Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Возвращаюсь домой. Телефонный звонок Стивена Уинкорта — юноши, который намеревался купить дом: говорит, его мать (она ищет деньги) и ее поверенный сочли, что план расширения дороги внушает опасения. Так что рисковать им не хочется. Хотя этот вопрос уже два или три дня держит нас в подвесе, звонок действует как удар по голове. Нас буквально накрыла волна уныния. Смешно, не правда ли: ты «успешен», тебя интервьюируют на телевидении, предлагают кучу денег за экранизацию, а чувствуешь, что стоишь на пороге самоубийства. В довершение всего ощущаю, что самое время писать, а писать нет ни малейшей возможности. Успех — это что-то вроде стены: он не дает работать.

После нашего тоскливого вечера — странный сон. В нем я увидел Моник. Она не снилась мне уже много лет. Возможно, толчком послужило то, что в нашем доме несколько дней провела Моника Шаррокс и вот вчера уехала. На самом деле я втайне мечтал, чтобы это случилось поскорее, так что импульсом ко сну было одно это обстоятельство, а отнюдь не желание.

Во сне я был пассажиром океанского лайнера. Мы делили каюту с Моник, хотя ничего в смысле близости из этого не проистекало.

Не знаю, откуда отчалил и куда следовал лайнер. Однако было ясно, что он уже прибыл в место назначения: пассажиры спускались по трапу. И вот я вижу, как она стоит впереди, прижимая к груди несколько книг — какую-то с картинками и несколько в мягкой обложке. Подхожу, намереваясь попросить ее отдать мои (которые, как я подозреваю, она прихватила — по нечаянности?), но, едва увидев ее лицо — она стоит ко мне вполоборота, глядя под ноги, с бесконечно печальным выражением, — чувствую, что вопрос неуместен. В конце концов выдавливаю из себя: «Надеюсь, это не те книги, что я купил в подарок корабельной библиотеке?» Она не отвечает, но само молчание ясно сигнализирует об обратном. На ее лице выражение Mater Dolorosa[858], невыразимо грустное, будто что-то утрачено навсегда. А рядом с нею — еще одна девушка или женщина, которую я не знаю, попутчица или кто-то вроде; две женщины, объятые неизбывным горем: одна погружена в него без остатка, другая изо всех сил старается, чтобы ее скорбь не заметили окружающие.

Осознав всю бессмысленность своего вопроса, отворачиваюсь. Она идет куда-то, куда я не посмею за ней последовать. Знаю, мы расстаемся навсегда, поэтому-то мне так грустно. Но ее скорбь абсолютно не связана со мной. Для нее я не существую.

Суть этого сна — утрата. Каким-то непостижимым образом Моник воплощает для меня безвозвратно уходящее время.

Возможно, в основе моей неприязни к Монике Ш. — неприязни, ныне относящейся больше к прошлому, нежели к настоящему (сейчас мне скорее импонируют ее прямота, независимость, если угодно, ее отвага), — лежит подсознательное нежелание увидеть в Моник воплощение образа Цирцеи (Лилии в «Волхве»). В данном случае «бессознательное» равнозначно «неосознанно сознательному»: я имею в виду, что сознательно изгоняю такие образы из своего внутреннего мира. Словом, Моника Ш. сознательно не воплощает для меня образ Цирцеи, но у меня нет желания пускаться в тавтологические игры.

4 октября

Сегодня станет известно, пошла ли компания «Фокс» навстречу нашему контрпредложению: повысить сумму на 25 тысяч долларов. Вчера вечером пришел окончательный ответ Уинкортов: они отказываются. Посмотрим теперь, поддержит ли меня банк на плаву до весны: я не стану продавать дом, сдав его по дешевке Дэну и Хейзел. А Монику Ш. мы попросили пять-шесть недель пожить с нами в Лайме. Все настолько просто, что не могу понять, как это раньше не пришло мне в голову, или нет: могу. Причина — злобный Яго, сидящий в подсознании.

Две маленькие девчушки на зеленом холме бросают друг другу голубой воздушный шарик, он мелькает в свете солнца, солнечные лучи сияют у них в волосах, поблескивают на трепетных ножках, а шарик кажется третьим живым существом, какой-то продолговатой голубой собачкой в их веселой игре. Все уменьшаясь на необъятном фоне зеленеющей травы, они взбегают на самую вершину холма, навстречу солнечному свету, поворачиваются и бегут вниз, хрупкие и искрящиеся светом, столь же невинные и неподвластные времени, как само солнце. А увидев, что мы стоим и смотрим на них, смолкают и, оглядываясь, движутся назад. Внезапно солнце оказывается у них за спиной, и мы убеждаемся, что перед нами — самые что ни на есть обыкновенные маленькие девочки. До чего же странно: быть такими непередаваемо прекрасными, ангелоподобными, поэтичными, когда на нас светит солнце, — и такими обычными, когда солнце у нас за спиной.

5–7 октября

На Андерхилл-фарм. Мы выехали за город. На редкость мягкая погода, как в Греции, делает это поэтичное место еще красивее. Элиз все еще сопротивляется, хотя и признает, что на садоводческом фронте потерпела поражение. На смоковнице еще висит несколько крупных поздних плодов, далеко внизу о берег Кобба нежно плещется море; кричат кулики и кроншнепы. Вокруг осенних маргариток облачками вьются бабочки и мотыльки. С утра вышли и набрали грибов. Дом Элиз не переносит: он «весь разваливается». Мне же, наоборот, нравится в нем все старое — и не по вкусу новое. Как-то вечером мы развели большой костер. Запах горящего дерева. Языки пламени.

Обсудить подробности реконструкции наведывается некий м-р Уискомб. В свое время его папаша поселил на ферме «старика Баудича», а сам он накрепко задружился с одним из его сыновей. Первоначально ферма принадлежала некоему м-ру Филпо-ту, который сдал ее егерю; тот вносил арендную плату, продавая изловленных кроликов. Постепенно Андерхилл-фарм приходила в упадок. И только Баудичи, работая как черти, превратили ее в молочную ферму.

— Старушка Эмма делала лучшие сливки и масло во всей округе. — Тут-то и выяснилось, где собака зарыта. — Вон там, в коровнике, были глиняные стойки, бывало, выставит десять — пятнадцать тазов в ряд. День и ночь вкалывала.

После этого Лондон кажется скучным, закованным в бетон. Ферма — совсем в другом мире. Она сама — королевство.

17 октября

Принимаю предложение «Фокса». 7,5 тысячи долларов за право на экранизацию, 92,5 тысячи — по выходе фильма, 10 тысяч — за написание сценария; с добавкой по 5 тысяч долларов за каждые пять тысяч экземпляров, проданные сверх 25-тысячного тиража, и так вплоть до 55 тысяч; плюс к этому 5 тысяч долларов за первую неделю, в которую книга возглавит перечень бестселлеров, 10 тысяч за две, еще пять тысяч за любые четыре недели на любом месте в перечне; пять тысяч, если продажа издания в бумажном переплете превысит 50 тысяч экземпляров, и 10 тысяч, если она превысит 75 тысяч экземпляров.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});