Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст] - Татьяна Рожнова

137

В конце января — начале февраля 1842 года Е. Н. Дантес должна была родить четвертого ребенка.

138

Имеется в виду Валериан Николаевич Вульф (1812–1845), с февраля 1836 г. служивший в чине унтер-офицера в Уланском великого князя Михаила Павловича полку.

139

Тильбюри — род экипажа.

140

Николай Игнатьевич Шениг (1795–1860) был женат на баронессе Софье Николаевне Сердобиной, сестре Михаила Николаевича Сердобина, сводного брата Б. А. Вревского. Шениг и Сердобин вместе учились в Дерптском университете, выпускником которого (в 1826 г.) был и Алексей Николаевич Вульф.

Н. И. Шениг — помещик сельца Духово близ Острова и островской предводитель дворянства в 1853–1858 и 1859–1861 гг., масон, полковник Главного штаба, участник турецкой кампании, товарищ лицеиста В. Д. Вольховского.

«Н. И. Шениг был приемышем некоей Анны Николаевны Зиновьевой, которая будучи бездетной, завещала ему свое состояние. Зиновьева была в свойстве с Авдотьей Ивановной Нарышкиной, жившей в с. Лопатино, Тарусского уезда Калужской губ., куда приезжал Шениг»{1291}, — писала Н. П. Вревская в своем дневнике.

10 сентября 1836 г. Е. Н. Вревская писала А. Н. Вульфу: «6-го уехал от нас Николай Игнатьевич. Он заменил Пушкина в сердце Маши. Она целые три дня плакала об его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет… Я рада этой перемене: Ник. Игн. никогда не воспользуется этим благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать»{1292}.

Справедливости ради стоит заметить, что не только сердце одной Маши томилось от безответной любви к заезжему блистательному поэту. Алексей Вульф, в свою очередь, записал в дневнике свои наблюдения и над самой 20-летней Евпраксией, относящиеся к осени 1828 г.: «…по разным приметам судя, и ее молодое воображение вскружено неотразимым Мефистофелем (Пушкиным. — Авт.)»{1293};

«18 декабря <1830> …увидел я и Евпраксию. Она страдала еще нервами и другими болезнями наших молодых девушек. В год, который я ее не видал, очень она переменилась. У ней видно было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели назвали бы прелестною томностью, — мне же это показалось похожим на … страдание от не совсем счастливой любви, в чем я, кажется, не ошибся»{1294}.

Полгода спустя после гибели Поэта, 26 сентября 1837 г., Евпраксия, словно подытоживая минувшее, писала брату Алексею: «Наш приятель (Пушкин) умел занять чувство у трех сестер <…> Сестра (Александра Осипова, или „Алина“, „Саша“, как звали ее в семье (1805 (1806?) — 1864), 5 февраля 1833 г. вышедшая замуж за П. Н. Беклешова. — Авт.), вероятно, тебе опишет подробно поездки свои в Великие Луки и последствия оных. Она меня пугает своим воображением и романтизмом…»{1295}.

Анна Вульф, со своей стороны, в письме Евпраксии от 13 мая 1836 г., отмечала: «Но у нас по крайней мере был Пушкин, который был звездой добра и зла для Сашеньки Беклешовой»{1296}.

Глубокое чувство Анны Николаевны к Пушкину в семье ни для кого не было секретом. «Сохраните ко мне немного привязанности: мое чувство к вам этого заслуживает»{1297}. — просила она Поэта.

Не только сестры Анна, Евпраксия и Алина пережили увлечение Пушкиным во время его ссылки в Михайловское (1824–1826 гг.). Весьма определенное пылкое чувство к Поэту питала и Прасковья Александровна Осипова, их мать, которой в ту пору шел 44 год. Возможно, из ревности, а скорее для того, чтобы разлучить старшую дочь Анну с Пушкиным, она увезла ее из Тригорского в тверское имение Вульфов — Малинники.

Из своего невольного заточения Анна Вульф жаловалась на свою мать Пушкину в письме от 8 марта 1826 г.: «Она одна хочет одержать над вами победу… она из ревности оставляет меня здесь. Я страшно зла на мою мать; вот ведь какая женщина…»{1298}. Позднее с горечью добавив: «Неужели ей мало, что она наши все судьбы исковеркала»{1299}. И даже два года спустя житейские сложности семьи Осиповых-Вульф вокруг имени Пушкина не переставали быть предметом беспокойства для Алексея Николаевича. 11–12 сентября 1828 г. он записал в дневнике: «Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и сестры и матери…»{1300}.

141

Но, как известно, перед смертью Софья Ивановна де Местр «…оставила духовное завещание, в котором пожизненное пользование ея состоянием предоставлялось ея мужу <…> а по его смерти, минуя сыновей ея сестры Натальи Ивановны, доставалось цельностью дальнейшему племяннику, графу Сергею Григорьевичу Строганову, — писала Александра Арапова. — Ему же вменялось в обязанность выдать Наталье Николаевне <…> московское имение, завещанное ей еще Екатериной Ивановной, и выплатить разныя суммы поименованным в завещании лицам. Всего как долгов, так и обязятельств насчитывалось сто с чем-то тысяч»{1301}.

В 1852 г. Сергей Строганов, старший сын Г. А. Строганова, завладел наследством Натальи Николаевны, которое было ей завещано Е. И. Загряжской. А подмосковное имение Степанково «прежде чем передать <…> потребовал с нея уплаты половины причитающихся долгов, считая ея сонаследницей, но преднамеренно упуская из виду, что его львиная часть превосходит выдаваемую чуть ли не в десять раз»{1302}.

142

Оба варианта этого портрета Натальи Николаевны приведены в книге.

143

Жанна-Франсуаза-Жюли-Аделина Рекамье (1777–1849) — знаменитая красавица, салон которой был центром политической и культурной жизни Парижа. Когда Жюли не было и 16 лет, ее выдали замуж за банкира Рекамье. Муж был старше ее на 26 лет.

В 1805 году, в период ее расцвета, ученик великого Давида художник Франсуа Жерар написал портрет 28-летней мадам Рекамье. В 1806 г. банкир Рекамье разорился. За отказ стать «подругой императора» Наполеон не только способствовал разорению мужа, но и изгнал саму мадам Рекамье из Парижа. Лишь через несколько лет она вновь поселилась в столице Франции.

В 1817 году в ее салоне впервые появился Рене Шатобриан, в течение 30 лет посещавший мадам Рекамье, без которой не мог прожить и дня. Он посещал ее даже тогда, когда его разбил паралич, и больного привозили в кресле.

По словам Сент-Бева, «салон мадам Рекамье был центром и очагом литературы… Не было таланта, добродетели, своеобразия, которые бы она не отличала, не заставила обнаружить себя… Я слышал, как люди спрашивали, была ли умна мадам Рекамье. Мне кажется, что она обладала в высокой степени не тем умом, который сверкает сам по себе, но тем, который заставляет гореть и делает особенно блистательным ум других. Она слушала пленительно, не пропуская ничего из того, что было самым ценным. Отличительной и характерной чертой мадам Рекамье была способность внушать любовь… всем, кто ее видел и с ней общался…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});