В доме Шиллинга (дореволюционная орфография) - Евгения Марлитт

– Пусть Анхенъ войдетъ сюда, – приказалъ старый баронъ, выпрямляясь въ креслѣ.

– Погода привела дѣвочку въ ужасное состояніе, сударь, – нерѣшительно сказалъ слуга, – платье прилипло къ тѣлу, и она босикомъ. Мадемуазель Биркнеръ громко плачетъ и говоритъ…

– Что говоритъ мадемуазель Биркнеръ, до меня не касается – дѣвочка должна придти сюда! – повторилъ старый баронъ, разсерженный возраженіемъ. – Пусть Биркнеръ сама ее приведетъ.

Слуга поспѣшно вышелъ, и вслѣдъ за тѣмъ отворилась дверь и вошла мадемуазель Биркнеръ, давнишняя экономка въ домѣ Шиллинга, подталкивая передъ собой Анхенъ… Ребенка нельзя было узнать. Красное платьеце и растрепанные волосы промокли и прилипли къ ея худому тѣлу, съ нея капала вода, и босыя ноги были въ грязи. По знаку стараго барона мадемуазель Биркнеръ, у которой по лицу текли крупныя слезы, подвела дѣвочку ближе.

– Ступай прочь, ступай прочь, – вскричала баронесса нервно и слезливо, какъ напуганный ребенокъ, и подобрала шлейфъ своего платья, чтобы дѣвочка не коснулась его грязными ногами.

Дѣвочка сдѣлала большой кругъ, чтобы обойти баронессу и остановилась близъ стараго барона. Опустивъ на грудь распухшее отъ слезъ личико, она щипала свои дрожащіе пальчики, точно съ судорожной поспѣшностью обрывала лепестки цвѣтка.

– Ты не хочешь къ бабушкѣ, Анхенъ? – спросилъ старый господинъ, тщетно стараясь придать своему голосу твердость. Видно было, какъ сильно подѣйствовалъ на него видъ осиротѣвшей дѣвочки.

Малютка не отвѣчала; она только подняла отяжелѣвшія вѣки и тотчасъ же ихъ опять опустила.

– Нѣтъ, она рѣшительно не хочетъ, сударь, – отвѣчала за нее мадемуазель Биркнеръ. – Старуха пришла сюда въ домъ и хотѣла ее увести насильно, отъ этого на улицѣ произошло волненіе – Фрицъ ни за что не хотѣлъ отпустить бѣдняжку… Теперь онъ очень безпокоится о томъ, что скажутъ господа, когда узнаютъ, что онъ позволилъ себѣ привести дѣвочку въ домъ.

– Хорошо сдѣлалъ, и можетъ быть покоенъ, – сказалъ молодой баронъ Шиллингъ. Онъ наклонился къ маленькой дѣвочкѣ и, тихо приподнявъ ея головку, спросилъ: „развѣ бабушка такъ зла“?

Эти мягкіе нѣжные звуки прекраснаго мужского голоса размягчили оцѣпенѣвшее отъ горя сердце дѣвочки.

– Она виновата! – воскликнуло дитя. – Она бранила отца за то, что господинъ баронъ прогналъ его, и, когда его принесли мертваго, она опять бранилась и хотѣла запереть дверь передъ нимъ.

– Оставайся у насъ! – прервалъ молодой баронъ страшныя рыданія, которыми разразилась дѣвочка при послѣднихъ словахъ.

– Арнольдъ, что ты хочешь дѣлать? – вскричала баронесса.

– To же, что и я, любезная невѣстка, – твердо и со свойственной ему гордостью сказалъ старый баронъ.

– Дѣвочка останется у насъ, будетъ воспитана въ домѣ Шиллинга, и нечего больше говорить объ этомъ!… Биркнеръ, угодно вамъ заботиться о дѣвочкѣ?

– Очень охотно, господинъ баронъ, съ большой радостью.

– Ну, такъ снимите съ нея мокрое платье и уложите ея въ постель.

Экономка увела дѣвочку, а баронесса молча поднялась съ мѣста. Длинная сѣрая фигура медленно прошла черезъ всю комнату и удалилась въ свои комнаты, едва наклонивъ голову и прошептавъ: „спокойной ночи“!

На другой день въ третьемъ часу пополудни со двора Шиллинга выѣхала карета стараго барона. Большія ворота монастырскаго помѣстья были открыты; работница суетилась тамъ съ метлой, a служанка съ корзинкой на рукѣ, только что хотѣла выйти на улицу, когда карета проѣхала мимо… Феликсъ далеко высунулся изъ окна и грустнымъ взглядомъ окинулъ весь дворъ.

Служанки смѣясь переглянулись.

– Вотъ они ѣдутъ, – сказала одна изъ нихъ, поворачивая голову вслѣдъ экипажу. – Госпожа стоитъ наверху у окна – она навѣрно видѣла молодого барина. Ей, гордой госпожѣ маіоршѣ, конечно, досадно, потому что съ ней еще никогда ничего подобнаго не бывало; она все еще думаетъ, что это обойдется. Но она это близко принимаетъ къ сердцу, хотя и не показываетъ. Она вчера до поздней ночи бѣгала отъ одного окна къ другому, думая, что молодой баринъ вернется безъ своей милой; она и не ложилась совсѣмъ, сегодня утромъ я нашла постель въ томъ же видѣ, какъ вчера ее приготовила.

Между тѣмъ у окна присутственной комнаты стояла маіорша. Она держалась за ручку окна и смотрѣла за ворота, гдѣ сейчасъ мелькнуло блѣдное лицо отверженнаго сына. Ни одного вздоха не вырвалось изъ ея груди, – она точно окаменѣла. Къ ней подошелъ совѣтникъ.

– Онъ навсегда потерянъ для тебя, Тереза, негодяй отправляется къ своему легкомысленному отцу, – сказалъ онъ холодно.

Она вздрогнула, какъ будто онъ вонзилъ въ нее ножъ, но не спросила, почему онъ это знаетъ.

Она бросила на него дикій взглядъ, судорожно стиснула зубы и вышла изъ комнаты.

10.

Наступилъ 1868 годъ. За эти восемь лѣтъ произошло много важныхъ событій въ двухъ частяхъ свѣта; много крови пролито въ Шлезвигъ-Голштиніи [10] и Богеміи [11], а въ Соединенныхъ Штатахъ въ продолженіе четырехъ лѣтъ бушевала ожесточенная война [12], которой разрѣшились ненависть расъ и многолѣтній раздоръ между земледѣльцами и плантаторами. Эти восемь лѣтъ были роковыми для милліоновъ людей, а также для отверженнаго, который въ прекрасный іюньскій день покинулъ свое нѣмецкое отечество и отправился съ горячо любимой невѣстой за море къ своему вновь найденному отцу; роковыми были они и для дома Шиллинга, глава котораго старый баронъ Крафтъ послѣ вторичнаго удара закрылъ навсегда свои веселые глаза, вслѣдствіе чего великолѣпный домъ съ колоннами стоялъ часто осиротѣлымъ и покинутымъ; только монастырское помѣстье, казалось, осталось неприкосновеннымъ; перемѣны обошли его, какъ будто оно въ своей замкнутости лежало въ сторонѣ отъ пути.

И теперь, по вечерамъ въ тотъ же часъ, какъ и прежде, скрипѣла боковая калитка, и люди приходили за хорошимъ неразбавленнымъ „монастырскимъ“ молокомъ. Во дворѣ суетились тѣ же работники и поденщики и отправлялись съ боронами, плугами и топорами въ поля и лѣса обширныхъ вольфрамовскихъ владѣній, въ большія ворота въѣзжали воза съ хлѣбомъ и дровами – все по старымъ обычаямъ безо всякихъ измѣненій. Ни въ курятникъ, ни на голубятню не допускались новыя породы. По мнѣнію окрестныхъ жителей все было того же вида и цвѣта и такъ же неизмѣнно, какъ старая безцвѣтная куртка совѣтника, какъ гордая осанка и холодное суровое лицо маіорши. Но они должны были согласиться, что плечи съ гордо сидящей на нихъ головой похудѣли, что въ темныхъ волосахъ появилась сѣдина и что энергія и быстрота движеній значительно уменьшились.