Любовь у подножия трона (новеллы) - Елена Арсеньева

— Душенька!

Елизавета, которая обожала такую вот нежную простоту в обращении, пришла в восторг. Императрица Екатерина добродушно расхохоталась, хотя и подумала: «Красива, но плохо воспитана!» Мария Федоровна была скандализирована и сделала огромные глаза. А Константину стало отчего‑то тоскливо. Девчонки–простушки его нисколько не интересовали. Какая жалость, что графу Андрею Кирилловичу Разумовскому, русскому посланнику в Вене, не удалось высватать Константину дочку своей бывшей любовницы, неаполитанской королевы Каролины–Марии. По слухам, королева славилась своей развратностью. Может быть, она научила бы кое–чему свою дочь? Как всех мальчишек, воспитанных в благочестивой строгости, Константина ужасно тянуло к крайнему разврату. Тем паче что милая бабуля Екатерина Алексеевна не больно‑то старалась прикрывать флером приличий свои нежные отношения с молодыми красавчиками…

Кстати, именно милая бабуля и пресекла сватовство Разумовского, усмотрев в этом желание «шалунишки Андре» (таково было прозвище графа Андрея еще в те давние времена, когда он потрясал русскую столицу своими похождениями) мелко отомстить ей за ту опалу, которой она подвергла его в отместку за смертельную любовь к нему принцессы Вильгельмины, в православном крещении великой княгини Натальи Алексеевны. Кое–какие слухи об этой даме дошли до Константина. Наталья Алексеевна была первой женой его отца, Павла Петровича, и любовь ее к графу Андрею Кирилловичу действительно стоила ей жизни.

Итак, сватовство «шалунишки Андре» успеха не имело. Потом по поручению «милой бабули» в Петербург привозили с десяток разных барышень из каких‑то германских герцогств, но все они были отвергнуты Екатериной. Чем лучше других Юлиана, Константин не понимал, хоть убейте!

А впрочем, жениться было пора. В любом случае от жены он всегда сможет получить то, в чем отказывали ему молодки и девки, которых он выслеживал в окрестностях Царского Села и пытался задрать им юбку или грубо потискать. Они, само собой, отбивались, и тогда Константин норовил хотя бы укусить их за потные шеи и налитые плечи, запах которых будоражил его душу и плоть. От злости на этих неприступных пейзанок, которые нипочем не хотят дать ему то, чего он так безумно хочет, он ловил крыс, которых было во дворцах немало, убивал их, заталкивал в жерло небольшой, почти игрушечной пушечки, а потом стрелял в кого‑нибудь. Особенно здорово было попасть в стайку фрейлин. Ох, как они удирали, поднимая как можно выше свои дурацкие юбки!..

Дурацкими Константин называл юбки потому, что их было, на его взгляд, избыточно много.

И вот ему привезли Юлиану. Она всем понравилась, а мнения Константина никто особо не спрашивал. Вскоре окрестили ее Анной Федоровной, потом состоялось обручение, затем, 15 февраля 1796 года, и венчание. Выдался такой мерзкий денек, мокрый снег сменялся дождем. Константин стоял под венцом, который для него держал вельможа прежних дней Иван Иванович Шувалов, косился на императрицына фаворита Платона Зубова, дивился иронии судьбы (Шувалов был в свое время фаворитом Елизаветы Петровны, вот же чудно сошлись два шафера!), поглядывал незаметно на аккуратненький профиль своей невесты – и у него становилось кисло во рту. Он никогда не отличался способностью к предвидению, однако сразу почуял, что брак его с этой наивной крошкой вряд ли будет счастлив.

И как в воду глядел!

Варшава, 1820 год

Константин уловил какой‑то странный, сладкий аромат и недоуменно повернул голову. Да это сирень, это сирень расцвела! Рановато что‑то, ведь сегодня только 12 мая. Такое впечатление, что сирень эта расцвела специально в честь его свадьбы с Иоанной.

Какой день сегодня, Боже мой! Как играет солнце на каменных стенах церкви королевского замка, куда Константин только что приехал из Бельведера![26] Как хорошо, что здесь нет никого. Он нарочно настаивал на полной конфиденциальности церемонии. Сам правил парой лошадей, запряженных в кабриолет, в котором приехал. Не взял с собой не только приближенных, но даже прислуги. Двое шаферов уже ждали в церкви, их будет довольно.

Константин натянул вожжи. Лошади замерли, колеса перестали шуршать песком дорожки, и он услышал вдали хруст по песку других колес. Это впереди него, за поворотом дороги, ехала карета, в которой находилась Иоанна Грудзинская, его невеста.

Еще несколько минут – и…

Санкт–Петербург, 1796—1801 годы

В ночь с 15 на 16 февраля 1796 года – это была его брачная ночь! – Константин вышел из спальни жены и, чувствуя себя невыносимо одиноким, жалким, несчастным, сел в передней комнате. Он плотно закрыл за собой дверь, но обиженные, какие‑то детские всхлипывания доносились и сюда.

Константин налил в бокал шампанского – какая‑то добрая душа из его приятелей позаботилась оставить на туалетном столике бутылку и пробочник! – и выпил залпом. Потом ухнул и второй бокал. Сердце слегка согрелось. Отчего‑то он вспомнил, как писал Лагарпу, своему бывшему воспитателю, письмо. Француз чрезвычайно интересовался успехами своих царственных подопечных, но и Александр, и Константин отнеслись к себе весьма самокритично. Особенно Константин, который вообще любил рубить сплеча. Он написал: «В двенадцать лет я ничего не знаю. Быть грубым, невежливым, дерзким – вот к чему я стремлюсь. Знание мое и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».

Ему тогда было двенадцать, но он и сейчас готов был подписаться под каждым словом из того письма. «Из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь…» И в это состояние самоуничижения его поверг какой‑то жалкий час, который он провел на ложе этой тупой, холодной, перепуганной, неумелой, неласковой, стыдливой, чрезмерно стыдливой девчонки.

Она что, дура? Полная дура? Она что, не знала, что делают между собой мужчина и женщина, когда становятся мужем и женой? Неужели ее мамаша, похожая на важную гусыню, уверяла ее, что молодой супруг всю ночь станет играть с ней в подкидного дурака? Или, чего доброго, будет читать ей по–французски трагедию Расина «Федра»?

Хотя она небось даже Расина сочла бы слишком развратным!

Константина передернуло от всхлипываний, которые до сих пор звучали у него в ушах. Как она смела вести себя так, будто он… будто он свирепый зверь, чудовище, насильник и разбойник?! Будто он язычник, а она – мученица–христианка, которая во что бы то ни стало должна сберечь свою честь! Жаль, что нельзя связать эту помешанную на своей невинности дурочку и выстрелить ею из пушки! Право, жаль.