Черная корона - Галина Романова

— А за что вас избил ваш муж, Владимира? — встряла так не к месту, на взгляд Дмитрия Ивановича Калинкина, Александра. — Что случилось? Он наказал вас за оговор или…

— Никакого оговора не было! — вскинулась вдруг Влада, кое-что вспомнив. — Это действительно его рук дело! Я имею в виду аварию на окраине города. Сам ли он сидел за рулем или его друзья, но это его рук дело было, понимаете!

— Нет, — проржавевшим до отвратительного сарказма голосом произнес Калинкин. — Не понимаю, потому что его машина…

— Да не его это была машина, не его! Я же вам уже говорила! В тот день, когда мы поехали обедать…

— Прекратить немедленно! — заорал вдруг он, стукнув по столу так, что ополовиненный стакан с водой, который Влада не допила и поставила, подпрыгнул. — Прекратить морочить нам голову! Мы здесь не с целью разбираться в ваших фантазиях! Мы здесь по поводу двойного убийства! Убийства вашего мужа и вашей домработницы! Он избил вас и запер. Вы ночью выбрались из комнаты и…

— Как бы я смогла это сделать?

— Точно так же, как сделали это сегодня днем!

— Так мне соседский мальчишка помог. — Влада оглянулась и жалко посмотрела на Александру, ища у нее поддержки. — Я окликнула его и попросила подтащить чердачную лестницу к окну. Он отказался. Я сказала, что заплачу. Он позвал друзей, и они вместе…

— Хватит врать! Выбраться из этого окна на улицу проще простого, я осмотрел. Там широкий карниз. По нему запросто можно было попасть на козырек над входной дверью, а оттуда уже спрыгнуть на землю — пара пустяков, — распалялся Калинкин.

Он действительно все это осмотрел. Мало того, проделал. Оказалось очень просто и почти без риска. Только вот… как она обратно могла туда забраться, если ключ торчал из двери гостевой комнаты со стороны коридора.

— А как обратно я впорхнуть смогла, не подскажете? — словно прочтя его мысли, хмыкнула Влада. — После больницы. После сильного сотрясения, травм и последующего избиения… Это сложно было бы, не находите? И войти в комнату, запершись снаружи, я не смогла бы.

— Значит, у вас был сообщник, — подвел черту Дмитрий Иванович, с неудовольствием отметив, что эта дамочка даже в таком вот помятом состоянии выглядит шикарно, а разбитое лицо лишь придает ей пикантности и побуждает приласкать ее и пожалеть. — Кто он?!

— Вы напрасно теряете время, подозревая меня, Дмитрий Иванович, кажется. — Она наморщила лоб, вспоминая его имя. — Я никого не убивала, и сообщников в таком серьезном деле у меня нет и быть не может, поскольку я очень одинока.

Она замолчала, продолжая закрываться от следователя руками. Тот злился на нее, кажется, за все сразу. И за испорченные выходные, и за вид ее непристойный, и за то, что девушка, стоящая чуть поодаль, совсем не обращает на него внимания и о чем-то все время напряженно размышляет.

— Вы так и не сказали, за что вас избил ваш муж, — вдруг напомнила она, начав ходить неторопливо по их столовой. — Что явилось причиной его гнева?

— Я отказалась подписать какие-то бумаги. — Влада пожала плечами, вспомнив, в какое бешенство пришел Игорь Андреевич.

— Какие бумаги? — неожиданно ахнула Александра. — Что это были за бумаги?!

— Я не знаю. Потому и отказалась. Сказала, что не поставлю больше ни единой закорючки без адвоката. Однажды я уже…

— Что однажды уже?! — перебила ее Александра, едва слышно ахнув.

— Александра Степановна!

Калинкин едва заметно качнул головой, пытаясь притушить ее следовательское возбуждение, которое охватывает всякого новичка, когда тому кажется, что он на пути к разгадке.

— Да, да, извините, — залопотала Александра и тут же снова: — Что за бумаги вы подписали однажды, говорите?!

— Я не знаю. Куча каких-то бумаг. Читать мне их не дали. Просто втиснули в руки авторучку и заставили подписать в тех местах, где стояли карандашные галочки, и все. А что? — Влада глянула поочередно на обоих и, к неудовольствию своему, обнаружила, что они смотрят на нее почти так же, как тот мужчина, с которым они обедали в ресторане.

Стыдно? Да, ей было стыдно. За собственную недальновидность, за то, с каким чувством она передоверилась Игорю Андреевичу, решив, что раз «и в радости и в горе», то она не имеет права задавать ему лишних вопросов. Он знает, что делает. И всегда знал.

— Какое название носили эти документы, хотя бы помните? — Калинкин принялся барабанить пальцами по столу, оставляя на изумительно чистой глянцевой поверхности неряшливые пятна.

— В тот первый раз — нет. Я их просто не читала, да мне и не дали прочесть, загибая их вот так. — И Влада показала, как были переломлены бумаги, что она подписывала. — Позавчера это были доверенности и что-то еще. Прочесть было невозможно, я случайно задела локтем одну и увидела, что это доверенность.

Ох, как на него посмотрела теперь Александра Степановна! Ох, с каким триумфальным торжеством! Впору вызывать живописца или Якимыча отвлекать от работы и просить, чтобы сфотографировал для семейного альбома Халевых.

«А! Что я говорила!!! Я так и знала, что все дело в этих чертовых бумагах!!! — надрывался взгляд Александры, подсвеченный голубизной. — Здесь не все так просто с этим ДТП! Она, может быть, и права…»

Может, она и права была, обвиняя своего мужа в причастности, не мог не согласиться про себя Калинкин, но кому теперь до этого есть дело?! Теперь, когда он мертв?!

Да, он мог проделать все эти фокусы, позаимствовав у кого-нибудь машину и нацепив на нее фальшивые номера. Мог заплатить кому-то, чтобы жену его немного помяли передним бампером. Мог даже вынашивать крамольные мысли о том, чтобы упрятать ее в психиатрическую клинику, а то и на тот свет спровадить, но…

Теперь это преступление, даже если оно и состоялось, не актуально. Все семейные разборки остались позади, когда Владимира Черешнева стала вдовой. И вдовой стала по собственному на то усмотрению. Кто-то поспорит?!

Да Калинкин с пеной у рта начнет опровергать довод за доводом. Он нащелкает на раз-два с десяток мотивов.

Первый, самый, пожалуй, смягчающий ее вину, — ревность. Муженек избил ее, запер в комнате, а сам тем временем укладывал на себя или под себя — ему виднее — свою домработницу. К слову, дрянная на вид бабенка. Что он мог найти в ней, непонятно? Имея рядом с собой такую шикарную жену, спать с весьма помятой теткой? Странно как-то. Извращением попахивает.

Второй мотив, тоже немного играющий Владимире на руку, — месть. Месть за то самое дорожно-транспортное происшествие, которое — возможно (!) — было устроено ее мужем.

И третий, пожалуй, самый реальный и самый распространенный среди мотивов мотив, — это деньги! Хотя…

Хотя этот мотив, пожалуй, самый спорный. Если ей что-то принадлежит, а принадлежать должно, раз Черешнев подсовывал ей какие-то доверенности на подпись, то зачем ей его убивать? Она и так совладелец, а то и…

Следует узнать непременно. Как следует выявить все ее возможные контакты. Кто-то ведь выпустил ее из комнаты ночью, а потом запер там же.

Калинкин ходил по дому, сунув руки в карманы мятых брюк, все осматривал, ощупывал и силился понять и воссоздать в деталях, как могла эта очень красивая, молодая женщина убить сразу двоих.

Вот она выбирается из комнаты, так. С посторонней помощью или без оной, но выбирается. Берет на кухне огромный нож, поднимается в супружескую спальню. Видит там…

Пожалуй, сначала она видит их там, а потом уже идет за ножом. Итак, она поднимается в спальню с ножом. Подходит к кровати и четким дерзким движением перерезает горло этим двоим. Сначала мужу, чтобы, очнувшись, он не оказал сопротивления. А потом своей домработнице. Кровь брызжет в разные стороны. Криминалист обнаружил ее даже на стенах. И несколько капель попало на плотную шелковую ткань портьеры. Какое-то время Владимира стоит и с наслаждением наблюдает за тем, как быстро умирают ее обидчики, а потом идет… А куда она потом идет? В ванную, конечно. Вымыть руки и умыться. Брызнуло наверняка и на нее. Так, стоп, Дмитрий Иванович, одернул он себя. А как быть с одеждой?! На ней, судя по всему, та же майка, в которой ее избивал покойный. Есть пятна крови незначительные спереди, но это может быть и ее кровь из разбитой губы и носа. А что, если…

— Почему вы не переоделись?

Он снова вернулся в столовую и навис над ней сзади, осматривая гладкую холеную кожу на лопатках сквозь рваные прорехи.

— Что? Переоделась? Когда? — Она привычно вжала голову в плечи, хотя Игорь Андреевич за спиной и не стоял.

— Когда вас заперли в комнате в рваной окровавленной майке, почему вы не переоделись?

— Я… Я не знаю… Да там и не во что было переодеваться. И зачем? Я все время лежала в кровати. Под одеялом. А потом, когда я думала, что обо мне забыли…

— Минуточку. А с чего вы взяли, что о вас забыли? — Он неожиданно для самого себя схватил ее лицо за подбородок и развернул к себе. — Что заставило вас так подумать?