Источник силы - Дион Форчун

Я отставал все больше и больше, никакого второго дыхания не приходило, чтобы облегчить мои усталые легкие, и маячившая впереди меня фигура скрылась среди вереска, унесенная ветром.

Я упал на землю, задыхаясь, истощив все свои силы в первом броске. Пока я лежал, беспомощный, среди вереска и мое сердце выскакивало из груди, мне показалось, что я вижу проносящуюся огромную процессию, подобно недисциплинированной армии пересекающую небо. Изодранные знамена хлопали и развевались, дикая, нестройная, сводящая с ума музыка прорывалась то здесь, то там из пестрой толпы. Пушистые носы на человеческих лицах, когтистые лапы на человеческих конечностях, зеленые, подобные виноградным лозам, волосы, падающие на сверкающие глаза, вспыхивающие зеленым светом, то там, то здесь полупугающие, полуочаровательные человеческие лица, одни — пятящиеся назад, хотя и увлекаемые массой, другие — отдающиеся волшебному полету в полном самозабвении.

Я проснулся, обнаружив, что надо мной согнулся Тавернер.

— Слава Богу, глаза у вас все еще человеческие, — сказал он.

На следующий день Диана не появлялась. Не знаю, был ли Тавернер этим обеспокоен, но виду он не показывал.

— Проголодается, придет, — это было все, что он соизволил сказать.

Следующий день также не принес о ней никаких известий, и я уже начал сильно беспокоиться, так как, несмотря на то, что дни стояли теплые, ночи были еще холодными, когда вдруг, сидя с выключенным светом у камина в приемной, мы услышали, как кто-то легонько царапается в стекло. Тавернер тут же поднялся и открыл окно, и через него проскользнула Диана и опустилась на коврик у камина прямо у моих ног. Но она сосредоточила свое внимание не на мне, как я ожидал со смущением, а на огне. Мы с Тавернером ничего для нее не значили.

Тавернер вернулся в кресло, и мы принялись молча за ней наблюдать. Туника эльфа, мокрая, оборванная, стала неузнаваемой и казалась единственно возможной одеждой для этой странной, дикой нечеловеческой фигуры у наших ног. Вскоре она села и запустила в спутанные волосы руки, распарившиеся от тепла и едва видимые в ее копне волос, показала белые зубы и розовый язык в своей странной улыбке эльфа и быстрым птичьим движением потерлась головой о мои колени. Выразив таким образом свою признательность, она вернулась к любованию огнем.

Тавернер поднялся и тихо покинул комнату. Я едва осмеливался дышать, чтобы не спугнуть чары, сохранявшие спокойствие нашей посетительницы, и чтобы она не начала вытворять что-нибудь жуткое или приводящее меня в замешательство; но мне нечего было беспокоиться, я значил для нее не больше, чем остальная мебель в комнате.

Тавернер вернулся с полным подносом, и глаза Дианы заблестели. Когда она начала есть, пользуясь ножом и вилкой, она стала больше похожа на человека. Я ожидал, что она будет рвать пищу зубами, но прочно укоренившаяся привычка сохранилась.

— Диана, — сказал Тавернер, после того как она кончила есть.

Она улыбнулась.

— Тебе не хотелось бы сказать «спасибо»?

Она опять улыбнулась и быстрым птичьим движением потерлась головой о его колени, как это сделала со мной, но не сказала ни слова. Он протянул руку и начал гладить и расправлять ее спутанные волосы. Она устроилась у его ног, наслаждаясь заботой и теплом, и вскоре послышалось тихое проникновенное пение, очень напоминающее кошачье мурлыканье.

— На этот раз нам это удалось, — сказал Тавернер.

Однако спустя некоторое время Диана, казалось, проснулась. Ее животные потребности были удовлетворены, и начала вновь заявлять о себе человеческая половина.

Девушка повернулась и, опершись локтем в колено Тавернера, посмотрела ему в лицо.

— Я вернулась, потому что проголодалась, — сказала она.

Тавернер улыбнулся и продолжал гладить ее волосы.

— Но я должна опять уйти, — добавила она слегка вызывающе.

— Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, — сказал Тавернер. — Ты всегда найдешь здесь пищу, и двери всегда будут открыты.

Казалось, это ей понравилось, и она стала более коммуникабельной, явно желая поделиться с нами переживаниями, через которые она прошла, и убедиться в нашей заинтересованности и симпатии. Эго была ее человеческая половина.?

— Я видела Их, — сказала она.

— Мы чувствовали Их, — ответил Тавернер. — Но мы Их не видели.

— Нет, — ответила Диана. — Вы Их не видели. Но потом вы увидели, что Они — мой народ. Я всегда принадлежала к Ним, но я не знала этого, а теперь Они нашли меня. Я пойду назад, — убежденно повторила она.

— Тебе не холодно? — спросил Тавернер.

— Нет, мне только бывает голодно, — ответила она.

Тавернер перенес ее вещи в комнату на первом этаже, окна которой, выходящие на кустарник, позволяли ей уходить и приходить свободно и незаметно. Она никогда там не ночевала, но приходила каждую ночь, когда в приемной гас свет. Мы встречали ее, кормили и после недолгого наслаждения теплом камина она опять ускользала в ночь. Погода для нее не имела значения: не дрогнув, она уходила в сильнейшую бурю и возвращалась целехонькой. Иногда она высказывала нам свои обрывочные детские мысли, пытаясь поведать что-ни- будь из того, что она видела, но чаще всего она хранила молчание.

Однако в следующее полнолуние она вернулась переполненной информацией. У Них состоялся волшебный танец, в котором ей разрешили принять участие. (Теперь мы поняли, почему официантка, возвращаясь после своего вечернего перерыва, все время была в истерике и билась в судорогах в комнате для прислуги.) Они были так чудесны, что Диана просто должна была рассказать нам все о них, и, пользуясь для этого своим ограниченным словарем, она повторяла фразу, которую уже использовал другой провидец: «Они были божественны». Больше она ничего не могла нам сказать и делала странные движения руками, как будто лепя фигуру из невидимой глины. Мгновенно сообразив в чем дело, Тавернер протянул ей карандаш и бумагу, и с блистательной быстротой перед нами появилась обнаженная фигура с крыльями, нарисованная с удивительной убедительностью и совершенной точностью.

На протяжении всего ее нелегкого воспитания никто никогда не делал попыток учить Диану рисовать — считалось достаточным, если она сможет соблюдать правила хорошего тона, не стремясь ни к каким достижениям, — точно так же, как никогда она не имела возможности изучить анатомию, но здесь была фигура, переданная с изумительным мастерством и с такой точностью, которые могут быть достигнуты только тогда, когда этому учишься у жизни.

Интерес и восторг Дианы были не меньше нашего. Это действительно было открытие, путь к выражению подавленной и зажатой души, и уже через полчаса приемная была усыпана рисунками: клубящийся дух снега, который казался похожим на ожившую воду, душа дерева, подобная искривленному торсу человека, растущему из ствола дерева и сливающемуся с его ветвями; феи, демоны, причудливые и увлекательные наброски животных, следующие один за другим в необъяснимой последовательности. Наконец, совсем обессиленная от пережитого напряжения и возбуждения Диана, впервые после той странной ночи весеннего равноденствия, согласилась отправиться в постель.

Потребность в бумаге удерживала Диану в доме, а жажда иметь зрителей заставляла искать отношений с людьми. Художник создает свои произведения не только для того, чтобы получить удовольствие от процесса творчества, но и ради удовольствия, получаемого от восхищения его творчеством, и Диана, хотя и могла отправиться в леса, вынуждена была возвращаться к своему роду, чтобы продемонстрировать свои достижения.

Вместе с этой неожиданно обретенной гармонией установилась и связь между умом и телом, длинные конечности вместо прежних неуклюжих движений обрели грацию газели. Вместо недавней замкнутости она стала дружелюбна, как щенок. Но, увы, ее готовность на ответное чувство подвергла ее нескольким болезненным ударам. На какое-то мгновение ее мир рухнул, и мы опасались, что она опять может стать тем, чем была раньше, но она успела открыть, что средство для коммуникаций с людьми и для самовыражения заключено в ее карандаше, и это открытие ее спасло. Она рисовала портреты своих преследователей абсолютно обнаженными (поскольку она никогда не рисовала одежд), придерживаясь во всех своих набросках анатомической точности, при этом их лица сохраняли обычное выражение, но каждая линия их тела выражала их скрытую душу. Эти портреты, как по волшебству, появлялись на самых видных местах, и производимое ими впечатление легче представить, чем описать словами.

Диана нашла свое место в жизни. Она больше не была отверженной, неуклюжей и необщительной. Ее непринужденная проказливая веселость, принесенная ею из лесов, сама по себе была очаровательна, ее волосы мышиного цвета приобрели блеск и золотистый оттенок, болезненный цвет лица сменился ореховым загаром с ярким румянцем, но ее главным отличием стали пружинистые движения и поразительная живость.