Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава

Мы причаливаем после пятидневного плавания в штиль и дождь. Никакого гремящего прибоя, пены разбивающихся о скалы волн, только легкий плеск на серебристой поверхности моря за бортом.

Я сразу вижу Д. Й. Джонссона. Он стоит в небольшой группе встречающих и машет мне. Я медленно спускаюсь по трапу с чемоданом в руке, а он пробирается мне навстречу. Крепко прижимает меня к себе и долго держит в своих объятиях, потом выпускает. Он смотрит на меня, я на него. На нем коричневый вельветовый костюм в рубчик и фиолетовая рубашка. Волосы отросли.

— Пойдем, говорит он, забирая чемодан и раскрывая надо мной зонт. — Нам недалеко. За границей пользуются зонтом, — добавляет он с улыбкой.

Люди едут на работу, многие на велосипедах. Велосипедов гораздо больше, чем я себе представляла.

Мы идем по выложенным плиткой улицам вдоль сточной канавы, мимо универсамов и ряда домов, сворачиваем на мост. Хотя город чужой, названия улиц кажутся знакомыми: Sturlasgade[24], H. C. Andersens boulevard[25]. Замечаю мужчину на велосипеде со скрипичным футляром в руке.

— Тебе нужно остерегаться трамваев, они беззвучные. Чтобы не разделить судьбу Йона Тороддсена, попавшего под трамвай в двадцать шесть лет.

По дороге друг рассказывает, что сначала мыл полы и посуду, затем работал на свиноферме за городом и ездил на работу на «поезде». Теперь он посменно работает в мужском баре недалеко от церкви Святого Петра, но все еще надеется получить работу в костюмерном цехе театра. У его друга есть знакомый, который работает в театре и, вероятно, сможет в этом помочь.

— Зимой ходил на «Двенадцатую ночь» Шекспира. Хотел бы делать такие костюмы.

Читаю названия на вывесках: Politiken, udsalg, lædervarer, cigaretter og tobak, gummistøvler[26]. Запоминаю приметные пункты.

Когда мы приближаемся к центральному вокзалу, виднеются башни Тиволи.

— Мы почти пришли.

Друг сворачивает на Истедгаде.

— Вот здесь мы живем, — говорит он, останавливаясь перед красным кирпичным домом. На четвертом этаже, с обратной стороны, вход через ворота.

На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.

— Мои подруги, — комментирует Д. Й. Джонссон.

Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.

— Еще один этаж.

На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.

В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней — одноместная кровать, в другой — диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.

— Тебе кровать, а мне диван, — говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.

Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.

Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.

— Bøgetræ[27], — поясняет друг, указывая на дерево.

Над нами двигают мебель.

Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.

Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.

Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.

Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.

— Тебе придется ко многому привыкнуть.

Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.

Все окна открываются в воображаемый мир

Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.

Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.

Друг уже пришел с работы. Он не один.

Знакомит нас.

— Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper[28].

— Добрый день, — здороваюсь я.

Впервые говорю по-датски.

— Я как раз собиралась уходить. На прогулку.

Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:

Вернусь завтра утром. Пиши.

Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.

Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.

— Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом? — спрашиваю я.

Он протягивает мне пакет клубники.

— Это тебе.

Милая Гекла.

Ночью после твоего отъезда я не могла заснуть и думала, как ты в открытом океане. Я пошла на кухню, достала свой дневник из нижнего ящика и написала два предложения, которые пришли на ум: Корабль сталкивается со мной в тумане. Пока бабушки поют колыбельные городу. Проснувшись, Торгерд произнесла первое в жизни предложение, из двух слов. Гладя меня по щеке своими крохотными пальчиками, она сказала: мама плакать. В остальном новости у нас такие. Улицы после зимы похожи на стиральные доски. Когда ты уехала, я посадила в одном углу двора картошку. Я раздалась вширь, и мне трудно наклоняться. Вечером рано засыпаю, почти одновременно с одуванчиками.

Шляпа Наполеона

Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.

— Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.

Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.

— Шляпа Наполеона, — говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.

— Кто он? — спрашиваю я.

— Учитель.

— Твой друг?

Он в замешательстве.

— У меня такие потребности. Уж какие есть.

Одно тело притягивается к другому.

Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.

— За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.

Друг мнется.

— Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.

Некоторое время он молчит.

— Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, — говорит он медленно. — Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.

На столе лежат листки бумаги.

— Ты рисовал? — спрашиваю я.

— Всего лишь несколько платьев, — отвечает он, вставая.

Надевает пиджак.

— Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.

— Хорошо.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он смотрит на меня.

— Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.

Дорогая Исэй.

Я целыми днями пишу и скоро закончу новый роман. Det er så dejligt[29]. У моих хозяев видна линия горизонта, а не исполинский ландшафт. Здесь все такое плоское! Днем очень светло, но вечером света не хватает. Последний месяц идет дождь. Датскую речь понимать сложнее, чем я ожидала. God dag[30] были первые мои слова. Другу Йона Джона. Говорю я еще плохо. Каждый день хожу на прогулку, осмотрела город вдоль и поперек. В первый день проходила мимо массы магазинов и ресторанов, видела королевских гвардейцев и сидела на скамейке в парке. Вчера ходила на могилу Йона Тороддсена на Западном кладбище. Он умер в последний день 1925 года. По пути домой наткнулась на букинистический магазин. У входа две коробки, в одной книги, в другой пластинки на 78 оборотов. Изучила содержимое коробок, но ничего не купила. Полной неожиданностью для меня за границей стал штиль. Дождь не горизонтальный, он вертикально падает серебряными нитями. Мертвый штиль сменяется просто штилем.