Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— Вы говорите, что не всегда можно точно определить, кто же, собственно, армянин, а кто нет. Но вот, например, про Шарля Азнавура все знают, что он армянин. А есть ещё такие знаменитые армяне во Франции?

— Да, например, знаменитый кинорежиссёр Анри Верней. Он просто «офранцузил» свою фамилию. Или Мишель Легран. Этот знаменитый француз наполовину армянин. Его дед — Саркис Дер Микаэлян — в 1915 году бежал во Францию из-за геноцида. Или вот руководитель телекоммуникационного концерна Alcatel… Это крупный промышленник — Серж Чурук. А также знаменитый Анри Труайя, член Французской академии по французской словесности. Он происходит из семьи армянских купцов первой гильдии Тарасовых. Кстати, Артем Тарасов тоже относится к отпрыскам этой большой армянской семьи, которые после революции уехали во Францию. Ну и, — снова блеснул глазами Шарен, — очень известным армянином, прямо-таки гордящимся своей национальностью, хотя он не полностью армянин, а у него только мама была армянка, является и чемпион мира по футболу Джоркаефф, член сборной Франции. Турки даже Сборную мира не хотели пускать в Турцию, если Джоркаефф будет играть, потому что он всегда участвовал во всех антитурецких манифестациях в день геноцида, 24 апреля.

— И у армян есть места во Франции, где они встречаются?

— Естественно. Но в основном они встречаются в церкви. В Париже есть несколько армянских церквей. Главная церковь была построена, кажется, в начале еще прошлого века в армянском стиле. Каждую неделю в ней проходят службы, на которые приходят сотни людей. Есть армянские католические и протестантские церкви, в том числе и вокруг Парижа. И главное место встречи членов общины — это всё-таки церковь. Правда, есть в Париже два-три культурных центра. Там люди также встречаются, но только если, например, проводится выставка или какое-нибудь другое мероприятие.

— А они как-то связаны с исторической родиной и с армянами, живущими в Армении?

— Здесь опять же всё зависит от того, насколько армянин себя считает причастным к армянской общине. Многие ведь «офранцузились». Впрочем, как всегда, достаточно какого-нибудь происшествия, чтобы каждому вдруг вспомнилась его, так сказать, внутренняя история. Например, встретив какую-нибудь армянку из Армении, «офранцузившийся» армянин предпочитает жениться именно на ней, — тут Шарен как-то хитро взглянул на Самсут. — Такие случаи бывают. Либо кому-нибудь вдруг захочется поехать в Армению, познакомиться со страной, и это служит как бы толчком к возврату к своим корням. Есть также клуб предпринимателей, который ориентируется на армян, на связи с Арменией и армянской общиной…

— Интересно, — задумчиво сказала Самсут, которая на самом деле вдруг почувствовала себя уставшей.

Шарен, прекрасно все замечавший и понимавший, наконец, смилостивился и отпустил ее…

* * *

Не успела Самсут выйти в приемную, как на нее налетел черно-бело-рыжий вихрь, который сразу же принялся рвать ее в разные стороны.

— Пойдемте в Латинский квартал!

— Нет, на Монмартр!

— Лучше в Сен-Жермен!

— Глупости! — остановил их баритон Шарена. — Я поступился ради вас удовольствием отужинать с мадам в «Ледуайене». Поэтому первым делом ведите ее в ресторанчик без названия, что прямо за «Тара Джармон». Там подают восхитительные фуа-гра. Дарю идею и место — ну, вперед!

И вся четверка, включая Самсут, которая по поведению и настрою сейчас ничуть не отличалась от этих веселых семнадцатилетних девушек, снова помчались на бесконечные Елисейские поля.

— …Ах, Шанзелизе, Шанзелизе, — вздохнул адвокат. — Только там можно попасть в рай, не умерев. — После чего, уже закрывая за собой дверь офиса, мечтательно добавил: — Да еще и с такой женщиной… — и, плотоядно облизнувшись, пошел перекусить в ближайшее бистро напротив.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ДВОЕ НЕИЗВЕСТНЫХ (один из которых до боли знаком)

Теперь же, оказавшись в квартире Габриэль, она отказалась от чашечки чая «на сон грядущий» и упала замертво, несмотря на то, что честно хотела обдумать завтрашний разговор и понять, как лучше вести себя с этими людьми. Да и вообще, хорошенько поразмыслить о своем будущем. Впрочем, в последний миг перед тем, как провалиться в сон, она вспомнила бабушкино любимое «от судьбы не уйдешь» и, мысленно махнув на все рукой, заснула почти с чистой совестью.

Самсут видела себя в предрассветных сумерках, живительный горный воздух, свежий ветер и шум прибоя сменили бесконечное давление огромного шумного города. Даль манила своим бескрайним простором, однако едва она осторожно сделала несколько шагов вперед, как вдруг обнаружила, что стоит на безумной высоте, и с одной стороны перед ней расстилается равнодушное море, а с другой — выжженная солнцем равнина. И то, и другое выглядело враждебным, таящим какую-то незримую опасность. Голова у нее закружилась, а вместе с ней закружились и горизонты, и море, и горы. Весь мир вдруг сделался неотвратимым вихрем, и первые громовые раскаты в нем прозвучали, как объявление войны.

И сразу же каждое деревцо вокруг, каждый миртовый куст превратились во встрепенувшийся ужас. Все окуталось клубами удушливой пыли, все зазвенело, жалобно завыло, опрокинулось, завертелось ужасными смерчами и унеслось прочь. Самсут осталась одна, совсем одна, и тело ее тронули первые капли, и она опустилась в раскисшую от воды землю, уже не обращая внимания на ливший, как из ведра, дождь. Мимо с ревом покатились потоки, то кроваво-красные от пыльцы цветущих где-то деревьев, то белесые, как разбавленное молоко. Но когда она, опустив в поток руку, поднесла ее ко рту, губы ее ожгла горькая соль…

Она проснулась рано утро и снова совершенно разбитая. Габриэль еще спала, и тогда Самсут пришла в голову прекрасная идея — пройтись по улицам Парижа ранним-ранним утром, одной, почувствовав себя одновременно и королевой Марго, и Жанной де Бопертюи, и какой-нибудь графиней из Бальзака, и Гаврошем, и десятком героинь виденных ею французских фильмов. Она наскоро оделась и беззвучно выскользнула из квартиры. Встреча с Оливье Перельманом была назначена на десять утра, и времени у нее было предостаточно. Только уже отойдя от дома, она подумала, что одета совершенно не для деловой встречи и совершенно не накрашена. Но возвращаться означало испортить всю прогулку, и Самсут беспечно махнула рукой. Ну, не откажут же ей из-за этого в наследстве, если уж оно действительно ей полагается!

Еще прохладные улицы встретили ее той самой знаменитой сиренево-серой предутренней дымкой, о которой говорят все, кто побывал в Париже. И, вообще, здесь царили бесчисленные оттенки серого цвета, перетекающие от насыщенного темного мокрого асфальта до едва уловимого перламутра. И даже лица прохожих казались ей сейчас какими-то призрачными. Самсут бездумно шла мимо серо-зеленых оград, скользила взглядом по золотисто-сероватым фигуркам каких-то святых, рядом с которыми тени деревьев сливались с тенями от крестов. Юные уборщицы, поднимаясь на цыпочки и являя всем ухоженные ножки, мыли витрины, и все поголовно казались Самсут феями, стекла новых домов бликовали, и уже начинавшие появляться на порогах кафе официанты с их бабочками смущали Самсут откровенными взглядами…

* * *

Через пару часов упоительно-бессмысленного брожения по Парижу, совершенно потеряв ориентацию, Самсут почувствовала, что голодна, и уперлась взглядом в первое попавшееся кафе, около которого стояло всего три столика с ярко-красными скатертями. Тоже красные буквы над входом гласили «Au Pere Tranquille». Даже с ее скромным знанием французского Самсут поняла, что речь здесь идет об отце и о спокойствии. «Это, кажется, как раз для меня!» — рассмеялась она и села за крайний столик. Кроме нее, через столик, сидела еще девушка, в пушистом шарфе на плечах, но босиком и читала книжку. И столько в ней, в ее позе и грации, с какой она переворачивала страницы и почесывала одну ножку другой, было истинной естественности и беспечности, что Самсут вдруг успокоилась окончательно. «Будет то, что будет, судьбу не обманешь и не умолишь. А это утро мое и уже никто никогда не сможет у меня его отобрать», — улыбнулась Самсут, посмотрев на столик девушки, точно так же заказала кофе, маленькую бутылку минералки и бриоши с джемом и маслом.

Все было удивительно вкусно, и пока она завтракала, шальная мысль о том, что можно доесть и не идти ни к какому Перельману, а просто затеряться в этом городе, стать такой, как девушка напротив, и не лезть ни в какое наследство, не раз приходила ей в голову. Честно говоря, Самсут побаивалась этих сумасшедших денег и всего, что с ними связано. Как только дело доходило до какой-либо бухгалтерии, подсчетов и расчетов, она инстинктивно сворачивалась, словно улитка в своем домике. А ведь если на нее действительно свалится наследство, надо будет как-то с ним разбираться — налоги, пошлины, нотариусы…