не донесла», – по-родственному подумал Александр и уже во весь голос окликнул:

– Нюрка! Как справишься, полезай ко мне!

Молодая крестьянка ойкнула и вскочила с насиженного места, опрометью натягивая трусы и не успевая закончить свои естественные потребности.

Обернувшись, она узнала суженого и стала выговаривать ему:

– Зачем пугал-то? Как теперь мокрая домой пойду?

– А ты лезь ко мне, – вновь предложил Александр, – тут и посушим.

Нюра стояла раскорякой и думала о женской чести, но так как дело было почти семейное, то решилась и, сняв трусы, полезла на солому. Там она пристроила свой туалет на ветерке под стропилами, а сама привалилась к Сане.

Жених крепко обнял подругу левой рукой, и они стали строить планы о совместном владении землёй, как частной собственностью.

Так они сидели и ворковали на житейские темы, пока правая Сашина рука не легла ей на колени.

– Санька, – строго сказала Нюра, – после свадьбы, хоть ложкой, а сейчас не дам, да и мамка заругает.

– А ты ей не говори, – подсказал любимой хлебороб и полез рабочей рукой под подол.

Нюра оставалась в сомнении и тревоге. С одной стороны хотелось горячего чувства, но с другой было страшновато – вдруг Сашка по пьянке разнесёт её грех по всей деревне? А пока она томилась выбором, ноги самостоятельно разошлись пошире.

И Саня уже гладил шершавой рукой ляжки избранницы, подбираясь всё ближе к её мокрой марфутке, которая, кроме как малой нужды, никаких других развлечений не ведала. Наконец пальцы ухажёра коснулись влажных волосёнок и стали теребить и разглаживать их, а затем и всю губастую, буйно обородатившую и выступающую мягким клином, будущую безраздельную собственность в хозяйстве Александра. И пахнуло на него из-под юбки чем-то любимым и близким. Вроде пива с рыбкой.

Нюра же затаилась чурбаном, ожидая и боясь того момента, о котором порой напрямик вздыхали замужние подруги в конце трудового дня. Но в крови уже зажигался огонь. Превращаясь в негасимое пламя под умелой рукой мужика.

Александр– таки завалил Нюру на солому, а потому как не раз утаборивался с бабами на задних дворах деревни, то дело своё знал исправно. Он быстро оголился и, навалившись на Нюру, стал рукой запихивать своего конягу в никем ещё не занимаемое стойло, а как только нащупал туда дорогу, то наскоком впёрся вовнутрь, ломая на пути все целкостные заслоны и иные природные хитрости.

Нюру проняла жгучая боль где-то в районе мочегонных путей. Она аж взвизгнула не своим голосом, понимая, что время беззаботного отрочества навсегда отлетело в туманную даль прошлого.

Бедняжка ещё билась и сучила ногами, но Александр упрямо терзал пораненное тело до полного оплодотворения матки…»

Как же вы, редактор и где-то литератор, не увидели здесь сгустка человеческих страстей в мире суровой действительности? Своим пером я в тесном общении с народом вытесал на развесистых склонах жизни монумент современнику. И мой Александр, отправившийся на отсидку по недомыслию будущей тёщи и прошедший хорошую воспитательную школу в колонии, своим возвращением под Нюрин кров, доказывает жизнестойкость всего произведения и необходимость его скорейшего печатания в целях улучшения воспитания сельской и другой молодёжи и школьников, а также и отдельно взятых представителей старого поколения со староверческим уклоном.

Я уверен, что отнесись вы более ответственно к исследованию моего творения, то время, затраченное на его детальное изучение, возместилось бы вам сторицей в письмах благодарного читателя.

Да и кому, как не нам с вами, нагружать поколения бременем размышления о путях становления?

Надеясь на растущее взаимопонимание, высылаю вам свой новый этапный труд – исторический роман с продолжением «Взблески на росстанях».

С дружеским приветом – Т. Столбняк.№ 3Дорогой собрат по цеху!

Негоже нам, попечителям души и наставникам разума, препираться у кормила святого искусства! Мы, мастера словесного резца, должны подпирать юные порывы, а уж нас-то, ветеранов художественной кисти, пусть рассудит грядущий потомок!

С чутким пониманием ознакомился я с твоей последней публикацией.

Есть, есть в ней зерно прострацизма! Особенно изыскан эпиграф. Какая исчерпаемая глубина связи с классицизмом, какая преемственность и приверженность! Хочется надеяться, что критика найдёт в твоей писанине свой краеугольный камень преткновения.

А теперь о наших творческих делах.

Отправляю тебе свой роман, я верил, что ты будешь по-человечески рад встретить на его листах так полюбившихся нам носителей естественного начала. Отнюдь! В гордыне своей, ты вновь опечалил меня поносительно отравленной стрелой. Особенно ты ударил меня нелестным отзывом об этом куске моей глыбы:

«Князь Алекс, закутавшись по ноздри в плащ, осторожно крался под балконом графини Нюрианны, юной супруги престарелого полкового командира. Страсть, вспыхнувшая на вчерашнем балу, толкала его на безрассудство и удаль. И лишь верная шпага под камзолом да кинжал за голенищем ботфорта сопровождали князя на пути к желанной, но гибельной цели.

Вот и увитая плющом стена.

Влюблённый, хватаясь за цепкое растение, начал уверенно подниматься к заветному балкону. А вокруг были мрак и тишина. Лишь цикады нарушали ночное безмолвие своим неумолчным пением.

Князь, преодолев перила, нашёл приоткрытую дверь балкона и, прильнув жадным оком к щели, стал осматривать помещение. Как он и предполагал, это была комната отдыха графини. И в неверном свете канделябров непрошеный гость различил у дальней стены величественную своими размерами кровать, а рядом низкий столик с не зажжённой свечой на нём.

На краю ложа, в прозрачном пеньюаре и чепце поверх златых кудрей, восседала графиня, ещё более прелестная и влекущая, нежели на балу. И сердце князя, наполняя желанием любви всё тело от камзола до панталон, затрепетало мотыльком, летящим безумно на пламя.

Заворожено смотрел ночной пришелец на эту восхитительную сцену, не смея полногрудо дышать и лишь часто сплёвывая по ветру набегавшую вязкую слюну. Он уже полностью созрел для безрассудного поступка.

Но тут Нюрианна встрепенулась от дум и порывисто расстегнула пеньюар, обнажив прекрасно налитую грудь и темнеющий курчавым волосом клин между широко разведёнными ногами. Затем юная прелестница опрокинулась спиной на кровать и, погрузив пальцы левой руки в мохнатые кущи межножья, стала мягко и умело перебирать там нежные струны своей трепетной лютни.

И князь уловил своим камертоном этот сладкозвучный мотив, а его умелый смычок уж был готов ударить по тетиве чудного инструмента и исполнить свою партию в минорном ладу с солисткой. Алекс трепетал чреслами и вперивался взглядом в пушистый соблазн Нюрианны. Но скупой свет в пару свечей не позволял детально рассмотреть чаровницу графини, усугубляя и без того стойкую позицию князя, что печалило и удручало, как отсутствие шпор у лихого наездника.

А тем временем младая забавница, разгорячив себя до томного стона, схватила со столика свечу и начала вставлять её в свой, раздвинутый пальцами и уже хорошо различимый со стороны наблюдателем, алый подсвечник.

По мере погружения свечи в уютное гнёздышко, тело Нюрианны начало выгибаться в томлении, как бы устремляясь навстречу этому равнодушному утешителю и суровому спутнику женского одиночества. Князь же на балконе стал впадать в тихое бешенство, воочию видя столь полное попрание мужских прав и обязанностей. Душа его не выдержала такого надругательства, и он влетел в будуар, громко стеная:

– О, мой ангел! Позвольте же мне поспособствовать вашим изысканиям, но предметом более достойным, нежели сей продукт цивилизации!

Нюрианна, не ожидавшая столь беспардонного вторжения в мир интимного рукоблудия, испуганно вскрикнула, закрывая лицо руками, а одинокая свеча, брезгливо выплюнутая розовыми и упругими створками холёной раковины, бездарно шваркнулась оземь и сиротливо закатилась под столик.

Князь с маху упал меж коленями женщины и покрыл жадными поцелуями её неразборчивую блудницу, пропахшую воском и мускусом. Сия рыцарская любезность и рвение были благосклонно восприняты доверчивым сердцем графини, а когда жаждущий язык князя зарылся в нежнейших складках мантии её обнажённого моллюска, она полностью раскрылась весенним цветком, подняв вверх, раскинутые в покорной капитуляции ноги.

Пока Нюрианна трепетала в сладком томлении, Алекс обнажил свой, разгорячённый страстью клинок и, прекратив бурные лобзания, по самый эфес вогнал во влажные ножны графини, как обычно оставив снаружи лишь два голых и беззащитных ядрышка в кошеле средневекового образца, которые, являясь по сути основой движущей силы начавшегося процесса, но не допущенные по досадной ошибке природы к празднику соития двух разнополых начал, стали сиротливо и безответно стучаться в запертую перед ними дверь.