По эту сторону рая - Френсис Фицджеральд

– Ну вот, – сказал вдруг Бэрн после короткого молчания, – полдороги по лесу мы прошли, давай поворачивать к дому.

На обратном пути он завел разговор про силу воли.

– Это самое главное, – уверял он. – Это единственная граница между добром и злом. Я не встречал человека, который вел бы скверную жизнь и не был бы безвольным.

– А знаменитые преступники?

– Те, как правило, душевнобольные. А если нет, так тоже безвольные. Такого типа, как нормальный преступник с сильной волей, в природе не существует.

– Не согласен, Бэрн. А как же сверхчеловек?

– Ну что сверхчеловек?

– Он, по-моему, злой, и притом нормальный и сильный.

– Я его никогда не встречал, но пари держу, что он либо глуп, либо ненормален.

– Я его встречал много раз, он ни то ни другое. Потому мне и кажется, что ты не прав.

– А я уверен, что прав, и поэтому не признаю тюремного заключения, кроме как для умалишенных.

С этим Эмори никак не мог согласиться. В жизни и в истории сколько угодно сильных преступников – умных, но часто ослепленных славой, их можно найти и в политических и в деловых кругах, и среди государственных деятелей прежних времен, королей и полководцев; но Бэрн стоял на своем, и от этой точки их пути постепенно разошлись.

Бэрн уходил все дальше и дальше от окружавшего его мира. Он отказался от поста вице-президента старшего курса и почти все свое время заполнял чтением и прогулками. Он посещал дополнительные лекции по философии и биологии, и когда он их слушал, глаза у него становились внимательные и беспокойные, словно он ждал, когда же лектор доберется до сути. Порой Эмори замечал, как он ерзает на стуле и лицо у него загорается от страстного желания поспорить.

На улице он теперь бывал рассеян, не узнавал знакомых, его даже обвиняли в высокомерии, но Эмори знал, как это далеко от истины, и однажды, когда Бэрн прошел от него в трех шагах, ничего не видя, словно мысли его витали за тысячу миль, Эмори чуть не задохнулся, такой романтической радости исполнило его это зрелище. Бэрн, казалось ему, покорял вершины, до которых другим никогда не добраться.

– Уверяю тебя, – сказал он как-то Тому, – Бэрн – единственный из моих сверстников, чье умственное превосходство я безоговорочно признаю.

– Неудачное ты выбрал время для такого признания, многие склоняются к мнению, что у него не все дома.

– Он просто на голову выше их, а ты и сам говоришь с ним, как с недоумком, – боже мой, Том, ведь было время, когда ты умел противопоставить себя этим «многим». Успех окончательно тебя стандартизировал.

Том был явно раздосадован.

– Он что, святого из себя корчит?

– Нет! Он совсем особенный. Никакой мистики, никакого сектантства. В эту чепуху он не верит. И не верит, что все мировое зло можно исправить с помощью общедоступных бассейнов и доброго слова во благовремении. К тому же выпивает, когда придет охота.

– Куда-то не туда он заворачивает.

– Ты с ним в последнее время разговаривал?

– Нет.

– Ну так ты ровным счетом ничего о нем не знаешь.

Спор окончился ничем, но Эмори стало еще яснее, как сильно изменилось в университете отношение к Бэрну.

– Странно, – сказал он Тому через некоторое время, когда их беседы на эту тему стали более дружескими, – те, кто ополчается на Бэрна за радикализм, это самые что ни на есть фарисеи – то есть самые образованные люди в колледже: редакторы наших изданий, как ты и Ферренби, молодые преподаватели… Неграмотные спортсмены вроде Лангедюка считают его чудаком, но они просто говорят: «У нашего Бэрна появились завиральные идеи» – и проходят мимо. А уж фарисеи – те издеваются над ним немилосердно.

На следующее утро он встретил на улице Бэрна, спешившего куда-то с лекции.

– В какие края, государь?

– В редакцию «Принстонской», к Ферренби. – И помахал свежим номером газеты. – Он там написал передовую.

– И ты решил спустить с него шкуру?

– Нет, но он меня ошарашил. Либо я неверно судил о нем, либо он вдруг превратился в отъявленного радикала.

Бэрн умчался, и Эмори только через несколько дней узнал, какой разговор состоялся в редакции.

Бэрн вошел в редакторский кабинет, бодро потрясая газетой.

– Здорово, Джесси.

– Здорово, Савонарола.

– Только что прочел твою передовицу.

– Благодарю, не ожидал удостоиться такой чести.

– Джесси, ты меня удивил.

– Это чем же?

– Ты не боишься, что заработаешь нагоняй от начальства, если не перестанешь шутить с религией?

– Что?!

– А вот как сегодня.

– Какого черта, ведь передовая была о системе репетиторства.

– Да, но эта цитата…

– Какая цитата?

– Ну как же, «Кто не со мной, тот против меня».

– Ну и что?

Джесси был озадачен, но не встревожен.

– Вот тут ты говоришь… сейчас найду. – Бэрн развернул газету и прочитал: – «„Кто не со мной, тот против меня“, как выразился некий джентльмен, заведомо способный только на грубые противопоставления и ничего не значащие трюизмы».

– Ну и что же? – На лице Ферренби отразилась тревога. – Ведь это, кажется, сказал Кромвель? Или Вашингтон? Или кто-то из святых? Честное слово, забыл.

Бэрн покатился со смеху.

– Ах, Джесси! Милый, добрый Джесси!

– Да кто это сказал, черт возьми?

– Насколько мне известно, – отвечал Бэрн, овладев своим голосом, – святой Матфей приписывает эти слова Христу.

– Боже мой! – вскричал Джесси и, откинувшись назад, свалился в корзину для мусора.

Эмори пишет стихотворение

Недели проносились одна задругой. Эмори изредка удирал в Нью-Йорк в надежде найти что-нибудь новенькое, что могло бы своим дешевым блеском поднять его настроение. Один раз он забрел в театр, на возобновленную постановку, название которой показалось ему смутно знакомым. Раздвинулся занавес, на сцену вышла девушка, он почти не смотрел на нее, но какие-то реплики коснулись его слуха и слабо отдались в памяти. Где?.. Когда?..

Потом рядом с ним словно зашептал кто-то, очень тихо, но внятно: «Ой, я такая дурочка, вы мне всегда говорите, если я что делаю не так».

Блеснула разгадка, и ласковым воспоминанием на минуту возникла Изабелла.

Он нашел свободное место на программе и стал быстро писать:

Опять в партере я. Темнеет зал.Вот взвился занавес, а вместе с ним —Завеса лет. И мы с тобой следимЗа скверной пьесой. Радостный финалНам не смешон. О, как я трепетал,Как был я восхищен лицом твоим!Гнушаясь представлением плохим,Его вполглаза я воспринимал.

Теперь, зевая, здесь опять я сел —Один… И гомон слушать не даетЕдинственную сносную из сцен(Ты плакала, а я тебя жалел) —В ней мистер Игрек защищал разводВ страдальческих объятьях миссис Н.

Все еще спокойно

– Привидения – глупый народ, – заявил Алек. – Просто тупицы. Я любое привидение могу перехитрить.

– Как именно? – осведомился Том.

– Это смотря по тому где. Возьмем, к примеру, спальню. Если действовать осмотрительно, в спальне привидение никогда тебя не настигнет.

– Ну, допустим, ты подозреваешь, что у тебя в спальне завелось привидение, какие ты принимаешь меры, когда поздно вечером возвращаешься домой? – заинтересованно спросил Эмори.

– Надо взять палку, – отвечал Алек наставительно и серьезно, – длиной примерно как ручка от половой щетки. Первым делом комнату необходимо обследовать. Для этого вбегают в нее с закрытыми глазами и зажигают все лампы, после чего с порога тщательно обшаривают палкой чулан, три или четыре раза. Затем, если ничего не случится, можно туда заглянуть. Но только в таком порядке: сначала основательно пройтись палкой, а затем уже заглянуть.

– Это, конечно, старинный кельтский рецепт, – без улыбки сказал Том.

– Да, только они обычно начинают с молитвы. Так или иначе, этот метод годится для поисков в чуланах, а также за дверями…

– И под кроватью, – подсказал Эмори.

– Что ты, Эмори, ни в коем случаев, – в ужасе вскричал Алек. – Кровать требует особой тактики. От кровати следует держаться подальше. Если в комнате есть привидение – а это бывает в одном случае из трех, – оно почти всегда прячется под кроватью.

– Ну так, значит… – начал Эмори, но Алек жестом заставил его замолчать.

– Смотреть туда нельзя. Нужно стать посреди комнаты, а потом сразу, не дав ему опомниться, одним прыжком перемахнуть в постель. Ни в коем случае не прохаживаться около постели. Для привидения твое самое уязвимое место – лодыжка. А там ты в безопасности, оно пусть лежит под кроватью хоть до утра, тебе уже ничто не грозит. А если все еще сомневаешься, накройся с головой одеялом.

– Все это чрезвычайно интересно, не правда ли, Том?

– Еще бы! – Алек горделиво усмехнулся. – И выдумано мною лично. Я сэр Оливер Лодж[14] в американском издании.

Эмори опять от души наслаждался жизнью в колледже. Вернулось ощущение, что он продвигается вперед по четкой прямой линии; молодость бурлила в нем и нащупывала новые возможности.