И переполнилась чаша - Франсуаза Саган

Поезд уже трогался, и на сей раз быстро, когда Шарль вспомнил про чемодан. Он сумел запрыгнуть в вагон и благополучно выпрыгнуть, но сердце его бешено стучало, а ноги сделались ватными. Похоже, он не помолодел, подумал он с радостью. Победоносно потрясая трофеем, он возвратился к Жерому – тот делал ему знаки, призывая к осторожности, однако, воспользовавшись его отсутствием, успел обнять Алису за плечи. К удивлению Жерома, Шарль резко и сухо сунул ему чемодан, вынудив прервать объятия. Жером вопросительно поднял брови.

– Извини, – сказал Шарль, – я просто без сил, совершенно без сил. Сущий ад, а не путешествие.

– Ну, а в остальном?

Глаза Жерома весело блестели, и на лице читалось такое неописуемое облегчение, что Шарль отвернулся, ужаснувшись себе самому. Это был первый укор совести, первый, минутный, но острый.

Глава 13

Старенький автомобиль ожидал их совсем рядом, развернутый, как, между прочим, подметил Шарль, носом к дороге, точно в детективных фильмах. Он собрался было сесть за руль, но Алиса вдруг проскользнула впереди него.

– Шарль, позвольте мне разочек повести ваш драндулет. Я ни разу в нем за рулем не сидела.

Они расселись, слегка ошарашенные, Шарль впереди, а Жером сзади с чемоданами, и Алиса тронулась с блеском. Шарля приятно удивило, что она даже скорости переключала без скрипа.

– У меня была в свое время «Тальбо Лаго», – заметила она, смеясь, и чуть слишком круто вывернула, объезжая велосипед. – Лет в девятнадцать-двадцать я даже выиграла гонки в Ла-Боль. В то время женщина за рулем была редкостью. Бог мой, до чего ж это было давно, страшно подумать…

– У вас нет более свежих впечатлений, нежели эта «Тальбо Лаго»? – спросил Жером мурлыкающим голосом.

– Сколько угодно, – опередил Алису Шарль. – Мы должны рассказать тебе море всего увлекательного. Чемодан набит фальшивыми паспортами, мы его положили в другой вагон, а потом Алиса испугалась, что из-за него кого-нибудь расстреляют. Пришлось мне идти за чемоданом. Представить себе не можешь, сколько я из-за него натерпелся, – добавил он игриво и в простоте своей с чрезвычайной неловкостью дружески похлопал Алису по лежащей на руле руке. Алиса вздрогнула, машину занесло.

«Хорошее начало, – подумал Шарль, – замечательное».

Предусмотрительная Луиза приготовила настоящий пир с настоящей яичницей, настоящей колбасой, настоящим красным вином и настоящим кофе на десерт. Она накрыла стол на площадке перед домом, и Шарль почувствовал себя на верху блаженства. Ветер тихо шелестел листьями платанов у них над головами, белесое рассветное небо голубело, обретая обычные для жаркого дня краски, после бурной встречи пес Блиц лениво трусил по гравию, издавая ласкающее слух шуршание. Алиса и Жером молчали, они, казалось, тоже наслаждались красотой утра, а также колбасой. Шарль бросил на них двойной взгляд: сначала, украдкой, на Алису, откинувшуюся в шезлонге с закрытыми глазами, затем дружески-сострадательный на Жерома, который сидел с открытыми глазами и глядел на край луга. Что и говорить, Алисе предстояло нелегкое объяснение.

А пока что Шарль находил себя безупречным: по отношению к Алисе он держался настолько же отстраненно и сдержанно, насколько до отъезда был, как ему помнилось, взволнован и предупредителен. О Париже он упоминал мимоходом, будто они ездили посмотреть Эйфелеву башню, Триумфальную арку и дворец Инвалидов, об их подрывной деятельности он не обмолвился вовсе, поскольку этот, так сказать, сентиментально-исторический сюжет принадлежал Алисе и Жерому, а не ему. Сопротивление – их дитя, исходная точка и смысл их былого совместного существования, – так, по крайней мере, предпочитал думать Шарль.

Положа руку на сердце, он не мог не признать, что заведи Жером разговор о маршале Петене, Франции и оккупантах сегодня, возразить ему было бы трудно. Сегодня Шарль не смог бы противопоставить Жерому прежнюю иронию и флегматичность. Он слишком отчетливо помнил их приезд в Париж – в зловещий город с пустынными улицами. Что же касается памятной ночи, то, хотя развязка превзошла всякие ожидания, все предшествующее отложилось в памяти неизбывным кошмаром. Он не мог больше спорить с Алисой и Жеромом, ибо они были правы. С другой стороны, ему не хотелось лить воду на их мельницу, в особенности на Алисину. Все, что грозило опасностью ей – хрупкому созданию, недавно ставшему для него очень даже телесным, – опасностью, как он теперь понимал, совершенно реальной, – все это следовало отбросить подальше. Принципиальный оптимизм, питавший его воображение и память со времени окончания боевых действий, оставил его. Он был довольно воинственным мальчишкой лет до двадцати пяти, но с тех пор уже порядочное время ни разу не дрался. А главное, его уже порядочное время не били, грубо и дико, люди в форме. Представив себе, что к белому, нежному, теплому телу Алисы прикасаются – бьют его, терзают – мужланы, солдатня, садисты, он ужаснулся и вынужден был поднять на нее глаза, дабы удостовериться, что с ней ничего не случилось. Он чувствовал себя глупо, оттого что ему приходилось смотреть на Алису мельком и, быстро отведя глаза в сторону, разглядывать стенку, скатерть, собственные руки.

Жером между тем выглядел совершенно спокойным, говорил без напряжения и без увлечения, со свойственным ему флегматичным видом юного или не очень юного англичанина, видом, вызывавшим нарекания Шарля еще в колледже. Неплохо было бы, если б лорд в нем уступил место подпольщику и любовнику и он начал бы задавать вопросы – тогда на них можно было бы ответить, ответить правдой, какой бы жестокой она ни была. Шарль прекрасно понимал, что Алиса заговорит, только если ее вынудить. Она не способна была лгать, но не способна также и выложить всю правду с бухты-барахты, а надобно было, поскольку Шарль намеревался провести эту ночь в ее объятиях.

Шарль в нерешительности покачивался на стуле. Его природная лень и боязнь всяческих драм протестовали в нем против сцены, которую предстояло пережить, но впервые в жизни любовь оказалась сильнее лени; вспоминая о том, сколько раз он отпускал своих возлюбленных, возвращал их на время мужьям, лишь бы избежать истерик и упреков, Шарль со смехом и стыдом одновременно сознавал, до какой степени он был спокойным, покладистым и удобным любовником и как легко это ему удавалось. А заодно он удивлялся и тому, что в последние дни неизменно употребляет по отношению к себе самому прошедшее время.

– Полагаю, теперь я могу рассчитывать на рассказ, – произнес вдруг Жером, – и на рассказ обстоятельный. Для начала скажи мне, Шарль, кто тебе, бедолаге, поставил фингал под глазом? Неужели Алиса?

– Что ты, что ты! – воскликнул Шарль и с жаром замахал руками, прямо скажем, не к месту. – Немец один, немцы, в общем.

– Стало быть, ты дрался с немцами? – поинтересовался Жером простодушным голоском. – Ну и ну, прямо-таки пикантный анекдот…

– Вы нашли совершенно точное слово, Жером, – улыбнулась Алиса. – Уверена, что Шарль расскажет вам историю о двух подвыпивших гуляках, нарвавшихся на жандармов, нисколько в этом не сомневаюсь. Рассказывайте, Шарль, я не стану вас перебивать, но после расскажу по-своему.

– Я не собираюсь этого делать.

– Почему? – спросил Жером. – Ты боишься?

– Я боюсь? Чего я боюсь? – пронзительно запротестовал Шарль. – Чего, по-твоему, я должен бояться? Если бы ты услышал, как эти черти оскорбляли Алису, ты поступил бы так же.

– Какие черти? – Жером выглядел все более заинтригованным.

В разговор вмешалась Алиса:

– Чертями Шарль называет эсэсовцев, которые отвели нас на допрос в комендатуру на площади Святого Августина.

Жером побелел и вскочил с места.

– В комендатуру? Вас? И вы мне ничего не сказали! Ничего не сказали! Что произошло?

– Сейчас Шарль все расскажет. Ну же, Шарль, смелее! – подбодрила его Алиса.

– Я начну, но расскажу только до того места, как мы вышли из комендатуры, – произнес Шарль очень твердо. – Закончит Алиса.

И ему самому, и Алисе фраза эта показалась верхом безумия, они уставились друг на друга, не моргая, ошарашенные и готовые прыснуть со смеху.

– Вот как все получилось, – начал Шарль, запинаясь. – Я обещал Алисе повести ее танцевать, понимаешь, чтобы ее… ну, развлечь, что ли, и спросил у швейцара в гостинице… Знаешь гостиницу, где мы когда-то останавливались, то есть где я останавливался? Не знаешь? «Денди», на улице Риволи. Да знаешь ты, я тебе давал телефон.

– Давай ближе к делу, – перебил его Жером. – Что ты спросил у швейцара?

– Ничего. То есть я спросил у него, где можно потанцевать. Мы были в «Орленке» на улице Берри, последний крик моды. Там кого только не набилось: немцы, даже генералы, бизнесмены, один драматург, два актера, верно? – обратился он к Алисе.

Ее подчеркнуто безразличный и даже скучающий вид раздражал Шарля.