Телохранитель моего мужа (СИ) - Ночь Ева

— Веточка, — кивает она согласно. — Владелица.

— Партизан она, а не Веточка, — бормочу, вспоминая, как держала оборону та ночная птичка с наглыми глазами. Что между ними общего? У ночной примадонны и Рины? Ревность голодным псом глодает душу. Я пытаюсь справиться, потому что никогда не чувствовал этого зверя так остро. Всё, что с Риной связано, терзает меня.

Я бы устроил допрос по полной форме, как в казарме, но не могу. Ни обидеть её, ни разрушить то доверие, что вот-вот зародилось и пока что пытается встать на ноги.

Рину так легко спугнуть. Она запросто спрячется и замкнётся. Достаточно вспомнить её мужа, что относился к ней, как к … нормальные люди так к животным не относятся.

— Она хорошая, — оправдывает подругу моя девочка, — мы с ней с института дружим. Мне бы предупредить… мало ли.

Снова она беспокоится о ком-то. Ей не просто приспичило с подругой поболтать, она и эту ушлую девицу оградить от неприятностей хочет.

— Не надо звонить. Я сам съезжу к ней. Предупрежу. Нам бы ещё понимать, во что влез твой муж, — морщусь, понимая, что разговоров на эту тему не избежать.

— Я… не знаю, — отвечает Рина тихо. — Сейчас я не имею понятия, чем он занимается. Алексей запретил мне интересоваться работой, запретил работать. Все дела ведёт самостоятельно, и не женского ума это дело — влезать на его территорию.

Не удивительно. Как её вообще угораздило? Она не похожа на самоубийцу или на жертву, что любит и терпит все эти издевательства. Но если я сейчас начну спрашивать, выдам себя голосом. Но Рина, словно почувствовав, рассказывает сама.

— Я с ним познакомилась семь лет назад. Пришла работать в его компанию переводчиком. Мы с Веточкой иняз закончили. Два языка — английский и немецкий, — зачем-то уточняет она. Но я понимаю, улавливаю: в её голосе сквозит боль.

Ей дорога профессия. Любимое дело. И не по своей воле она стала игрушкой для бития.

— Тогда он занимался грузоперевозками, международными — в том числе. Насколько я знаю, направление его деятельности не изменилось, расширился лишь спектр услуг. Семь лет назад его бизнес процветал, штат рос, мы ездили за границу, заключали договора о поставке качественного грузового автотранспорта.

— Служебный роман? — я стараюсь, чтобы голос звучал без лишних эмоций. Рина кивает.

— Можно и так сказать. Я сразу ему чем-то приглянулась. Он обхаживал меня два года. На тот момент я точно понимала, что Алексей не тот человек, которого я хочу видеть рядом с собой.

Она выдыхает, задумывается, уходит далеко-далеко, вероятно, переживая всё заново. Пауза затягивается. Мне бы отмахнуться, но я хочу понять, что её толкнуло в объятья монстра.

— И что же случилось, Рина?

Она встряхивает головой, натягивает одеяло на плечи. Я уже знаю: это защитный жест, желание спрятаться, создать хотя бы такой барьер, который позволяет ей идти по слишком большим кочкам прошлого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ляля, — краснеет она до слёз.

Есть у неё такая особенность — моментами открываться слишком сильно. В такие ворота легко закатывать мячи и кричать «Гол!», но я не могу ранить её ещё больше.

— Она всегда была дерзкой, бунтаркой. Мы остались одни слишком рано. Я не совсем взрослая. Она — бунтующий подросток. Ляля без конца влипала во всякие истории, вечно её тянуло на подвиги или выходки. То она на спор из окна прыгала. Хорошо хоть не с пятого этажа. То влюбилась без памяти в семнадцать. Мы делали аборт, медленно отходили от несчастной любви. Мне казалось, всё постепенно выравнивается, а оказалось всё не так.

Рина снова натягивает одеяло, она уже похожа на кокон — только нос торчит да губы шевелятся. Я вижу их отчётливо.

— Я тогда уже встречалась с Алексеем. Мне приходилось делить внимание на двоих. И в какой-то момент я Лялю снова упустила. Она связалась с дурной компанией. Задолжала деньги. Ей угрожали. На тот момент я неплохо зарабатывала, но такой суммы у меня не было. И тогда я попросила у Алексея.

— И он дал, но с условием, — не смог я скрыть сарказма.

— Да, — ответила она. — Алексей потребовал, чтобы мы поженились.

— И ты согласилась.

— Да. У меня не было выхода. Я хотела спасти Лялю.

— Судя по всему, у тебя не очень получилось.

Она молчит. Я слышу её дыхание. А я мысленно бью себя по лицу. Наотмашь. Зачем я так с ней? Что я знаю о том, что было? Имею ли я на это право? Осуждать? Лезть в душу? Оставлять комментарии?

— Я знаю. Но я попыталась. Думала: она переросла, одумалась, осознала. Ведь все когда-то становятся взрослыми. Пять лет назад Лялину жизнь я обменяла на замужество с человеком, которому нужна была жена. Не покорная жертвенная лань, что обречённо идёт на смерть, а в меру строптивая лошадка, которая умеет взбрыкивать временами.

Тогда я думала, что ерунда. Потерплю. А потом придумаю, как избавиться от навязанного замужества.

— Это тогда её так?..

Рина молчит. Я вижу, как натягивается до упора одеяло на её плечах. Видимо, она изо всех сил сжимает в кулаках концы, пытаясь спрятаться от безжалостной действительности.

— Нет, — голос её звучит хрипло. — Это позже. Вначале случился мальчик. Так Алексей зовёт ребёнка, Серёжку. Того самого, которого сейчас охраняют твои люди.

У меня голова кругом. Он всё же сын Рины?.. Но она развеивает мои сомнения.

— Я до сих пор не знаю, кто его отец и откуда он взялся. И, наверное, никогда не узнаю уже об этом. Серёжа — сын Ляли. Мой родной племянник. Мальчик, у которого есть мы и нет никого.

Она сидит слишком одинокая в своём одеяле-коконе. Слишком сломленная этим тяжёлым разговором.

— Не плачь, — говорю я Рининому сердцу, потому что глаза моей девочки сухи. — Мы подумаем, что можно сделать.

А затем я её обнимаю. Прижимаю к себе. Крепко-крепко прижимаю, ощущая, как Рину начинает трясти. Это тяжело. Я знаю. Но ведь я поэтому и рядом, чтобы ей никогда больше не было больно. Я постараюсь. Сделаю всё, чтобы оградить, уберечь, защитить. Я должен. Иначе жизнь потеряет смысл.

31. Рина

Нужно было дорассказать всё одним махом, но я не смогла. Смалодушничала. А ещё подумала: зачем ему? Как-то нехорошо втягивать человека в свою судьбу, в прошлое и настоящее.

Он сделает свою работу и уйдёт. Так даже лучше, потому что Алексей не тот, кто оставляет принадлежащее ему имущество без присмотра. Рано или поздно он меня найдёт. Или найдут те, кто за ним охотится.

Кажется, я устала. И бояться, и жить собачьей жизнью. Может, проще сдаться, но у меня Ляля и Серёжа. Если я опущу руки, они точно никому не будут нужны. Поэтому я ломаю голову, как выкрутиться.

Самый лучший вариант — уехать куда-нибудь далеко-далеко. Спрятаться, залечь на дно. Но без документов, денег сделать это не так просто. Мне не вырвать Серёжку из детдома. Разве что украсть. Мне не спрятать Лялю с таким диагнозом и внешностью. Мне не найти работу, хотя в век компьютерных технологий с этим может быть и попроще.

Я могла бы искать заказы на переводы через Интернет. Веточка однажды предлагала. Но Алексей бы меня убил, если бы узнал, что я подрабатываю. Я смалодушничала, а зря. Сейчас бы у меня были деньги. Хоть какие-то.

Я на обочине жизни. Живу в чужой квартире. Сплю с чужим мужчиной, который оплачивает мою еду, лечит сестру, охраняет племянника. А самое страшное — я не знаю, что будет завтра. И будет ли оно.

— У нас ещё есть незавершённые дела, Рин, — гладит меня по спине Артём и вырывает из невесёлых дум.

Я так и лежу, завёрнутая в одеяло, как колбаса. Он прижимает меня к себе. Даже сквозь одеяло я чувствую: он ещё не удовлетворён, ему хочется ещё секса. Эрекцию не скроешь и не спрячешь. Но то, что он не делает попыток присунуть, потому что ему хочется, трогает меня до слёз.

— Успеем, — говорю и, отстранившись, распахиваю одеяло. — Иди ко мне, — льну голым горячим телом к его коже, уже немного остывшей. Он так и лежит обнажённый. Даже не попытался одеяло отвоевать. Какой же он хороший и добрый.