Черный завет - Ирина Булгакова

– Раздухарилась… Смотри, лес подожжешь. Ты о какой матери речь ведешь?

– О той самой. О единственной. Не было у меня другой.

– Знаю я, про кого говоришь. Ты на себя много не бери, девка. До Кошки далеко тебе, как иному дураку до человека умного. Кошка… мать… туда же. Это твоя мать с демонами якшалась, да порчу на Лес и навела! Вот все мои дочери и померли. Все твоя мать – успеть бы дотянуться, собственными руками бы…

С внешностью согбенного старца, по мере того как он говорил, стали происходить перемены. Плечи разогнулись, спина выпрямилась, а колючее лицо в космах седых, торчащих в разные стороны волос, выросло, наплывая на Донату. В бесцветных глазах замерцали недобрые искры, а вдруг обнаружившийся в поросли волос крючковатый нос вырос до размеров огромного птичьего клюва. Лицо, перекошенное от долго скрытой и теперь проявившейся ненависти, было отвратительно. Лесной Дед дрогнул, и вслед за ним содрогнулся Лес. Вечер, такой же безрадостный, как сам Дед, поспешил накрыть лес серым покрывалом.

Но Доната осталась безучастной. Ее чуткий слух уловил за колючим занавесом хриплый вздох Ладимира. И тогда ей стало страшно. Сейчас, пусть некоторое время спустя, но Ладимир уйдет. Уйдет, как ушла мать. И она останется наедине с целым миром.

– У меня была одна мать, – затосковала Доната, – Рогнеда. Просила передать привет тебе… если увижу.

– Рогнеда, – филином ухнул Лесной Дед.

И стало тихо. Молчали птицы в кронах деревьев. Смолк ветер, бродивший в густой листве. Так тихо не было даже в подземелье, в колодце Наказания. На миг Донате, не спускающей глаз с круглого могильного камня, показалось, что Дед исчез. Но не просто исчез, а забрал с собой лес. Она встрепенулась, но все было на месте.

– Дочь моя, Рогнеда, – жалко скривился Дед. – Я знал, девка, что она тебя пригрела. Я ведь… врать не буду, убить тебя хотел. Но Рогнеда не позволила. А теперь… Как Кошки мои умирать стали… Не смогли больше оборачиваться – крутила их сила страшная, кости ломала и кожу рвала… Рогнеда дольше всех прожила. Боялась за тебя очень, что убью я тебя, если ее не станет. Зря боялась… Да ладно. Должник я теперь твой. Дочку мою последнюю похоронила… Долги отдавать буду. Давай, человека твоего посмотрю. А то, пока разговоры говорили, – Лесной Дед вдруг хитро прищурился, – он уже того. Тащи сюда.

Что-то мимолетное коснулось обнаженных чувств Донаты, что-то забытое и давнее. Неожиданно для себя она кинулась в колючий полог. Тащила на свет умирающего Ладимира и за шорохом, за шумом пыталась лишить себя возможности прислушаться к тому, жив ли он еще, или все уже кончено.

Лесной Дед легко поднялся с поваленного дерева и подошел к Донате – трава не пригибалась под его весом. Скрюченными пальцами он коснулся Ладимира, и тень легла на белое лицо.

– Чуть не успели, – шевельнулся дед, и у Донаты птицей забилось сердце. – Еще поговорить – и спасать некого было бы. А так… раз обещал – сделаю. Долг отдам.

Сгорбленная спина разогнулась. Дед прощально махнул рукой, повернулся и медленно заковылял прочь.

Полными так и не пролившихся слез глазами Доната смотрела на то, как полы обтрепанного балахона цепляются за колючие стебли травы. Она не стала кричать, просить, ругаться. Надежда вместо сладкого гриба обернулась в руках ядовитым горчаком. Так бывает.

Так всегда бывает.

Доната закрыла лицо руками. Она не хотела видеть мир, в котором не будет Ладимира.

Руки она убрала тотчас после того, как поняла, что не одна.

На том месте, где сомкнулись ветви за спиной Деда, стояла Мара-морочница. Но стояла не той белолицей, полногрудой девицей, что в полную Селию смущает парней, уводит их в лес и пьет кровь вместе с жизнью. Стояла в худшем своем проявлении: с впалыми щеками, обтянутыми коричневой, как высохший пергамент, кожей, дырой вместо носа и вытекшими глазами. Мара была старой – она умерла задолго до того времени, как родилась Доната. В разошедшейся на шее коже белела кость, на лысом черепе кое-где сохранились клочья седых волос. Обтянутые кожей кости, никогда не знавшие земли, прикрывало жалкое подобие истлевшей рубахи.

Надо было бежать, молить, сопротивляться, но сил не было. Дальнейшее представлялось Донате легко: Мара выпьет из нее кровь. Всем известно, что парни умирают и отправляются в Небесную Обитель, а девки после такой смерти сами становятся морочницами. Скитаются по лесу и губят доверчивых людей. Что ж. Если суждено им с Ладимиром соединиться только на краткий миг, что называется смертью – так тому и быть. А после, став Марой, вряд ли ее будет волновать та боль, что мучила при жизни.

– Спасибо тебе, Лесной Дед, за доброту твою, – Доната криво улыбнулась, не сводя глаз с Мары. Хотела отвернуться, и не смогла: болезненное любопытство заставило ее разглядывать изъеденное червями уродливое лицо. – А Марой стану, и ласку не забуду…

– Размечталась старуха девкой стать, – свирепо каркнула Мара, и черные пеньки зубов показались в Дыре рта. – В сторону иди. Я с ним буду. Как раз время.

Она ткнула черным пальцем в сторону неподвижно лежащего Ладимира.

– Не надо его, – беззвучно шевельнулись губы. – Пусть так умрет. Меня возьми.

Но Мара услышала.

– Я не только жизнь, но и смерть пью. Да, и смерть…

– Куда мы идем? – это был первый вопрос, который он задал ей после того, как пришел в себя.

В то утро было пасмурно, но вдруг стало светлее. Нет, Гелион по-прежнему стыдливо прятался за низкими тучами, но озарила поляну радость, что вспыхнула на лице Донаты. И от радости, что нахлынула как зной в жаркий день и подкосила колени, она чуть не ответила так, как отвечала всегда. Но перед глазами встало безжизненное, запрокинутое лицо Ладимира, когда черная демоница держала его за горло, царапая острыми когтями тонкую кожу.

– В…. – только раз споткнулась она. И то потому, что боялась не за свою жизнь. А потому, что больше не хотела видеть, как черные руки касаются белого тела. – В Гранд. Идем в Гранд.

Сказать, что он удивился, значило ничего не сказать. Вид у него стал, как у ребенка, которого несправедливо лишили любимой игрушки. Он долго смотрел на Донату. Неизвестно, что он прочел в ее глазах, но не сказал ни слова. Ни в тот день, ни на следующий. Ни через неделю. Но вел себя так, словно они изначально уговорились: он проводит ее в Гранд, и все – поминай, как звали.

Он быстро поправлялся. Буквально на следующий день после памятной встречи с Марой, он легко вздохнул, открыл глаза и спросил: куда мы идем? Доната от радости совершенно упустила, что за этим вопросом вполне может последовать и другой. Тот, на который она не успела придумать ответа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});